Читаем без скачивания Герои, злодеи, конформисты отечественной НАУКИ - Симон Шноль

1952 год. Нина Николаевна 1959 год. Л. А. с сыном с сыном Осенью 1950 г. наш с М. Н. Кондрашовой высокочтимый учитель Сергей Евгеньевич Северин сказал: «Симон! на заседании Биохимического общества будет доклад интересного человека. Он физик, пытающийся объяснить механизм оксигенации гемоглобина. Боюсь, что многое будет в его докладе не понятно в аудитории. Приходите и обязательно выступите после этого доклада». Я делал тогда дипломную работу и пытался понять природу макроэргичности АТФ и родственных соединений. На кафедре Биохимии я имел (завышенную!) репутацию знающего физику. Я, в самом деле, очень хотел знать физику и особенно термодинамику и квантовую механику. Слушал лекции Я. К. Сыркина и ходил на семинар С. С. Васильева. Был под впечатлением курса общей физики, прочитанного нам Е. И. Кондорским. Но знания у меня были без должного фундамента. Тут я себя не переоценивал. В главе 39 я уже рассказывал о заседаниях Московского Биохимического общества и председательстве на заседаниях С. Е. Северина. Это были торжественные театрализованные события. Аудитория была полна. Докладчик имел впечатляющий облик. Очень он годился бы на роль молодого контрабандиста в опере «Кармен». Черные густые брови, сверкающие глаза. Выдающийся нос. Некоторая свирепость в лице. И низкий, рокочущий бас. Он вполне сознавал, что аудитория его не понимает. И продолжал без снисхождения употреблять основные представления квантово-механической теории химической связи, теории валентности, рассказывать о расчетах на основании уравнения Шредингера. Мне показалось даже, что он получает удовольствие от своего явного превосходства над притихшей и даже оробевшей аудиторией. Сергей Евгеньевич, многие годы занимавшийся биохимией крови и особенно оксигенацией гемоглобина, пытался скрыть свое смущение. Из доклада никак не было видно, что квантовая механика поможет понять природу оксигенации... Сергей Евгеньевич поглядывал на меня. Во мне «кипели» протест и смущение. Смущение из-за неуверенности в себе. Протест - зачем это докладчик так с нами обращается... Преодолевая это смущение, я спросил зачем он так поступает, ведь ясно же, что его не понимают! И, кроме того, квантово-механические представления для такой сложной системы пока еще ничего не дали. И дадут ли? Реакция докладчика была в том же «превосходном» стиле «А, - сказал он, - кажется, один здесь хоть что-то понимает...». Он сказал, что будущий прогресс в этих проблемах неизбежно связан с современной физикой и знакомство с этой наукой обязательно... Я не сразу «остыл». После доклада мы немного поговорили вполне мирно. Нам было суждено дружеское сотрудничество на протяжении более полувека. Вот уже несколько лет его нет на Земле, и мне остро не хватает его общества. Ему тогда было 29 лет. Его отец — Александр Матвеевич — в молодости был увлечен революционными событиями, но довольно быстро отошел от политики и занимался техническими проблемами кинематографии. А вот матерей у него было две - тут он был уникален! Полина Моисеевна и Раиса Моисеевна — были одинаковыми близнецами. Я, бывая у них в доме, различить их не мог. Сам он их как-то различал. Матерью «непосредственной» была Полина Моисеевна. Она была в дружбе с сестрой великого физика Леонида Исааковича Мандельштама. Юный Л. А. присутствовал на дискуссиях по злободневным проблемам физики. Сильнейшее, на всю жизнь, впечатление произвели на него комментарии Л. А. Мандельштама хода знаменитого спора Н. Бора и А. Эйнштейна по основам квантовой механики. В 1938 г. Александр Матвеевич был арестован вместе с большой группой деятелей кинематографии. Он один из группы не подписал вздорные обвинения и один из всех не был расстрелян. Он умер от голода в лагере в 1942 г., когда Л. А. был на фронте. Война осталась главным событием в его жизни В 1943 (?) году он писал: И снова бой. Опять растет Число убитых и сгоревших А мы опять идем вперед И помним только уцелевших. И часто спрашиваю я: Когда же очередь моя? И как? Граната ль стукнет рядом? Иль снайпер в сердце попадет? Или нечаянным снарядом Меня на части разорвет? Иль прозвенит осколок мины И с горлом срежет жизнь мою? Иль в танке, облитый бензином. Как факел медленно сгорю? Иль в суматохе ресторанной а в 1985: Другим гуляющим в пример Меня застрелит в драке пьяной Такой же русский офицер? Иль немец быстро между делом Часы с руки моей сорвет, К виску приставит парабеллум И спусковой крючок нажмет? Или нечаянно узнают Про строки глупые мои И на рассвете расстреляют За нелегальные стихи? Все спят. Легли сегодня рано. В квартире тихо и темно. Сижу один перед экраном, Смотрю военное кино. Ослаблен звук, и залпов шорох Не заглушает тишину, А в телевизоре актеры Играют в прошлую войну. От пуль увертываясь ловко, Берут окопы на ура, И понимают обстановку Равно сержант и генерал. И, танки подпуская близко, С гранатой к ним ползет солдат, И пять минут без смены диска Не замолкает автомат. Немецкий снайпер очень меток, Но все ж стреляет лучше наш, И погибает напоследок Второстепенный персонаж. И вот уж он землей засыпан, И друг, сжав зубы, мстит врагу, А я гляжу на эту липу и оторваться не могу. 9.05.1985 Он хотел бы учиться на Физическом факультете Московского Университета, а еще лучше, ввиду склонности к поэзии, в Литературном институте. Но — сын репрессированного отца — никуда бы его не приняли. А тут он в 10-м классе предложил какой-то усовершенствованный способ получения соды, и его по льготным правилам приняли на химфак. На Химическом факультете он выбрал специальность возможно более близкую к физике — квантовую механику, как основу теории химической связи и строения химических соединений. Его учителем стал профессор Яков Кивович Сыркин (см. главу 38). Он оканчивал 3-й курс, когда началась война. Он стремился уйти на фронт. Не брали - не надежен - отец репрессирован. Лишь в октябре 1941 г., когда он не написал в анкете об отце, его взяли в армию. В октябре наше положение было отчаянным. Немцы были под Москвой. Наверное, анкетные детали перестали интересовать военкоматы. (И сами военкоматы в Москве почти не существовали). Из каждых 100 ушедших в 1941 г. на фронт вернулось лишь 2-3 человека. Он оказался в их числе. Он «не устраивал судьбу». Он был сначала солдатом (красноармейцем), связистом — устанавливал под огнем телефонную связь, потом прошел курсы и был пулеметчиком, потом прошел подготовку и стал лейтенантом-артиллеристом. Был дважды тяжело ранен. День победы застал его в госпитале. До последнего, тяжелого ранения, был начальником взвода разведки полка самоходных артиллерийских установок Резерва Главного Командования и участвовал в ожесточенных боях на Западном (1942 г)., Степном (1943 г.), 3-ем Украинском (1944-1945 гг.) фронтах (в том числе в Болгарии, Румынии и Венгрии). Многие месяцы в госпитале весной и летом 1945 г. он занимался квантово-механическими расчетами галогеновых соединений и углеводородов. А осенью 1945 г. на костылях, в военной форме, в орденах появился на факультете и, сколько можно быстро, сдал последовательно экзамены за оставшийся университетский курс. Экзаменаторы были снисходительны, тронуты его обликом и самим фактом возвращения с фронта. Сделанные им в госпитале расчеты после доработки он защитил в качестве дипломной работы. Настоящее, фундаментальное образование он получил в аспирантуре — особой аспирантуре Карповского Физико-химического института. Их там очень основательно учили. Нужно было сдать 10 трудных экзаменов по курсам, которые читали виднейшие специалисты страны и среди них проф. Я. К. Сыркин. В других главах я не раз обращался к этому времени. Было нам дано всего около двух лет для ощущений счастья Победы. Счастья сквозь слезы о погибших. Уже в 1947 г. вновь начала развертываться машина репрессий и опустился железный занавес. Массовые репрессии — аресты и расстрелы — возобновились в 1949 г. Интеллигенция была, по понятным причинам, основным объектом репрессий. Одна за другой проходили кампании по борьбе с «вражеской идеологией» в литературе, музыке, истории, биологии, языкознании, химии, физиологии. «Он был сначала солдатом (красноармейцем) (фото 6 июня 1942 г.), а потом стал боевым лейтенантом» (ноябрь 1944 г. Румыния, г. Тульча) Март 1945 г. Венгрия, оз. Балатон Июнь 1945 г. Веспреш, Венгрия В 1949 г. Л. А. уволили из Карповского Института и он нашел пристанище на кафедре Патофизиологии Центрального Института Усовершенствования Врачей (ЦИУ). Он был убежден в могуществе современной физики и считал, что на ее основе могут быть объяснены основные «механизмы» биологических процессов. Он попал в общество врачей и биологов, совсем не знакомых с современной физикой. Он думал, что в этом незнании причина медленного развития исследований биологических проблем. Такой проблемой была, в частности, способность гемоглобина в эритроцитах переносить кислород в кровотоке так, что при этом валентность железа не изменяется. Железо не окисляется, а лишь «оксигенируется» — кислород связывается невалентными связями с гемоглобином в легких и освобождается в периферических тканях. В небиологической физхимии такой процесс был неизвестен. Л. А. решил, что природа обратимой оксигенации гемоглобина может быть решена на основании квантово-механических представлений. Поэзия как фактор биологической эволюции Склонность к поэзии — «классовый» признак интеллигенции разных стран — древних Персии и Греции, Японии, Англии, Германии и, м. б., более прочих, — России. Поэзия становится общественным делом во времена социального напряжения - Россия в XIX веке, Россия на грани веков и, особенно, в начале XX века - времени войн и революций. В то время интеллигенты могли на память читать стихи много часов подряд. Перед войной образовался целый «пласт» молодых поэтов. Большинство из них погибли на фронтах. Не погибшие определили поэтический строй фронтовой лирики в послевоенных изданиях. Л. А. с юных лет сочинял стихи и изучал технику стихосложения. И пошел бы в поэты, не придумай он, как сказано выше, особый способ получения соды... Мне кажется, хорошо, что не пошел в «профессиональные поэты». Сколько бы мы тогда в нем потеряли. Ну, был бы еще один поэт военного поколения... Л. А. всю войну концентрировал свои впечатления в стихах. Эти «концентраты» помогали ему жить. Но после войны вихрь новых занятий и событий не позволил ему погрузиться в поэзию. Он, как это бывает, надеялся на просветы — «вот тогда... >. Но первая и единственная книга его стихов была издана нами — его окружением — к его 80-летию — он получил ее в подарок в день рождения 23 ноября 2001 г., находясь в Кардиологическом центре. Он оставался поэтом, но другая поэзия — красота лаконичных формул и парадоксов квантовой механики и термодинамики, биохимии, физики макромолекул, теории информации - почти не оставляла ему «валентностей» для собственной поэзии. Но он старался не пропустить появление новых стихов и новых поэтов — он чувствовал свою принадлежность к ним и был их тонким ценителем. Борьба с идеализмом и космополитизмом Итак, он под обстрелом тащил катушку с проводом, устанавливая телефонную связь, стрелял из пулемета, мерз в окопах, а отец в концлагере умирал от голода — некоторые лагеря просто перестали снабжать продовольствием... — война! Не до них... Вряд ли он тогда знал о судьбе отца. А если бы и знал. Это же — интеллигенты, они шли на войну, на защиту своей страны вне связи с личными обстоятельствами. Так поступало большинство представителей этой таксономической группы, представленных в книге - князь Андрей Трубецкой (глава 33), Владимир Эфроимсон (глава 31), Николай Перцов (глава 40), Роман Хесин (глава 35), Владимир Вехов (глава 40), Борис Кулаев (глава 35), Иосиф Рапопорт (глава 29) и Лев Блюменфельд в их числе. Но вот, День Победы! Закончен экстерном университетский курс. Интеллектуальные наслаждения на лекциях в аспирантуре. Досрочная защита в феврале 1948 г. кандидатской диссертации на тему «Электронные уровни и спектры поглощения углеводородов с сопряженными двойными связями и их производных». Родился сын - Александр. Увлекательная работа по исследованию соединений урана... Ему доверяли на войне, ему позволяли умереть, защищая страну. Но в 1949 г. вдруг лишили доверия в работе над секретной темой. Однако пропуск в Институт ему оставили — он еще имел возможность участвовать в «открытых» институтских семинарах. Пропуск отняли, когда он восстал против уничтожения науки — против бессмысленной идеологической критики квантовой механики. В августе 1948 г. прошла трагически знаменитая сессия ВАСХНИЛ (см главу 27). В июне 1951 г. состоялось «Совещание по теории строения химических соединений», посвященное борьбе с идеологическими нарушениями в этой теории (см. главу 38). Нарушения состояли в объяснении свойств ароматических углеводородов на основании квантово-механической теории «резонанса», предложенной великим ученым Лайнусом Полингом (Тогда его называли «Линус Паулинг»...). В этом объяснении специалисты по диалектическому материализму (диамату) усмотрели идеализм - речь шла о «резонансе» виртуальных структур. Виртуальных — значит их вроде бы и нет. Значит вы говорите о резонансе несуществующих структур — это явный идеализм! После Совещания было принято постановление ЦК КПСС, повелевающее осудить идеализм в теории строения химических соединений во всех партийных организациях страны — на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, в научных учреждениях, в сухопутных войсках, в эскадрильях и на кораблях. Сейчас это кажется странным сном. Но это было. В Карповский Институт для искоренения идеализма пришел представитель райкома партии. После его пламенной речи Л. А. попросил слова. Он нарисовал на доске одну, из двух возможных, формул бензола и спросил «Есть ли в ней идеализм?». Нет, в ней нет, сказал представитель. Тогда Л. А. нарисовал вторую структуру. В ней тоже не оказалось идеализма. Тогда Л. А. нарисовал знак « + » между двумя структурами — в этом, в суперпозиции структур, и состоит идея резонанса. Таким образом, заключил Л. А., идеализм заключен в этом знаке... Аудитория высоких профессионалов веселилась. Л. А. довольный эффектом ушел — у них с Ниной Николаевной были билеты в театр. На следующее утро его не пустили в институт — был аннулирован пропуск. Л. А. Блюменфельд — оппонент на защите моей диссертации 26 ноября 1956 г. Оксигенация гемоглобина В 1949 г. он оказался безработным. Время было серьезное. Вся страна боролась с «космополитами». Как удалось профессору Абраму Марковичу Чарному взять его на работу на руководимую им кафедру Патофизиологии ЦИУ - я не знаю. Думаю, это смогла сделать (преодолеть руководящие запреты) замечательная женщина — директор ЦИУ, профессор Вера Павловна Лебедева (см. главу 34). В 1951 г. и я оказался сотрудником ЦИУ. Об обстоятельствах этого «оказался» подробно рассказано в главах 17,34,39. Мы были в одном учреждении. Но кафедры ЦИУ размещались в разных зданиях города, и я очень удивился, когда увидел Л. А. в составе комиссии по технике безопасности, пришедшей выяснять, как мы работаем с радиоактивностью. У нас все это было секретно. На вопросы я отвечал смутно. Однако Л. А. понял, что лучевая нагрузка у меня очень большая. Я обрадовался собеседнику и рассказал о странных результатах своих опытов. Кто бы предсказал, что я буду иметь эту возможность далее, на протяжении ровно 50-ти лет... При исследовании оксигенации гемоглобина Л. А. пришлось входить в совершенно неизвестную ему ранее область знаний. Но он был убежден в могуществе физики и даже в превосходстве умственного склада представителей этой науки над прочими. Он говорил: «В результате исследований должен быть четкий ответ: „да" или „нет", а не „может быть", к чему склонны биологи»... Ему потребовалось много лет, чтобы несколько смягчиться и признать, что иногда даже ответ «может быть» представляет большую ценность. Он замечательно взялся за экспериментальную работу. У меня сохраняется один из его лабораторных журналов — как образец для подражания студентам. Все тщательно и детально записано. «Беру навеску (глюкозы) 350 мг. Торзионные весы. Растворяю в 350 мл дважды дистиллированной воды... определяю спектр - получил... рассчитываю концентрацию гемоглобина...» По журналу можно воспроизвести каждый шаг... При оксигенации — присоединении кислорода к гемоглобину, — изменяются магнитные свойства молекул. Это можно определить при помощи «магнитных весов» — выталкивании или втягивании уравновешенного на весах образца в соленоид при возбуждении магнитного поля. Эффекты эти очень слабы и недостаточно информативны. Изменения магнитных свойств при оксигенации, без изменения валентности железа, обусловлены изменениями спинового состояния комплекса. Для исследования этих изменений необходимы более совершенные методы. Таким методом является исследование спектра электронного парамагнитного резонанса, явления открытого Е. К. Завойским в 1944 г. О явлении электронного парамагнитного резонанса Л. А. узнал (будучи аспирантом) в 1948 г., когда по поручению Я. К. Сыркина подготовил доклад о микроволновой спектроскопии и магнитном резонансе. Яков Кивович хотел в будущем организовать работы по ЭПР в Карповском Институте. Однако в Карповском Институте этого будущего не оказалось. Не оказалось его и в ЦИУ. В конце 1952 г. Л. А. закончил докторскую диссертацию, посвященную физико-химическим механизмам обратимой оксигенации гемоглобина, и решил освоить метод ЭПР. К тому времени никто еще не применял метод ЭПР для исследований такого рода. Л. А. увлекся к этому времени проблемой возникновения свободных радикалов в ходе биохимических процессов. И тут метод ЭПР был совершенно необходим. Для этого нужно было самостоятельно изготовить ЭПР-спектрометр. Решение это было очень смелым (но он был начальником взвода разведки...). Нужно было не просто освоить методы радиоэлектроники, но методы работы в области сантиметровых радиоволн. В этом диапазоне как раз работают радиолокационные станции, и соответствующая техника была в основном засекречена. Л. А. наряду с ежедневной экспериментальной работой и проведением занятий с врачами-курсантами по свойствам крови, начал изучать радиотехнику и физику ЭПР. Но это был 1952 год. 12 августа, после 3-х летних истязаний, по прямому указанию Сталина, были зверски расстреляны члены Еврейского антифашистского комитета - поэты и артисты - и задумано «Дело врачей убийц» (см. главу 34). Аресты по этому новому делу начались в ноябре. ЦИУ, с его высокой концентрацией профессоров-евреев, был центром этих «мероприятий». Л. А. был уволен — формулировка значения не имеет. Все рухнуло. Он не просто безработный, но еще и без надежд на возобновление научных исследований. Он за небольшую плату брался юстировать спектральные приборы в разных институтах. Делал рефераты в реферативных журналах. Семья жила на зарплату Нины Николаевны. Страна родная! Настроение было очень мрачное. Сталин умер 5 марта. 4 апреля 1953 г. было объявлено, что «врачи-убийцы» на самом деле вполне хорошие люди и все это «Дело» - ошибка. В начале 1954 г. Л. А. вернулся в ЦИУ. (А. М. Чарного в качестве заведующего кафедрой Патофизиологии заменил профессор П. Д. Горизонтов). Л. А. чувствовал себя на этой кафедре по возвращении очень «неуютно». В своей диссертации Л. А. объяснил природу связывания кислорода гемом без СН3—С v у С—СН$ изменения валентности железа тем, что оксигенация сопровождается сильным изменением конформации глобина - белковой части гемоглобина. Молекула гемоглобина как связывая и освобождая связанный кислород. Это «дыхание» СНа у СН y молекулы было замечательным пророчеством, следовавшим из физико-химических СН2 и спектральных исследований. По материалам диссертации Л. А. написал книгу [1]. Структурная формула гема Как раз к этому времени Перугц в Лондоне усовершенствовал метод рентгенографического исследования кристаллов белка и начал заключительный этап исследования структуры гемоглобина. К I960 г. он показал с полной детальностью, как именно изменяется конформация гемоглобина при оксигенации. Качественное объяснение природы процесса, предложенное Л. А. оказалось верным. Таким образом, Л. А. в своем объяснении опередил Перутца на 6 лет. Защита докторской диссертации В апреле 1954 г. в Институте химической физики АН СССР состоялась защита докторской диссертации Л. А. Блюменфельда «Структура гемоглобина и механизм обратимого присоединения кислорода». Его оппонентами были замечательные люди - С. Е. Северин, А. Г. Пасынский и А. А. Красновский. Защита эта была совершенно необычна для этого Института. Там всегда занимались весьма сложными процессами, происходящими с относительно очень маленькими и простыми молекулами: Н2, 02, NO, N2, Cl2, Н20. А тут огромный белок с массой 64 000 дальтон, чрезвычайно сложная (и красивая) молекула порфирина, да еще в комплексе с железом... Л. А. развесил большие листы ватмана с изображением гема, основными формулами и схемами эксперимента. Члены Ученого совета внимали докладу и речам оппонентов, размещаясь в глубоких кожаных креслах. Председательствовал Н. Н. Семенов. Он был зачарован формулой гема. Время от времени, почти вне связи со звучащими речами, он останавливал говорившего и восклицал: «Погодите! Погодите! Лев Александрович! Тут в молекуле четыре азота в четырех кольцах? Поразительно!» Через некоторое время, продолжая разглядывать рисунок, он останавливал очередного говорящего, и восклицал: «И здесь столько двойных связей! Поразительно!» Потом он уточнил, сколько всего атомов водорода в молекуле гема и как там помещается атом железа... Выступления оппонентов были красочны и полны эрудиции. Они очень положительно отзывались о диссертации. Но Н. Н. не мог оторваться от прекрасной молекулы тема. Он сказал: «мы всю жизнь занимаемся простыми молекулами и не очень далеко продвинулись, а тут в молекуле столько атомов, сложных связей, есть четыре азота и атом железа и раз все это диссертант понимает - он безусловно достоин докторской степени». Н. Н. не придал значение тому, что эта молекула, ее строение давно, до Л. А., исследована другими людьми. Что смысл диссертации, не менее важный, состоит в зависимости характера связи молекулы гема от конформации макромолекулы глобина... «Достоин!» сказал он и «нечего тут сомневаться». С ним согласились присутствующие и проголосовали единогласно. Я много раз рассказывал потом в разных собраниях эту мою гротескную версию хода этой исторической защиты диссертации. Все веселились и более всех Л. А. На самом деле, это была (художественная) правда. Все так и было — диссертация была ценным, пионерским трудом. ЭПР После защиты Л. А. сосредоточился на изготовлении ЭПР-спектрометра. В августе 1955 г. он перешел, в качестве старшего научного сотрудника, на работу в группу при Биологическом отделении АН СССР чл.-корр. АН СССР Н. И. Гращенкова (о нем надо бы подробнее...), бывшего одновременно зав. кафедрой Нервных болезней ЦИУ. Принадлежащая этой кафедре небольшая комната в 4-м корпусе Боткинской больницы была превращена в физическую лабораторию и радиомонтажную мастерскую. Но, пожалуй, самое важное событие — начавшееся сотрудничество с Александром Эммануиловичем Калмансоном. Саша Калмансон У Эммануила Александровича Калмансона и Антонины Петровны Сошниковой было два сына. Старший — Виктор — родился в 1918 г. А младший — Александр в 1926 г. Сам Э. А. до революции был студентом, затем солдатом в Первую Мировую войну. А потом комиссаром-большевиком. Но он умер в 1929 г., когда Саше было около 3-х лет. Виктор хотел быть летчиком. Он имел чрезвычайное влияние на младшего брата. И Саша также считал (как он рассказывал мне) своей главной задачей в детстве стать летчиком-истребителем. Это настроение братьев поддерживала мать - Антонина Петровна Сошникова. Еще до революции она получила медицинское образование, а после революции также была политработником — комиссаром. Она ушла в отставку в звании гвардии майора-военврача. Мне кажется история этой семьи пригодной в качестве еще одного материала для создания «портрета эпохи». Комиссары Революции и Гражданской войны, воодушевляемые высокими идеалами, сохраняют им верность «несмотря ни на что». Их дети воспитаны на этих идеалах. На идеалах коммунизма, защиты первого на Земле государства трудового народа, идеалах Мировой революции... Несмотря ни на что... Это люди крайне привлекательного облика.