Читаем без скачивания Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

Поднимаюсь обратно по крутым ступеням и занимаю кресло в последнем ряду. Позади открываются двери, и входят две молодые женщины. Бросают на меня быстрый взгляд и направляются к стеклянной перегородке. Пробравшись вдоль первого ряда, они оказываются почти напротив клетки и стучат по стеклу. Все девять обвиняемых подняли головы, мгновенно прервав беседу с адвокатами. Все приветственно машут руками, а двое идут в самый конец клетки, чтобы быть как можно ближе к женщинам. Они улыбаются, подают друг другу какие-то знаки. По выражению лиц мужчин можно подумать, что с женщинами их разделяет одна лишь стеклянная перегородка, а не тянущийся десять месяцев процесс по делу об убийстве с пожизненным заключением в перспективе. Потом один из них замечает меня и толкает локтем приятеля. Оба, переговариваясь, очевидно, пытаются определить, кто я такой и что тут делаю. Женщины ведут себя иначе. Они не обсуждают меня, не указывают пальцами, но я чувствую, насколько силен их интерес к моей персоне. На меня накатывает волна страха, и хотя здесь отнюдь не жарко, прошибает пот. Я отворачиваюсь, смотрю куда-то вбок, стараясь казаться беспечным, рассеянным и отрешенным.

Дверь позади меня вновь открылась, вошли еще люди. Я не оборачиваюсь. Ни с кем не хочу встречаться взглядом. Снова и снова стучат по стеклянной перегородке. Потом я услышал какое-то движение у себя за спиной. Украдкой смотрю через плечо. По ступенькам медленно спускается старуха, шагая осторожно и даже с опаской. Передвигается она как-то боком, так что лица ее мне не видно. Седые волосы стянуты на затылке в плотный узел. На ней черное платье, из-под которого видны дряблые, со вздутыми венами икры, распухшие ступни выпирают из туфель. Движения причиняют ей боль, но старуха явно решила сойти вниз, а не сидеть возле двери. Когда она проходит мимо, я снова бросаю косой взгляд: там, у стеклянной перегородки, уже полно жен и подружек, они похожи на фанатичных поклонниц, ожидающих кумира у выхода на сцену. Все девять обвиняемых, побросав своих адвокатов, собрались в этом углу клетки. Как молодые рекруты, втиснутые в готовый отправиться эшелон, ловят они любую возможность улыбнуться, махнуть рукой, подать знак девушкам, пока их не отправили на фронт.

Старуха спускается вниз и прикладывает ладонь к стеклу. Сначала я думаю, что она просто удерживает равновесие, переводит дыхание, прежде чем присоединиться к женщинам, однако старуха остается на месте, и ладонь ее плотно прижата к стеклу. Что-то меняется в лицах арестованных, улыбки исчезают с губ. Пожалуй, сейчас, глядя на них, можно сказать, что они отлично понимают всю тяжесть собственной участи. Женщины, как по команде повернув головы, смотрят вдоль первого ряда. Даже адвокаты прекращают свои дела и смотрят вверх. Видно, старуха эта очень важная персона и, подозреваю, вряд ли окажется, к примеру, уважаемым судебным реформатором. Должно быть, она для каморры своего рода предводитель. Глава семейства. И физическая слабость ни о чем не говорит: власть ее велика и ощутима. Садится старая леди только после того, как все дали понять, что заметили ее приход. Девятеро подсудимых возобновили свои безмолвные переговоры с женщинами.

Но и я не обделен их вниманием. Поочередно я попадаю под тяжелый, оценивающий взгляд, темные глаза щурятся, стремясь получше разглядеть меня, понять, кто я такой. Любопытство написано на каждом лице: мое присутствие их беспокоит. Я единственный из зрителей, кто никак с ними не связан, — это вызывает у гангстеров подозрения. Облегченно перевожу дух, когда открываются двери и входят двое полицейских. Их обмундирование также не вызывает ни почтения, ни трепета перед властью, и компенсируется это угрюмым, раздраженным выражением на лицах. Они прикрикивают на стайку женщин в углу и велят им сесть. Руки полицейских покоятся на рукоятках пистолетов. Женщины смотрят на старуху, и та, не оборачиваясь, кивком призывает их подчиниться. Тогда они неспешно расходятся по галерее. Один из арестованных в клетке, взбешенный внезапной и преждевременной помехой, вперив взгляд в полицейских, подносит ладонь к подбородку и делает ею резкое движение по горизонтали. Жест презрительный и отвергающий, и впервые за все утро я чувствую в этих людях взрывную враждебность.

Полицейские уходят. Меня подмывает последовать за ними. Хорошенькую идею подкинул Алессандро, предложив мне посидеть тут — местный колорит и все такое, — только сомневаюсь, чтобы он понимал, насколько опасны эти ребята, когда они пялятся на тебя, испуганного и беззащитного. Суть процесса — предательство, и нечего удивляться тому, что у обвиняемых вызывает глубокое подозрение любое незнакомое лицо, разглядывающее их сверху — оттуда, где собрались их жены и родственники. А при их-то подозрительности вряд ли они придут к выводу, что я всего-навсего простой безобидный англичанин, случайно забредший сюда турист, с энтузиазмом осматривающий достопримечательности.

Жены с подружками уже вновь не проявляют ко мне интереса. Даже когда смотрят на меня: взгляды их пусты, а мысли далеко. Женщины они поразительнейшие. Получается, что и в самом деле есть прямая связь между профессиональным риском мафиози и особенностями стиля их подруг: жизнь у гангстера дешевая, значит, и жена его такова. Лица укрыты за таким слоем косметики, что приобретают терракотовый цвет, свои черные как смоль волосы они так немилосердно красят и укладывают толстыми оранжевыми прядями, что все как на подбор выглядят объятыми пламенем медузами Горгонами, а пальцы их скрючиваются под тяжестью золотых накладных ногтей и походят на когти хищников. В каждой черте их облика есть что-то вульгарное, некое стремление к сиюминутной яркости бытия, отражающее уготованную их партнерам краткость жизни. Дурнушек нет совсем, большинство хорошенькие (скорее всего самые симпатичные девчонки в округе) — только и смотрят они исподлобья, и нрав у них вспыльчивый, и отношение к окружающим неприязненное. Выделяется только одна, вероятно, самая младшая. Сидит она особняком. Волосы острижены коротко, джинсы, жакет из дерюжки — сама-то вылитая хулиганка, эдакая девчонка-сорванец из американских фильмов 50-х годов прошлого века.

В зал суда входит вереница людей. У всех через плечо надета шелковая перевязь, окрашенная в цвета итальянского флага. За ними следует молодой человек в черной мантии, за которым, в нескольких шагах позади, Алессандро, утративший вдруг всю свою моложавость. Черная мантия старит его. Вид у него почтенный, серьезный, умудренный. Вошедшие занимают места за длинным столом, Алессандро остается стоять посередине. Подсудимые выстраиваются в клетке в одну шеренгу, все они держатся за прутья. Мне видны розовеющие костяшки пальцев и профили гангстеров.

Алессандро медленно обводит взглядом зал. Похоже, он чем-то смущен и раздосадован. Потом произносит: «Buon giorno» — и садится, открыв большую папку, которую принес с собой. Все, за исключением обвиняемых, усаживаются и готовятся к началу заседания. Женщины умолкают и смотрят в зал. На галерее около сотни мест и для любителей постоять простора хватает. Сейчас нас на галерее тринадцать, и если присутствующих и терзают какие-либо тревоги и волнения, то внешне это не заметно.

Тем временем в зале вперед выступают два адвоката-защитника и обращаются к Алессандро. Он внимательно, подавшись вперед, слушает, не сводя с них пронзительных умных глаз. Помимо Алессандро и его помощника, за судейским столом еще десять человек. Должно быть, своего рода присяжные заседатели. Судя по их поведению, это не профессиональные юристы. Складывается впечатление, что их не особенно интересует происходящее. Да и мне нет смысла мучить себя, стараясь понять, что в точности происходит. Все, на что я способен, — это следить и, надеюсь, по возможности улавливать общий ход дела да ждать, когда произойдет что-нибудь примечательное. Большинство из девятерых гангстеров теперь сидят на лавке в глубине клетки. Двое исподтишка курят. Судя по обстановке, я делаю вывод, что обсуждается какой-то процедурный вопрос и что такое происходит частенько. Но тут один подсудимый, сидящий ближе всего к Алессандро, подает голос. Это не оскорбление и не грубость, но плавный ход дела нарушает. Прочие гангстеры издают одобрительные возгласы. Не глядя в сторону источника шума, Алессандро бьет ладонью по столу и зычно призывает к молчанию: «Silènzio!» Потом предлагает адвокатам продолжать. После того как те изложили свою просьбу, два служителя вкатывают телевизор на колесиках. Возникает небольшая неразбериха из-за того, где его поставить: оказывается, там, откуда экран был бы виден всем, нет розетки. Служители беспомощно озираются вокруг. Наконец, следуя указаниям Алессандро, они устанавливают телевизор прямо против клетки. Это означает, что все сидящие в зале с правой стороны должны пересесть или сильно наклониться, чтобы увидеть изображение на экране. Мне, очевидно, тоже понадобится пересесть. Дожидаюсь, пока четыре девушки, сидящие в той же части галереи, что и я, перебираются на другие места, и направляюсь вслед за ними. Девушки не обращают на меня никакого внимания, но я, усаживаясь, вижу, как еще один из девятерых провожает меня взглядом. Не оборачиваясь к нему, смотрю на экран телевизора. На нем светлая комната, стол и двое мужчин: один сидит за столом, другой в нескольких футах сбоку, почти за кадром. Хотя видно с моего места неважно, в том, который за столом, я узнаю Джакомо Сонино. Судя по всему, он находится в каком-то безопасном месте, и это видеозапись его показаний. Я разочарован: мне страстно хотелось увидеть Сонино, что называется, вживую. Смотрю вниз на подсудимых. Что они чувствуют, когда их главный обвинитель не предстает перед ними собственной персоной? Очередной пример его трусости? Похоже, им безразлично. Более того, никто из них даже не смотрит в телевизор.