Читаем без скачивания Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

– You seem to be into American songs. Well, there’s one that goes like this. Be afraid to lose your bliss. Otherwise, don’t be afraid to be brave.

(Тебе вот песни американские нравятся… В одной из них есть хорошая строчка, что-то типа: «Бойся потерять счастье. В остальном не бойся быть смелым!» – Англ.)

Глинский от неожиданности вздрогнул:

– Это вы к чему, товарищ майор?

– Да так, – пожал плечами Беренда, переходя на русский. – Не понимаю я вас, молодых… Чего вы все к Москве-то так прикипели? Зачем тогда было форму надевать? Я смотрю на вас – вы настоящего дела боитесь ещё больше, чем меня…

– Я не боюсь, – помотал головой Борис. – И к Москве не прикипал. Я давно хотел с вами на эту тему поговорить, только повода не было.

– Ну давай поговорим. Только завтра, на свежую голову…

Однако на следующий день разговор не состоялся. Беренду внезапно вызвали к начальству, а оттуда прямиком отправили в недельную командировку – вроде как кого-то сопровождать.

А пока Пётр Станиславович был в отъезде, резкие перемены в жизни, которые давно уже предощущал Глинский, всё же произошли. Внезапно, как оно обычно и бывает, даже если умом и понимаешь необходимость и закономерность этих перемен.

Всё случилось в понедельник после очередного дежурства Бориса. Утром, ещё не сменившись с наряда, он позвонил Виоле:

– Ты как сегодня, сможешь?

– Постараюсь, – коротко ответила она.

Он перезвонил ей днём, уже с дачи. Виола после небольшой заминки сказала:

– Приеду, если смогу, – и повесила трубку. Борис промаялся несколько часов и позвонил ей снова. Она долго не подходила к телефону, а когда всё же ответила, то говорила очень сухо, словно была не одна:

– Я не знаю… Сегодня вряд ли. Не звони мне больше, ты же не маленький…

Вот так, словно пощёчину Борису отвесила. Интересно, зачем женщины бывают такими жестокими? Почему бывают – понятно, они сами могут десятки, если не сотни причин привести… А вот всё-таки зачем? В смысле: для чего? Чтобы что произошло? На этот вопрос им ответить труднее. Женщины всегда легче отвечают на «почему», нежели на «зачем». А может быть, так просто кажется мужчинам…

Глинский долго молча смотрел на телефон, потом пошёл на кухню и закурил. Ему было очень плохо.

Он так и сидел на кухне без света, когда во входной двери вдруг заворочался ключ. Борис вскочил с резко забившимся сердцем, забыв, что Виоле он ключа не давал. Конечно же, это была не она. Это пришла домработница Людмила. У неё был свой ключ, и она пару раз в неделю приходила после отъезда хозяев – прибрать, подмести, навести порядок. Разумеется, Борис встречал её и раньше. И даже машинально посматривал на неё мужским взглядом, особенно когда Людмила неспешно поднималась на второй этаж по вертикально крутой лестнице. Там было на что посмотреть…

Она приехала в Москву из Тарусы поступать в институт. В первый год не поступила, на второй – поступила на вечернее отделение. Кто-то из соседей-дачников порекомендовал её Глинским, и Надежда Михайловна пригласила девушку, так сказать, на испытание. Его она прошла легко, поскольку была работящей, неприхотливой и не очень разговорчивой. Прибиралась она всегда очень тщательно, работала быстро и в дела хозяев не вмешивалась. Вплоть до того вечера, когда застала Бориса одного на тёмной даче. Несмотря на довольно юный возраст, Людмила как-то очень быстро и очень по-женски поняла внутреннее состояние Глинского. Она посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

– Вам плохо? Я могу помочь?

Борис, уже выпивший, усмехнулся:

– Водки выпьешь со мной?

Людмила покачала русой головой:

– Я не пью. Совсем. Хотите, я просто рядышком посижу?

Глинский пожал плечами и закурил очередную сигарету:

– Ну… посиди…

Людмила послушно пристроилась рядом с ним на старом диванчике.

– Вы не бойтесь. Я болтать не буду. Я же вижу, что вам не до разговоров.

– Ишь ты, какая понятливая… У вас в Тарусе все такие?

Людмила вздохнула и добавила с каким-то философским подтекстом:

– У нас в Тарусе даже воздух не такой, как в Москве. А люди – они разные. Всякие встречаются. И понятливые тоже.

Глинский снова саркастически усмехнулся:

– Ну и что же ты понимаешь?

Девушка поправила свои длинные, не очень ухоженные волосы и ответила после короткой паузы:

– Маетесь вы, Борис. Тошно вам.

– А почему тошно, тоже понимаешь?

– Что ж тут понимать-то… С женой у вас не очень ладится… И с другой женщиной тоже.

Глинский аж подскочил:

– А ты откуда знаешь? Ну, про другую…

Людмила улыбнулась:

– Так я же прибираюсь тут. Жена у вас блондинка, а… другая ваша женщина – брюнетка. Длинные тёмные волосы. Откуда ещё им взяться.

Борис обескураженно поскрёб в затылке:

– Ну ты прям… Эркюль Пуаро… точнее – мисс Марпл. Чудеса дедукции. И что же ты хочешь за сохранение тайны?

Девушка вздохнула и отвернулась, покачав головой:

– Ничего мне не надо. Чужие тайны невыгодно раскрывать. Себе дороже.

– Мудро. Не по годам. А свои тайны?

– А свои – они на то и тайны, чтобы о них никому не рассказывать. Борис, вы успокойтесь. Давайте я вас по голове поглажу. Мне мама в детстве, когда я уснуть не могла, всегда пальцами голову массировала. Я и не замечала, как засыпала…

Глинский после секундного замешательства подставил голову, и Людмила начала её осторожно гладить. Это было действительно очень приятно – поглаживания были лёгкими и нежными. Борис не заметил, как начал поглаживать её в ответ – сначала тоже по голове, а потом… Короче говоря, догладились они до того, что оказались голыми в постели. Очень как-то органично это получилось. И надо сказать, не такой уж наивной и провинциальной девочкой оказалась Людмила. Ну, может быть, не такой уж страстно-резкой, как Виола, но более ласковой, чем она, – это точно…

Они заснули лишь под утро, и, засыпая, Борис спрашивал себя: интересно, кто кому отдался – он ей или она ему? Ответа он так и не нашёл, провалившись в глубокий сон.

Разбудил их генерал Левандовский, решивший по-свойски зайти на дачу родственников – у него тоже был свой ключ.

Людмила ойкнула и спряталась в ужасе под одеяло. Борис, моргая, сел и молча уставился на тестя. После очень длинной и к тому же нехорошей паузы генерал сказал, будто не замечая Людмилу:

– Почему телефон выключил? Собирайся. Ты ж говорил: у тебя – отгул. Ольге сегодня нужно в гости идти. К научному руководителю. С мужем, если ты… помнишь. Так что собирайся. И приведи себя в порядок. И вообще приберись тут…

Пётр Сергеевич вскинул подбородок, развернулся и вышел, как и зашёл, – как «главный по жизни». Как хозяин, не замечающий всякую там прислугу. Если бы он стал кричать на Бориса, даже если бы захотел ударить – это было бы как-то по-человечески, что ли… А вот так свысока: «Приберись, Ольге надо в гости с мужем» – это уже для Глинского оказалось слишком циничным. Циничней, чем про разницу в напитках.

Несколько дней Борис выжидал, но тесть, как оказалось, ничего не рассказал Ольге. Это окончательно взбесило Глинского, он снова приехал вечером на дачу, позвонил Левандовскому и вежливо попросил зайти. Генерал явился не сразу, где-то через полчаса. Зашёл и, не здороваясь и не присаживаясь, вопросительно посмотрел на Бориса. Тот встал, одёрнул на себе подаренную Левандовскими рубашку и решительно сказал:

– Петр Сергеич, я думаю, нам с Ольгой следует развестись. В любом случае, я так больше не могу. Я взрослый человек и, кстати говоря, офицер, а не кукла, за которую придумывают её личную жизнь. Спасибо вам за всё и простите, что не оправдал ваших надежд. Ольга – хорошая девушка, но ей нужен другой человек. Я не смогу сделать её счастливой и не буду счастлив сам. Ещё раз простите –…моё решение окончательное.

Глинский замолчал, и в доме стало тихо, лишь еле слышно поскрипывали половицы под генералом, который слегка покачивался с каблуков на носки. Тесть, теперь уже бывший, молчал очень долго. Наконец он кивнул и тихо, не скрывая презрения, сказал:

– Ну что ж. Видимо, я в тебе действительно ошибся. Перспективы у тебя были хорошие. Были. Считай, сплыли. Ищи свое счастье дальше – между уборщицей и цыганкой.

После этого Петр Сергеевич положил ключи от чужой теперь дачи на стол и вышел, не хлопая дверью. Даже дверь закрыть у него получилось не просто так, а со значением… В тот же вечер Глинский позвонил Ольге. Разговор вышел недолгим и неожиданно спокойным – она как будто его ждала. Гораздо больше разнервничалась мама, когда Борис обо всём рассказал родителям. Надежда Михайловна ведь всерьёз занялась Алевтиной Ефимовной – действительно не очень здоровой…

Мама даже всплакнула, а вот Глинский-старший хоть и молчал, но вроде как бы с некой моральной поддержкой сына. Молчать ведь тоже можно по-разному…