Читаем без скачивания Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Непенина разрывал гнев к чёрному тупому строю. И, сбитый, плотный, круглоголовый, он, воспаляясь, стал кричать:
– Офицеров убили – сволочи!!! И сволочи зажгли красные огни! И из трусости подняли стрельбу в воздух! А я – презираю трусость! И ничего не боюсь! И я вызываю мой флот стоять против немцев! – а революция в Петрограде сделалась и без нас!
Стояли депутаты смирно. Хорошо стояли. Слушали.
Тут как раз поднесли, и уместно было прочесть вслух, длинную социалистическую телеграмму Керенского, в конце призывавшую подчиняться Непенину, поскольку он признал Временное правительство.
Телеграмма очень успокоила депутатов.
Разрешил адмирал на завтра провести собрания команд на судах, а потом в столярной мастерской на берегу – собрание депутатов от команд.
Депутаты расходились. Один из них сказал:
– Да ничего не исполнит, что обещал.
Ренгартен схватил его за рукав, стал объяснять, давясь собственной горячностью.
О брат-народ, в каких ты предрассудках! Да как же прорваться к твоему сердцу? Да. как же осветить твой разум? Как же ты не отличаешь друзей?!!
(Это можно понять: нижние чины Балтийского флота набирались из петербургских рабочих, более удобных для обучения механизмам. А во флоте они зарабатывают меньше, чем на заводах, – и что там внушается в машинных отделениях и кочегарских командах!…)
Вокруг них собралась кучка. Ренгартен говорил, говорил – и поражался их бестолковым, кажется бессвязным и даже бессмысленным ответам. И даже тупым лицам. Он не улавливал их логики, и внутренне дичился: неужели вот с этими матросами они – равноправные русские граждане?
Охрип. Помогал ему – писарь его, вернувшийся с увещания других команд.
В конце-то концов – может быть и можно уговорить, объясниться, понять друг друга. Но – сколько надо слов потратить! Но – какая пропасть!
После ухода депутатов Непенин сразу сдал, осел, потерял и гнев, и силы.
Посидели в полной потерянности, говорили вяло.
С каких кораблей удавалось – сообщали по радио, сколько офицеров убили, и кого. Кого вскинули на штыки. Кому разбили череп кувалдой. Только тут узнали, что контр-адмирал Небольсин застрелен на льду.
Слушали речь адмирала – и не сказали! Непенин разрывался перед ними, – а они уже убили Небольсина!… (Цусиму пережил – а вот…)
Вместе с кронштадтскими потеряли, скоро получится, – половину офицеров, погибших при Цусиме.
Здесь, на «Кречете», сами-то себя отстояли – на ночь? на полночи? на два часа?
Надо было просить поддержки. Присылки членов Думы.
Отправили телеграмму в Ставку и в Думу:
«Балтийский флот как военная сила не существует.»
401
В те самые минуты, когда генерал Алексеев кончал разговаривать с Гучковым, – с другого юза стекала телеграмма великого князя Николая Николаевича.
Это был ответ на алексеевскую №1918, через пять часов. Сегодня великий князь не торопился, как вчера, да ведь он теперь был Верховный Главнокомандующий. И тон телеграммы сразу ставил Алексеева на место:
«В сношениях с правительством выразителем объединённого мнения Армии и Флота, но не коллегиального мнения главнокомандующих, должен быть я».
Вот был и ответ на алексеевскую затею.
Как же легко оказалось вчера столковать главнокомандующих – и как недоступно сегодня.
Верховный полагал властную руку – и Алексееву предстояло умерить инициативу. Да оно и легче. Устал Алексеев…
А что касается Манифеста, то ожидал Николай Николаевич передачи престола наследнику цесаревичу. А сообщённая утром передача престола Михаилу Александровичу – неминуемо вызовет резню.
Вот как? Это изумляло. Почему же имя Михаила вызовет резню? Вызвать резню может только неопределённость и суета. Из чего же Николай Николаевич увидел с Кавказа такое? Что ж, теперь надо было радоваться отречению Михаила?
Или, правда, Алексеев чего-то не понимал. (И не надо ему понимать, голове легче.) Или промеж великих князей свой счёт и своё понимание. Пусть их.
Да тут и не раздумаешься: снова требовал к аппарату Петроград! Целый день нет их, как к вечеру – так оживляются.
Ещё что-то новое случилось? Тревожно шёл Алексеев, чуть пригребая по полу нефрантовскими сапогами без шпор.
Аппарат объявил ему: что Родзянко занят неотложными делами. (Ну и пусть, он больше не нужен.) А что Гучков – подал в отставку с военного министра!!! А военными делами занимается тот некто, кто сейчас стоит у аппарата. Не сочтёт ли генерал Алексеев возможным говорить с ним?
Алексеева – как ударили палкой по лбу. Он залупал глазами. Неужели такое могло совершиться за тридцать, ну сорок минут? Что за сумасшедший дом?! Позвольте:
– Я только что кончил разговор с Гучковым. Он мне ни единым словом не обмолвился об отставке. Напротив, указывал, что все усилия посвятит на пользу армии.
И тем не менее это так.
Значит, весь разговор с Гучковым уже летел к чёрту? Да если такая шаткость в правительстве – как же быть Действующей армии?
– Если вы можете довести до сведения председателя совета министров, то я прошу, чтоб я был ориентирован в ходе дел. Ибо отдавать распоряжения с завязанными глазами невозможно.
– Час тому назад член правительства Некрасов сообщил мне, что Гучков подал в отставку.
То есть он разговаривал с Алексеевым, уже подав в отставку, и ничего об этом не сказал?!
– Ну, возможно он взял отставку обратно. Если вы с ним разговаривали после шести часов?…
Именно после шести.
Возможно. Из Ставки трижды вызывали – или Родзянку, или Гучкова.
– … А Гучкова в Думе не было, потому я позволил себе лично прибыть к аппарату, чтобы не задерживать вас.
Ах вот что, так это не они вызывали Алексеева, а продолжал действовать вызов самого Алексеева… Ну бедлам, они там мечутся, друг друга не видят и не слушают.
– Имеете ли ещё что сказать?
– Ничего не имею. Прошу вас на ленте отметить свою фамилию.
– Член Государственной Думы полковник Энгельгардт.
Никогда Алексеев не имел чести слышать этого имени. Что же делается в новом правительстве? И как же быть Ставке? С кем же он связался?…
Теперь, когда совещание главнокомандующих уже было загроблено, Лукомский как в насмешку подносил ответ Эверта с опросом командармов. Эверт – согласен и торопил собирать главнокомандующих как можно быстрей.
Да, кого-то и как-то можно было объединить. Но всё упущено.
В этих днях поразительное было – сколько событий умещается в малое время. То разговаривал с военным министром, то он уже не министр, не успеваешь дойти от аппарата до кабинета, сесть подумать, очнуться. А ведь через час встречаться с бывшим Государем – какое стеснение в сердце? как выдержать его доверчивый взгляд, какими словами сейчас с ним объясняться? А вот от моряков несли новую телеграмму. От Непенина.
Короткая, но продирающая. На нескольких крупных судах – бунт! Адмирал Небольсин – убит!…
«… Балтийский флот как военная сила не существует.»
Как – руку отрубили одним взмахом! Сам командующий признавал о своём флоте – ещё вчера могучем флоте – что он не существует!
Алексеев перекрестился.
Боже мой, Боже. Спаси Россию!
Вот это – уберегли Действующую армию… Целый грозный флот – и разом не существует!… Что же поделалось? Как??
Коротка была телеграмма, всего три строчки, а всё никак не мог Алексеев дочитать её до конца. А конец-то был – самый поразительный. Как будто потеряв разум и последнее мужество, адмирал Непенин спрашивал у Ставки:
«Что могу сделать?»
Как немыслимо выразиться в военной телеграмме. Как не смеет произнести военный. А только в обезумлении.
Во всяком случае, не генерал Алексеев мог отсюда посоветовать. Алексееву – надо было ехать встречать Государя.
Очень противилась душа. Встала между ними – неясность, неловкость, какой никогда не бывало.
Зачем, зачем Государь уезжал?…
А теперь – зачем опять приезжал?…
Как тяжело было объяснить все шаги этих дней – и тем особенно, что они в награду окончились разочарованием. И даже обманом.
И даже разгромом.
И даже четверть часа назад до непенинской телеграммы – ещё насколько было легче!
Очень не хотелось встречаться.
Алексеев посоветовал: иностранным представителям – не ехать на вокзал. А чинам штаба – всем, кто хочет. И чем больше – тем лучше.
Надевал шинель – поднесли ещё телеграмму. От мешка Иванова: верно ли, что ему возвращаться в Могилёв?
Очень тут нужен. Кому теперь?…
И уже в автомобиль сел, отъезжать, – бегом поднесли ещё одно утешение от Непенина:
«Бунт почти на всех судах.»
402
