Читаем без скачивания Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Я сделал вид, что понял.

Объяснив мне про печатника, господин Паулау перешел к церковной унии, заключенной в конце то ли пятнадцатого, то ли шестнадцатого века. Последняя была бы хороша, если бы ее заключили, сказал он мне, на ренессансно-гуманистической платформе, близкой сердцу каждого истинного литвина-белоруса, но, увы, увы, она была заключена на платформе контрреформации.

– Вы понимаете, что я имею в виду? – угрожающе спросил он меня.

Я поспешил отозваться: «О да!» – и сделал очередную заметку в блокноте (чертов Паулау не сводил глаз с моей правой руки).

Он сообщил мне, что уния имела несколько практических аспектов («Вы пишете?»). С одной стороны, она способствовала полонизации общества («Вы понимаете?» – «О да!»). Данный аспект был, по мнению Паулау, негативным. С другой же стороны, мудрые иерархи вели литвинов к прочному единению с подлинно арийским, передовым и нордическим миром, что следовало рассматривать как аспект безусловно положительный. Однако их дело («Запишите непременно») было загублено косной и невежественной массой, подстрекаемой дикими фанатиками и агентами Москвы.

На фанатиках и агентах Москвы мое желание дать доктору под зад существенно усилилось. Он же, ни о чем не подозревая, сообщил, что московские захватчики в прошлом веке упразднили ее, то есть унию, загнав несчастных кривичей в свою закосневшую в чем-то там псевдоортодоксальную («Подчеркните, пожалуйста!») недоцерковь.

– Но теперь мы на пути к новой, подлинной унии, – сказал он мне торжественно. – Унии с Великогерманской империей. Ведь правда, господин Росси?

Я радостно подтвердил, твердо уверенный, что лекция окончилась. Я был готов аплодировать Паулау, лишь бы он скорее меня покинул – как аплодируют осточертевшему актеру, давая ему понять, что не дождутся конца представления. Но Паулау воспринял мой знак в том смысле, что я жажду продолжения, и принялся рассказывать, как его несчастная страна постоянно становилась жертвой московских нашествий – «В середине XVII века московиты уничтожили половину населения моей родины» – или же нашествий, которые были нацелены на злокозненную Москву, но страдали от них неповинные кривичи-литвины – «Карл Шведский, Наполеон Французский…».

– Передовая нордическая культура или московское варварство – вот дилемма, что уже четыре столетия стоит перед моим несчастным, но щедро одаренным народом. Но до чего же тяжко бывает найти понимание… Во времена царской империи мою страну называли Западной Россией. Можете ли вы представить себе подобное?

– Как уроженец Северной Италии могу, – не стал я церемониться с кретином. Он пропустил мои слова мимо ушей и с негодованием обрушился на каких-то летувисов, присвоивших себе имя и историю Литвы, по праву принадлежащие кривскому народу, на что ясно указывает сопоставление слова «кривичи» и имени «Криве-Кривейто».

Чтобы хоть минутку передохнуть от потока бесполезной информации, я предложил господину Паулау коньяку. Отказываться он не стал, но замолчал ненадолго. Прочтя мне небольшую лекцию о достоинствах литовских алкогольных напитков – harelka, zubrouka и miod, – он стал требовать возвращения древних кривских городов Вильни, Смаленска, Вязьмы и, возможно, Мажайска (заглядывая мне через руку, он внимательно следил за орфографией). Потом перешел к вопросам культуры.

– Москва и Польша высасывали соки из моего живого народа. Сколько поэтов, художников, композиторов, которые могли бы принести славу литовско-кривской культуре, было пожрано так называемой русской культурой.

«Скольких неаполитанцев, венецианцев и римлян пожрала бесчеловечная Италия», – насмешливо вторил ламентациям болвана внутренний голос миланского корреспондента. Однако сидевшее передо мною существо не догадывалось о том, что нашептывал мой внутренний голос, и продолжало говорить, говорить, говорить. Мне захотелось извлечь хоть какую-то пользу из его разговорчивости.

– Что вы скажете о нынешней ситуации края? – спросил я его.

– В настоящее время страна процветает под надежной защитой Великой Германии. Большевистская система демонтирована. Кривско-литовская молодежь увлеченно осваивает передовую германскую культуру и технологию. Буквально на днях основано «Белорусское научное товарищество». Открыты…

– Как обстоят дела с партизанами? – не дал я ему развернуться. – Много их у вас в Белоруссии?

Паулау немножко смутился.

– Видите ли, – произнес он, словно бы оправдываясь, – природные условия моей страны таковы, что она невольно привлекает на свою территорию разнообразных лесных бандитов, которых нередко называют партизанами. Но нужно иметь в виду – кривичей-литвинов-белорусов среди них единицы. Это редкие среди белорусов криминальные элементы или же обманутые люди.

– Кем? – спросил я коротко.

– Что? – не понял он.

– Обманутые, – не стал я тратить лишних слов.

Он, не задумываясь, выпалил, как на уроке в средней школе:

– Московитами, коммунистами, поляками, жидами, плутократами. Но настоящих белорусов-кривичей…

– Насколько успешно с ними борются?

– С кем?

– С партизанами.

Паулау принялся уверенно рапортовать.

– Прилагаются всемерные усилия. Великогерманская империя делает всё возможное для умиротворения страны. Белорусские патриоты, рискуя жизнью, принимают участие в акциях по пацификации зараженных советизмом и полонизмом населенных пунктов и по ликвидации бандитских формирований. Как патриот и националист я должен подчеркнуть – их участники являются преступниками и не заслуживают ни малейшего снисхождения. Язву советизма и полонизма, поразившую нашу родину, мы выжигаем каленым железом. Лично я могу лишь сожалеть, что не могу выехать на свою многострадальную родину, чтобы принять там деятельное участие в священной борьбе против…

Я слушал мерзавца и в какой-то момент отчетливо увидел перед собою убийцу. Вали, Нади и сотен тысяч других ни в чем не повинных людей. В Крыму, на Украине, в Белоруссии и в тысяче прочих мест. И мне тоже захотелось убить. Его – желательно прямо сейчас.

– Вы закончили, любезный? – резко оборвал я подлеца на середине фразы.

Он оторопело на меня поглядел. Разумеется, он не окончил, а только лишь начал очередную идиотскую сентенцию.

– Я вас спрашиваю – вы закончили?

Паулау пожал своими узкими плечиками.

– Еще не совсем. Моя родина… Наша земля… Патриоты, националисты…

И вот тут всё то, что на протяжении доброго часа булькало, кипело и клокотало во мне, внезапно вырвалось наружу. Я утратил контроль – над собой.

– Слушай, ты, козопас…

Местоимение «ты» и любимое словечко Грубера прозвучали в гостиной как гром. Мой плюгавый собеседник содрогнулся всем телом. Во взгляде промелькнул испуг. Вежливый итальянец исчез, переродился. А тот, что остался, откровенно наслаждался смятением доктора Паулау.

– Если ты сию минуту не исчезнешь, – сказал я ему очень тихо, – я спущу тебя с лестницы. Понял? А может, просто возьму и пристрелю. На правах представителя высшей расы.

Он еще не понял. И чтобы ускорить процесс понимания, я добавил по-русски:

– Пошел ты на…

Страх, что я приметил мгновенье назад, оказался ничем по сравнению с ужасом, исказившим мордочку несчастного недоноска при звуках родного языка. Понять его было нетрудно – если вспомнить о моей способности точно воспроизводить произношение и интонацию. В данном случае интонацию угрюмого бандита из лагеря восточных добровольцев под Симферополем. Возможно, он принял меня за советского диверсанта. Для большего эффекта я сунул руку в карман. Паулау кинулся к двери.

Когда на лестничной клетке стих топот его башмаков, я осторожно выглянул в окно. Испуганный докторишка рысью скакал через улицу. Пару раз оглянулся и сгинул. А я заскрипел зубами. В ярости и злобе на себя. Велик подвиг – воспользовавшись страхом, что вселила в туземцев непобедимая Великая Германия, до смерти напугать глупого и никчёмного человечишку. Прекрасно помня при этом, что Надю и Валю убил оберштурмфюрер Фридрих Лист.

Я вновь ощутил себя ничтожеством – ничем не лучшим, чем изгнанное мною.

– Я вижу, Павлов побывал и у вас, – сказал Швенцль, заглядывая в визитную карточку. – Известная личность, бывший инженер на Днепровской гидроэлектростанции, ныне осведомитель СД. Искренний и совершенно бесплатный. На жизнь зарабатывает гешефтами со своим компаньоном, нашим общим другом Луцаком. Я однажды сплавил через них местным труженицам пола «Шанель № 5» болгарского производства.

– Паулау, – поправил я Швенцля.

– Павлов, Флавио, Григорий Павлов, – наставил меня на истинный путь зондерфюрер. – Мне рассказывал о нем Луцак – как о выдающемся историке без специального образования.

– Должно быть, вещал про древнюю культуру и просил говорить не Weißrußland, а Belarus? – спросил меня Швенцль. – Иногда мне кажется, что его не сегодня завтра расстреляют, ведь это легко проделывают с гораздо более приличными людьми. («Именно с приличными и проделывают», – успел подумать я.) Но в службе безопасности прощают его чудачества. Я слыхал еще об одном типе, который, принося очередной донос, всякий раз спешит поплакаться, что по-немецки «Украина» до сих пор пишется с определенным артиклем die… Этого точно когда-нибудь пристрелят, он осточертел даже ублюдкам из СД. Однако бегу, мне надо успеть пристроить небольшую партию товара для наших господ офицеров. Жду вас с фрау Воронов к семи часам в кафе «Мальвина». Не забудьте адрес, – спохватился он, – проспект Адольфа Гитлера, двенадцать, бывший Карла Маркса, прежде Екатерининский.