Читаем без скачивания Звёздный десант - Роберт Хайнлайн

Наконец я заснул… и, как мне показалось, тут же был разбужен по тревоге. Весь полк подняли для того, чтобы пропустить нас сквозь имитацию бомбёжки. Без всякой амуниции. В конце занятий прозвучала команда «замри».

Нас держали в положении «замри» около часа. Насколько я понял, все поголовно выполняли команду на совесть — лежали, едва дыша. Какое-то животное пробежало мягкими лапами совсем рядом, мне тогда показалось прямо по мне. Похоже, это был койот. Но я даже не дрогнул. Мы жутко замёрзли тогда, но я всё сносил терпеливо: я знал, что эту команду выполняю в последний раз.

На следующее утро я не услышал сигнала к подъёму. Впервые меня насильно сбросили с лежанки, и я уныло поплёлся выполнять распорядок дня.

До завтрака не было никакой возможности даже заикнуться о том, что я хочу уволиться. Мне нужен был Зим, но на завтраке он отсутствовал. Зато я спросил у Бронски разрешения поговорить с сержантом.

— Давай-давай, — хмыкнул Бронски и не стал спрашивать, зачем мне это понадобилось. Но и после завтрака я Зима не нашёл. Нас вывели в очередной марш-бросок, но сержанта нигде не было видно.

Ланч нам подбросили прямо в поле, на вертолёте. Вместе с завтраком прибыл Зим, который к тому же привёз почту. Некоторые могут удивиться, но для Мобильной Пехоты это традиция, а не роскошь. Тебя могут лишить пищи, воды, сна, да вообще всего без всякого предупреждения, но твоя почта не задержится ни на минуту, если тому, конечно, не препятствовали чрезвычайные обстоятельства. Это твоё, только твоё, то, что доставляется первым возможным транспортом, то, что читается в первую попавшуюся передышку между манёврами и занятиями. Правда, для меня эта привилегия ничего не значила: кроме письма мамы, я до сих пор ничего не получал. Поэтому меня не было среди тех, кто окружил Зима. Я прикинул и решил, что сейчас не лучшее время для переговоров с сержантом. Придётся подождать, пока мы вернёмся в лагерь.

Однако к великому удивлению, я услышал, как Зим выкрикивает моё имя и протягивает мне письмо. Я бросился к нему и схватил конверт.

И снова я был удивлён — теперь ещё больше: письмо от мистера Дюбуа, нашего учителя по истории и нравственной философии. Скорее я ожидал получить послание от Санта Клауса.

Потом, когда я начал читать, мне показалось, что это ошибка. Пришлось сверить адрес и обратный адрес, чтобы убедиться, что письмо всё-таки адресовано мне.

«Мой дорогой мальчик.

Наверное, мне следовало бы написать тебе гораздо раньше, чтобы выразить то удовольствие и ту гордость, которые я испытал, когда узнал, что ты не только поступил на службу, но ещё и выбрал мой любимый род войск.

Однако скажу тебе, что удивлён я не был. Подобного поступка я и ждал от тебя, разве что только не думал, что ты всё же выберешь нашу пехоту. Это тот самый результат, который случается нечасто, но даёт право учителю гордиться своим трудом. Так, для того чтобы найти самородок, нужно перетрясти кучу песка и камней.

Сегодня ты уже должен понимать, почему я не написал тебе сразу. Многие молодые люди не обнаруживают достаточно сил, чтобы пройти период подготовки. Я ждал (информацию я получал по своим каналам), когда ты преодолеешь главный перевал.

Мы оба теперь знаем, что это совсем непросто! Но я хотел быть уверенным, что не произойдёт никаких досадных случайностей, что ты не заболеешь и т. д. Сейчас ты проходишь самую трудную часть своей службы: не столько трудную физически, сколько духовно… Глубокий душевный переворот постепенно превратит тебя из потенциального в реального гражданина. Или, наверное, лучше сказать: ты уже оставил позади самый тяжёлый период, и все предстоящие трудности уже не должны тебя страшить. Смею полагать, я тебя достаточно хорошо знаю и верю, что перевал позади, иначе ты был бы уже дома.

Когда ты достиг этой духовной вершины, ты почувствовал нечто новое.

Наверное, ты не можешь найти слов, чтобы это описать (я, например, не мог).

Но ты можешь позаимствовать их у своих старших товарищей. Правильные слова часто помогают понять, что с тобой происходит. Высочайшая честь, о которой мужчина может только мечтать, — это возможность заслонить своим телом любимый дом от того опустошения, которое приносит война. Эти слова не принадлежат мне, как ты вскоре, видимо, узнаешь.

Главные принципы жизни не меняются, и, если человеку нужно сказать об одном из них, ему необязательно — как бы мир ни менялся — заново что-то формулировать. Принцип, о котором пишу я, непреложен, он являлся и является правдой всегда и везде, для всех людей и всех народов. Дай о себе знать, пожалуйста. Если, конечно, ты сможешь выкроить кусочек такого дорогого для тебя времени. Если сможешь — черкни мне письмо.

А если тебе случится встретиться с кем-нибудь из моих старых друзей, передай им горячий привет.

Успехов тебе, десантник!

Ты заставил меня гордиться собой.

Джин В. Дюбуа, полковник Мобильной Пехоты в отставке».

Подпись была так же удивительна, как и само письмо. Старый Ворчун полковник? Эге! А ведь командир полка у нас всего лишь майор. Мистер Дюбуа никогда не говорил в школе о своём звании. Мы предполагали (если вообще над этим задумывались), что он был занюханным капралом, которому пришлось уйти из армии после того, как он потерял руку. И ему, думали мы, подобрали работу полегче — курс, по которому не надо сдавать экзамены, а только приходить и слушать.

Естественно, он отслужил положенный срок, так как историю и нравственную философию может преподавать только человек со статусом гражданина. Но Мобильная Пехота?! Теперь я взглянул на него по-другому.

Подтянутый, поджарый, похожий скорее на учителя танцев. Каждый из нас по сравнению с ним действительно напоминал обезьяну.

Да, он подписался именно так: полковник Мобильной Пехоты…

Всю обратную дорогу к лагерю я размышлял над письмом. Ничего подобного Дюбуа никогда не позволял себе произнести в классе. Не в том смысле, что письмо противоречило духу его проповедей. Оно было совершенно другим по тону. Разве мог полковник так ласково обращаться к рядовому новобранцу?

Когда он был лишь «мистером Дюбуа», а я одним из тех мальчишек, которые приходили на его курс, он, казалось, вообще не замечал меня.

Только один раз он обратил на меня особое внимание — и то только из-за того, что мой отец был богат. В тот день он разжёвывал нам понятие стоимости, сравнивал теорию Маркса с ортодоксальной теорией «полезности».

Мистер Дюбуа говорил тогда:

— Конечно, Марксово определение стоимости довольно нелепо. Сколько бы труда вы ни затратили, вы не смогли бы превратить кучу хлама в яблочный пирог. Хлам остался бы хламом, а его стоимость нулём. Можно даже сделать вывод, что неквалифицированный труд может легко уменьшить стоимость: бездарный кулинар возьмёт тесто и яблоки, которые, кстати, обладают стоимостью, и превратит их в несъедобную дребедень. В результате стоимость — ноль. И наоборот, талантливый повар из тех же материалов, с теми же затратами труда изготовит приличный пирог. Даже такая кухонная иллюстрация разбивает все доводы Марксовой теории стоимости — ложной посылки, из которой вырастает весь коммунизм. С другой стороны, она подтверждает правильность общепринятого, основанного на здравом смысле определения с точки зрения теории «полезности».

Однако тем не менее этот помпезный, нелогичный, почти мистический «Капитал» Маркса содержит в себе и неявный зародыш истины. Если бы Маркс обладал по-настоящему аналитическим умом, то сформулировал бы первое адекватное определение стоимости… и это спасло бы планету от очень многих бед и несчастий… Или нет… — добавил он и ткнул в мою сторону пальцем. — Ты!

Я подскочил как ужаленный.

— Если ты не в состоянии слушать, то, может быть, скажешь тогда классу: стоимость — это относительная или абсолютная величина?

На самом деле я слушал. Просто не видел причин, мешавших бы мне слушать, закрыв глаза и расслабившись. Но вопрос застал меня врасплох: я ничего не читал по этому предмету.

— Э-э… абсолютная, — сказал я, поколебавшись.

— Неправильно, — отметил он холодно. — Стоимость имеет смысл только в человеческом обществе. Стоимость той или иной вещи всегда связана с отдельным индивидуумом. Её величина будет различаться в зависимости от каждого отдельно взятого индивида. Рыночная стоимость — это фикция или в лучшем случае попытка вывести какую-то среднюю величину индивидуальных стоимостей, которые все разнятся между собой, — иначе бы не могла существовать торговля.

Я представил, как бы среагировал отец на тезис о том, что рыночная стоимость — это фикция. Наверное, просто фыркнул бы и ничего не сказал.

— Это индивидуальное отношение стоимости для каждого из нас проявляется в двух моментах: во-первых, то, что мы можем сделать с вещью, то есть её полезность; во-вторых, что мы должны сделать, чтобы эту вещь получить, собственно её стоимость. Существует старинное предание, утверждающее, что «самое дорогое в жизни — это свобода». Это неправда.