Читаем без скачивания Час мужества - Николай Михайловский

— Предусмотрено. Четыре «Чайки».

— Почему не указано, кто командует группой прикрытия?

— Разрешите мне?! — Это было сказано так, будто для самого Острякова дело решенное. Кулаков с укором глянул на него:

— Нежелательно, Николай Алексеевич! Я вам не раз сообщал точку зрения Военного совета. Для работы в воздухе у нас много хороших летчиков, а командующий ВВС — один...

— Товарищ член Военного совета, на этот раз прошу сделать исключение. Хочу проверить штурмовиков. Прошлый раз никто толком ничего не видел. Утверждали, будто батареи противника уничтожены, а они живехоньки.

Кулаков покачал головой.

— Я не вижу необходимости вам лезть в эту кашу. Посовещаюсь с командующим и решим.

Они еще долго рассматривали план и обсуждали детали завтрашних полетов. Наконец Остряков освободился и пригласил меня ужинать. Он сам сидел за рулем машины и, пока мы ехали по затемненным улицам, не без юмора рассказывал:

— Приходится вести борьбу на два фронта — с противником — это легче, а вот с Военным советом — труднее. Почти всю жизнь летаю, а воевать пришлось только в Испании. Думал, ну здесь, в Севастополе, развернусь — ан нет, опять не повезло! Иной раз контрабандой вылетишь... Сразу доложат в Военный совет. Только сел, а тебе уже начальство приготовило горячие припарки.

Во время ужина в маленькой избушке, похожей на деревенскую баню, Остряков рассказывал мне о своем увлечении парашютизмом. С большим теплом вспоминал он своих друзей: Николая Евдокимова, виртуозно выполнявшего затяжные прыжки, Аркадия Фотеева, пионера морского парашютизма, и многих других.

После ужина Остряков посмотрел на часы и сказал:

— Отвезу вас в гостиницу, а сам поеду на КП. Надо проверить подготовку к вылету. В семь ноль-ноль будем в воздухе. Придется спозаранку поднять часть истребителей и связать немцев боем, пока не поднимутся наши штурмовики.

Мы ехали по темным улицам Севастополя. Гремела канонада. Орудийные вспышки озаряли небо. Временами дорогу преграждали часовые. Генерал называл пароль, и мы двигались дальше.

Прощаясь с Остряковым, я спросил его:

— Вы все-таки намерены лететь?

— А как же! — весело отозвался он. — Непременно. Правда, ночью предстоит работка — уломать начальство.

На рассвете я был на аэродроме: издалека увидел голубоватую машину Острякова.

Не успел пройти и десяти шагов по летному полю, как вдруг рядом загрохотало, затарахтело. Белые и черные клубки разрывов усеяли небо.

На командном пункте полка, в малюсенькой кабинке, по сравнению с которой даже купе вагона показалось бы салоном, генерал Остряков уже отдавал распоряжения:

— Надо все предусмотреть, товарищ полковник. Будет поздно, если подниметесь и вас со всех сторон начнут клевать, — и после короткой паузы добавил: — Я думаю, что парочку «чаек» надо все-таки держать в засаде. Ваше мнение?

— Согласен, товарищ генерал.

— Ну, хорошо. Мой «як» готов?

— Готов, товарищ генерал, только...

— Что, только? — прекрасно понимая в чем дело, нахмурился Остряков.

— Не хотелось, чтобы вы сами летели, — признался полковник.

— Да вы что — заодно с Военным советом? Тоже мне друг и боевой соратник...

Они вышли на поле.

— Ну, полковник, командуйте, — сказал Остряков. — Я поеду к себе. Увижу зеленую ракету и пойду на взлет с первым звеном. — Он взглянул в небо: — Кажется, мать-природа с нами!

Генерал сел за руль. Машина пронеслась в противоположный конец поля и остановилась у земляного капонира, со всех сторон обложенного дерном, где укрывался его зеленый «ястребок».

Техник выскочил из-под крыла самолета и по всем правилам отрапортовал о готовности материальной части.

— Добро! — сказал Остряков. — Снимай чехлы, посмотрю.

Все шло своим обычным порядком до тех пор... До тех пор, пока Остряков не взялся за парашют. В эту минуту техники замешкались, но, увидев суровую складку на лбу генерала, с двух сторон взялись за парашютное снаряжение, чтобы помочь ему. И только в самый последний момент, когда пристегивались пряжки, один из техников, совсем молоденький паренек, не поднимая глаз, осторожно спросил Острякова:

— Опять вы летите, товарищ генерал?

Это было сказано с такой тревогой за него, что Остряков улыбнулся:

— А кто же, по-твоему, должен лететь?

— Летчики, — нерешительно отвечал юноша.

— Вон оно как, — весело проговорил Остряков, обращаясь уже ко всем стоявшим у самолета. — Меня он, видите ли, за летчика не считает. Что же, я хуже других, по-твоему?

— Нет, что вы?! — смущаясь и краснея, проговорил техник.

Остряков застегнул шлем и скомандовал:

— А раз так... К запуску!

Через полчаса, когда экипажи вернулись, на командном пункте среди летчиков произошел такой разговор:

«Ну как дрались?» — спросил один, «Дрались здорово, — отвечал другой, — но был момент... Одним словом, если бы генерал не прикрыл, сейчас бы я с тобой не говорил... Четыре «мессера» нас встретили... Я думал, конец... Вдруг вижу: «ястребок» генерала схватился с ними. Я крикнул в микрофон: «Смотри, братва, командующий нас прикрывает!». И... понимаешь, пошел на цель...» — закончил он свой рассказ.

В этой незатихавшей боевой страде проходила жизнь Острякова до того самого трагического дня, когда туча фашистских бомбардировщиков навалилась на город. Генерал Остряков в это время зашел в авиационные мастерские проверить, как ремонтируются самолеты. Одна бомба взорвалась поблизости, и Острякова тяжело ранило. К нему бросились люди. «Оставьте меня, помогите другим», — слабеющим голосом произнес он, тут же потерял сознание и через несколько минут умер.

Все, знавшие его, не хотели в это поверить. Хотелось, чтобы известие о его смерти оказалось ошибкой, и мы увидели бы его живым, деятельным, и чтобы, обращаясь к своим друзьям-летчикам, он снова сказал: «Ну что, орлы, полетим с вами, а то фрицы давно по нас скучают...»

Я вспоминаю ту необычную ночь в Севастополе. Густая темнота опустилась на город. Все притихло, лишь звучали траурные мелодии. Впереди лафета с гробом несли венки, алые шелковые подушечки и на них боевые ордена командующего. Траурная процессия двигалась к кладбищу Коммунаров. Над открытой могилой Острякова прогремели прощальные залпы...

Такой канонады еще не слышали в Севастополе. Вся береговая и корабельная артиллерия в эти минуты открыла огонь по врагу. Казалось, сами боевые дела Острякова слились воедино в этом грозном салюте.

Но не о смерти Острякова — о его жизни думали мы в час прощания. Еще в тридцатых годах в Москве, будучи совсем молодым, он, активно работая в Осоавиахиме, читал лекции по парашютному делу, совершал свои первые экспериментальные прыжки в воду. Знали его и киевляне, наблюдавшие однажды на спортивном празднике Осоавиахима захватывающее зрелище — затяжной прыжок Острякова с высоты... 80 метров. Бомбардировщик Острякова летал над Испанией, там он впервые встретился с фашистами. Его самолет горел в воздухе... Летчика подобрали без чувств. А неделю спустя он дрался уже под Гвадалахарой, бомбил колонны чернорубашечников, атаковал фашистские корабли. «Трудно сказать, что взяло верх в этом человеке, — писали иностранные корреспонденты, — богатырское здоровье или страсть к борьбе». И, быть может, тогда многие наши друзья — испанцы, французы, итальянцы — впервые увидели и поняли, что значит советский человек.

Секретарь горкома

В один из дней после очередного налета фашистской авиации и взрывов, казалось, распластавших всю землю, в штаб МПВО, где застал меня сигнал тревоги, сообщили: две крупные бомбы упали в центре города и не разорвались... После отбоя вместе с работниками штаба я поспешил на место происшествия.

Опасный район был тут же оцеплен, даже близко никого не подпускали. Прибыла аварийная группа и бойцы МПВО в защитной форме, с противогазами через плечо. Они осмотрели две солидные вмятины и трещины на асфальте — следы бомб, врезавшихся в землю.

Хотя у севастопольцев накопился немалый опыт обезвреживания неразорвавшихся бомб и снарядов, но каждый новый случай требовал предельной осторожности.

И потому так тщательно, скрупулезно исследовались эти вмятины.

Я обратил внимание на высокого человека с энергичным лицом и густой черной шевелюрой, выделялся он еще и своей кожанкой. После детального осмотра места падения бомб он первым высказал предположение, что каждая из них весом в тонну, не меньше.

Я спросил, кто он такой? Мне ответили: секретарь горкома партии Борисов.

В тот момент отвлекать его было неудобно, и я продолжал стоять в стороне, наблюдая за ним, прислушиваясь к его компетентным суждениям. Чуть позже был окончательно согласован план действий аварийной бригады. Люди стали расходиться, и тут мы познакомились с Борисом Алексеевичем Борисовым.