Читаем без скачивания Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

можно. Кобылица, тронутая его доверием, на какое-то время даже дыхание затаила…

С неделю бригада в селе Абганерово. Отдыхает после многодневного прорыва. Все эти дни он ходит чумной.

Увидал ее в штабе соседней стрелковой части, выдвинутой из-под Царицына на позиции. На погляд невелика ростом, темноволоса. Две пушистые толстые косы перекатываются по узкой округлой спине. На кремовой блузке они как живые. Рука на пуговичках пишущей машинки — белая, мягкая, с блескучими чистыми ногтями. И глаза: синие-синие, как васильки за Манычем, возле Терновой балки…

Тут же на совещании узнал ее имя.

— Желаешь насолить здешнему начштаба, можешь пригласить покататься… — подмигнул Крутей.

Не дождавшись, пока Харченко закончит выступление, затряс его локоть.

— Слышь, Федор… А, думаешь, поедет?

— О чем ты?

— Ну та…

Расщепился висок у штабиста на лучики-морщинки.

— С другими ездит… А ты чем хуже?

Борис гнул свое:

— В тачанке? Верхи?

— Харченко косится… — отодвинулся Федор. Погодя дыхнул в ухо — Верхом, конечно…

Дотемна Борис мотался по полковым и эскадронным обозам, честил снабженцев. Напустился и на лазаретное начальство за плохой уход за ранеными. Заскочил в свой штаб, выпросив у Ефремки Попова листок бумаги, написал записку:

«Настенка!

Простите, что осмеливаюсь Вас называть по имени.

Настенка, первый раз увидел Ваш милый образ и Вашу милую улыбку, которая завсегда преследует меня. Желаю душевно объяснить тебе все подробно, назначаю свидание завтра вечером в 6 часов. Настенка, поедем кататься, но все же прошу прийти завтра днем. Я хочу тебя видеть и думаю, что Вы не оставите без последствия и успокоите душу мою. Прошу дать Ваше заключение и ответ.

Борис».

Сунул в потайной карман френча. Дней пять таскал. Пекло грудь, спасу нет, будто под исподней рубашкой чадящий кизяк. Раз-два наведывался в те края. Не разговаривал — поглядывал на нее, двигая ноздрями, как конь перед препятствием. А вчера поделалось невмоготу. После вечери вверил послание Мишке. Тот обернулся живо. Оглядываясь на Пелагею, убирающую со стола чашки, шепнул:

— В самые руки всучил.

Борис прикурил от жаринки в печи, вывел подымить с собой на крыльцо и ординарца. Мишка с захлебом рассказывал:

— Веселье у них коромыслом, на всю хату. Самогонка, закуска… И граммофон… Во, штука! Труба жестяная, ящик деревянный. Нам бы, Борис Макеевич… У какой-нибудь контры реквизировать. Так пластинки одни и понадобятся. На всякие голоса…

— При всей компании вручил, выкликал?

— Выкликал в прихожку… Прочитала, побелела, как бумага. Куда и веселье подевалось… Записку ткнула за пазуху.

— А ответ?

Мишка пожал плечами.

А нынче Борис ждал ее «заключения». Придет днем, нет ли? Панорама всхрапнула, ткнулась мокрыми губами в шею. Утираясь рукавом, он укорил кобылицу:

— Скаженная…

На голос отозвался Чалов:

— Эт ты, Борис Макеич? Туман дьяволов, хучь в глаза ширяй… Ну ты, зазноба!

— Чего не поделили?

Откуда-то из-под Ерамочки со жгутом соломы вынырнул конюх.

— Ухо норовит откусить, ей-бо…

— Не подставляй. Сам когда-то мне указывал… Забыл?

Уходя попросил:

— Ты, Осип Егорыч, к вечеру узду Ерамочке обряди. Понаряднее выдумай…

— Либо гости какие намечаются?

— Может и не быть… На всякий случай.

За воротами долго слушал кочетиные переклики.

3

Штаб помещался через улицу, наискосок, в просторном кирпичном доме местного лавочника. Железная калитка настежь. Борис постоял в недоумении, окликнул:

— Часовой!

От дома угрюмый чужой голос:

— Нема, побег начальство на ноги ставить.

Ему вторил хриплый бас:

— Дрыхнуть ишо господа большаки…

На крыльце — четверо нахохленных мужиков. В высоких косматых шапках, с костылями. Обсели резные перила, как сычи карниз колокольни. Вглядывался в настороженные волосатые лица, силясь угадать хрипатого.

— С чем добрым, господа старики?

— Провалювай… — огрызнулся дедок в рваном кожушке, особняком сидевший на другой стороне крыльца.

— Куда проваливать… Я на работе.

— Ав каком ты чину при этом доме? Ежелича не секрет, конешно…

Крайний к резному столбику, в ватнике из шинели, нагнулся, выставил соломенный клин бороды, подперев его с исподу гнутой рукоятью грушевого костыля.

— По-старому брать, без малого генерал.