Читаем без скачивания Выкуп за собаку - Патриция Хайсмит

Макгрегор сидел за столом, аккуратный и подтянутый в третьем часу ночи. Там же был Манзони, одетый в штатское: наверное, он только что сменился с дежурства. На губах Манзони всегда играла самодовольная улыбка, и Кларенсу меньше всего хотелось бы рассказывать эту историю в его присутствии.

— Так что случилось? — спросил Макгрегор. — Этот Ровинс... что он наворотил?

— Это тот человек, который похитил собаку Эдуарда Рейнолдса. Если вы помните, в субботу, сэр, мистер Рейнолдс пришел к нам. Ну так вот, в понедельник я нашел этого человека, но он улизнул.

— Улизнул? — переспросил Макгрегор. — С собакой?

— Не знаю, где собака, сэр. Мистер Рейнолдс заплатил выкуп...

— О да. Тысячу долларов выкупа. Как ты нашел этого типа?

— Я искал пожилых людей, живущих здесь, неподалеку. Мне случайно удалось обнаружить его. Я попросил его написать что-нибудь печатными буквами и сразу понял, что это тот человек, который писал те послания. Но он...

— Как случилось, что он удрал?

— Видите ли, сэр, он сказал мне, что хочет получить от мистера Рейнолдса еще тысячу долларов, прежде чем вернет собаку. Сказал, что собака у его сестры, но не хотел дать мне ее адрес. Я пошел посоветоваться с мистером Рейнолдсом, который живет в паре кварталов от поляка, но, когда вернулся в комнату Роважински, тот исчез. Это было в понедельник около семи вечера.

Макгрегор нахмурился:

— Почему ты сразу не привел этого парня сюда? Мы бы добыли у него адрес сестры.

Кларенс предвидел, что Макгрегор спросит об этом.

— Я боялся, что собаку убьют, сэр. Мистер Рейнолдс говорил мне, что его больше заботит собака, а не деньги.

Макгрегор покачал головой:

— Духамель... Кларенс... ты же полицейский, ты не член Американского общества защиты животных. И ты оставил его одного, дав ему возможность спокойно смыться? Где он жил?

— Он снимал комнату на Сто третьей, Западного округа.

Макгрегор не потянулся за карандашом, хотя адрес Роважински в Западном округе был у Кларенса с собой. Манзони внимательно слушал.

— Значит, он получил еще деньги?

— Сегодня вечером, в одиннадцать. То есть пару часов назад. Мистер Рейнолдс настаивал, чтобы полиция не вмешивалась.

При этих словах Макгрегор, казалось, изумился:

— Кто такой этот мистер Рейнолдс? Он что, приказывает полиции? Сначала обращается к нам с жалобой, а потом не хочет, чтобы мы проводили расследование? Ты должен был проследить за ним, Духамель, если уж взялся за это дело.

— Понимаю, сэр, и готов сделать все, что в моих силах... хотя бы теперь. Этот Роважински, скорее всего, прячется в одном из дешевых отелей или, может, живет у приятеля. Он заметно прихрамывает. Я составлю подробный словесный портрет, но мне хотелось бы принять участие в розыске.

Макгрегор кивком указал на пишущую машинку:

— В следующий раз держи связь.

— Да, сэр.

Но Макгрегор, очевидно, уже думал о чем-то другом и уставился в бумагу, лежавшую перед ним.

— Ну-ну, — произнес Манзони, прищелкнув языком.

Кларенсу пришлось отправиться в другой офис, чтобы найти нужный формуляр. Он отпечатал описание внешности Кеннета Роважински, приблизительный рост, вес и возраст, цвет волос и глаз, указал, что он хромает на правую ногу, описал розовые щеки, губы и нос. Последний известный адрес. Кларенс добавил: параноидальный тип, составитель анонимных писем, незаметный, агрессивное поведение, похитил черную сучку, французского пуделя по кличке Лиза, принадлежавшего Эдуарду Рейнолдсу и прочее, на Риверсайд-парк 14 октября в 7.30 вечера. Вымогатель двух тысяч долларов выкупа. Из своей записной книжки Кларенс переписал номер карточки социального страхования Роважински и присовокупил его для полноты информации.

К пяти часам утра Кларенс был в Астории, на Лонг-Айленде. Он выпил еще кружку пива в Манхэттене, раздумывая, стоит ли идти домой на Девятнадцатую улицу или навестить родителей, и в результате отправился на бульвар Дитмар.

Кларенс провел здесь детство и всякий раз, приезжая в Дитмар, вспоминал себя десяти-двенадцатилетнего: простофиля, белокурый мальчишка, катается на велосипеде или на роликовых коньках, иногда приносит домой живую черепашку, которую купил за тридцать пять центов в зоомагазине. Этого магазина больше пет. В те счастливые дни, проведенные здесь, на улицах, у него было множество приятелей, в основном итальянцев. Как все кажется легко и просто, когда тебе двенадцать. Кларенс вспомнил о Сантини и Манзони. Они оба не любили его, он это чувствовал. Манзони служил патрульным, как и Кларенс, но ему было тридцать лет, и он смотрел на жизнь со спокойным цинизмом, как и полагалось полицейскому, по мнению Кларенса. Манзони проработал в полиции лет шесть или восемь, но, похоже, не стремился даже продвинуться по службе.

На бульваре Дитмар разгружались грузовики: рыба в открытых контейнерах с подсоленным льдом для ресторана и коробки со свежим салатом, баклажанами и помидорами для супермаркета. Мужчины в грязных белых фартуках что-то прокричали друг другу, деревянные бочки с пивом упали на тротуар, и один из автомобилей с шумом отъехал. Мало что изменилось с тех пор, как он был мальчишкой. Но что бы ни говорили его родители, старые приятели Кларенса, жившие по соседству (их осталось не так много, потому что молодые люди, в большинстве своем, уезжали из Астории), не желали больше пить с ним пиво, даже если он не был в форме, а он надевал форму только на дежурство. Что-то ушло, как если бы он стал не полицейским, а священником и получил право вершить суд над своими друзьями. "Конечно, нечего стыдиться того, что ты полицейский, — утешала его мать, — иначе до чего докатится Нью-Йорк?" Но дело было не в этом.

Сейчас Кларенс шел по Хебл, своей улице, мимо спящих еще двухэтажных коттеджей с выступающими в сторону улицы застекленными террасами. Светало. Дорога сюда заняла целую вечность.

Дом родителей был белым с желтым орнаментом, с верандой и зеленой лужайкой, обнесенной низкой изгородью. Кларенс осторожно открыл деревянную калитку и по узкой дорожке прошел к крыльцу. Через стекла веранды ему были видны старая, обитая красной кожей софа и заваленный газетами кофейный столик. Кларенс вдруг понял, что у него нет ключа. Он на минуту заколебался, но тут же подумал, что мама не станет обращать внимания на ранний час, и коротко нажал на кнопку звонка.

Несколько мгновений спустя в полумраке дверей появилась его мать, в неуклюже накинутом махровом халате. Она прошла через веранду и, узнав сына, расплылась в широкой улыбке:

— Клари! Привет, дорогой! Входи, родной! Как поживаешь? — Она обхватила его за плечи и поцеловала в щеку.

— Нормально. У вас все в порядке?

Мама приготовила в кухне кофе, уже заправленный в электрическую кофеварку, которую оставалось только включить. Они не виделись полтора месяца, верно? Часы с красной кукушкой открылись, и птица возвестила, что сейчас половина шестого. Кухня была крошечная, безукоризненно чистая и облицована желтым жаростойким пластиком. А как поживает его девушка, Марион, так?

— Мэрилин, — поправил Кларенс, обрадовавшись, что мать не запомнила имя. — С ней все в порядке. — Он снял пиджак и уселся за кухонный стол.

— Что-то случилось?

Кларенс рассмеялся:

— Нет. По-твоему, я приезжаю сюда только когда у меня неприятности?

— Почему ты не привезешь Мэрилин? Ты ее прячешь. — Мать отвернулась от плиты, держа в руках лопаточку. Она настояла на том, чтобы приготовить омлет — а после этого Кларенс поспит, если захочет.

— Ей трудно куда-то выбраться. У Мэрилин нет постоянной работы, она свободный художник. Печатает на машинке. — Надо бы познакомить Мэрилин с родителями. Кларенс предлагал, но Мэрилин немного смущалась. Путешествие в Асторию — мероприятие, требующее долгой подготовки. Он тоже не был знаком с матерью Мэрилин, но та и не настаивала. Родители Мэрилин были разведены.

Мама налила Кларенсу кофе и переключила свое внимание на плиту, продолжая болтать. Нине было сорок девять, блондинка с короткими, от природы вьющимися волосами, которые требовали минимум заботы. Она обладала некоей деловой жилкой, но так и не нашла себя. Одно время она содержала магазин готового платья, потом занималась дизайном, потом открыла на паях с подругой ресторан, но не преуспела ни в одном из этих дел, хотя и не потерпела ни в одном из них полного краха. Теперь в свободное время, которого у нее было не меньше шести часов, в день, она работала в обществе помощи слепым и глухим детям и была готова примчаться куда угодно днем и ночью.

Отец Кларенса, услышав голоса в доме, спустился вниз в купальном халате и шлепанцах. Его звали Ральф, ему было пятьдесят два года, и он работал инженером-электриком на турбинном заводе в десяти милях от дома. Кларенса назвали в честь брата отца, которого тот обожал, а Кларенс никогда не видел, поскольку дядя погиб во Франции во время Второй мировой войны. Кларенсу не нравилось его имя, но могло быть и хуже: хорошо, что его не назвали Перси или Горацием. Он не был близок с отцом, но уважал его. Ральф прилично зарабатывал, выполнял квалифицированную работу, хотя не получил высшего образования, прослушав только соответствующий курс по инженерному делу по вечерам. Отец немало гордился тем, что Кларенс поступил в Корнелл, а не в какой-нибудь Нью-йоркский университет или городской колледж, и Кларенс знал об этом. Он понимал, что его семья пошла ради этого на жертвы, хотя, вероятно, расходы на его образование не заставляли их отказаться от покупки пальто или бутылки виски, если в этом возникала необходимость. Но они могли бы, например, поехать в Европу. Но отец никогда не говорил Кларенсу: «Не мешало бы тебе поработать летом, официантом или водителем такси, чтобы заплатить за учебу», хотя многие родители, даже не стесненные в средствах, говорили своим детям именно так. Кларенс жил в Корнелле, как принц. Его родители давно могли бы переехать в более престижный район на Лонг-Айленде, но они предпочитали копить деньги, чтобы завещать их сыну или, выйдя через восемь лет на пенсию, купить дом в Калифорнии с видом на Тихий океан. Кларенс считал, что его родители безнадежно старомодны, но признавал, что они достойные, честные люди, а в Нью-Йорке не каждый день таких встретишь. Потому-то он и к Рейнолдсам отнесся с таким сочувствием.