Читаем без скачивания Я и мой автомобиль - Леонид Лиходеев

Адвокат говорит:

— Так семьсот, семьдесят или семь?

Прокурор вставляет:

— Дело не в размере взятки, а в самом факте, я протестую! Требую оградить свидетелей! Адвокат путает своими ухищрениями простых людей.

Адвокат возражает:

— Если не установлен размер взятки — это влияет на признание факта. Так мы до семи копеек дойдем, а семь копеек — это цена двух сигарет. Может, они сигаретами Яковлева угощали? Обращаю внимание, товарищ прокурор, я вас сегодня сам сигаретой угостил, как это понимать?

Прокурор обрывает:

— Что ж он, по две сигареты сразу курил? Адвокат говорит:

— Он мог волноваться.

Дружки видят, что тонут. Сгорели бы они все со своими судами, и прокуроры и адвокаты! Кому-то надо Яковлева упечь, а тут отдувайся. И такое зло их взяло, что стали они топить дядю Васю, и это скорее было похоже на правду.

И тогда прокурор зацепился за последний факт, против которого адвокат был слаб. Яковлев, оказалось по документам, продавал лес в смежные области — вот документы! А решением облисполкома этого нельзя делать. Это есть преступление.

— Ну что же, — говорит адвокат, — давайте разберемся. Выручку он себе брал или государству?

Прокурор вопрос отвергает как несущественный:

— Это не имеет значения в данный момент. Нарушил? Нарушил! А нарушать законы мы не дадим.

Адвокат упирается:

— Нет, давайте установим — себе или не себе? Ваши свидетели не вызывают доверия. Им что семь рублей, что семь копеек. Так государственные деньги считать нельзя. А по документам выходит, что государству добывал деньги мой подзащитный. Государству, прошу заметить. А себе — ни копейки. Признаете?

Прокурор ехидно улыбается:

— Ну, допустим.

Адвокат говорит:

— Прошу отметить факт признания прокурором того, что мой подзащитный не присвоил себе ни копейки…

— Это еще неизвестно, — спохватывается прокурор, — брал он себе или не брал!

— Тогда докажите! — говорит адвокат. — Из обвинительного заключения следует только то, что кому-то очень хотелось, чтобы Яковлев брал. Но желание это не осуществилось. Тут одно из двух, товарищ прокурор, выбирайте. Либо Яковлев не брал, либо обвинение построено на соплях.

Ну, конечно, он так не сказал, а выбрал культурное выражение.

Прокурор выражение скушал и отвернулся.

А дальше адвокат Сорокин Владимир Андреевич стал рисовать довольно болезненную картину насчет разницы между деловой древесиной и простыми дровами. Леспромхоз валит лес. Этот лес лежит зиму под снегом и к весне годится только на дрова. Это прямой убыток хозяйству, поскольку оно теряет в двадцать раз. А тут, чтобы не терять убытка в двадцать раз, леспромхоз продавал не дрова, а деловую древесину, которая до зарезу нужна была колхозам безлесных областей. Леспромхоз получал большие деньги плюс к этому безлесные колхозы строили дома и фермы! Так что товарищу прокурору важнее, чтобы дерево сгнило и сгорело в печах или чтобы трудящиеся колхозники жили в культурных избах плюс доход государству? Что есть лес — народное достояние или дрова для дыму?

Прокурор говорит:

— Это демагогия!

Адвокат говорит:

— Это двести семьдесят шесть тысяч четыреста двенадцать рублей шестьдесят восемь копеек, прибыли! Мы должны таким хозяйственникам памятники ставить, а вы их в тюрьму!

Публика, конечно, волнуется: все знают — чист директор, настолько чист, что у многих, кому он отказал в бревне-другом, даже зло на него временно прошло за такую его государственную принципиальность. Конечно, жмотничал Яковлев, но если смотреть справедливо — действительно мужик не виноватый. Прокурор на своем:

— А постановление облисполкома?

Тут адвокат говорит:

— Вы, как прокурор, должны болеть за народное добро. А это постановление сдерживает производительные силы. Это вы должны понимать, как марксист. И вы, как коммунист, должны протестовать против этого постановления, продиктованного местническими интересами! В товремя, когда действительная прибыль является настоящим стимулом для дальнейшего поступательного движения, вы держитесь не за закон, а за неразумное постановление! Довольно странно для прокурора…

Неизвестно в точности, как было дело дальше, но Яковлева выпустили. Надо полагать, начальство все-таки сообразило, что парень он полезный. Некоторые думают так, что начальство все равно вытащило бы его из тюряги. Потому что такого бескорыстного парня надо иметь, особенно если назревает необходимость поднимать какое-нибудь проваленное хозяйство. А леспромхоз был хозяйством проваленным, и Яковлев его вытащил, и теперь у начальства на ногах болтался колхоз «Заречный», куда до зарезу нужен был председатель.

Начальство вызвало Яковлева и вроде бы удивилось, что он восемь месяцев под следствием сидел. Мол, знало бы, ни за что не допустило бы. А теперь, мол, Иван Ефимович, дело прошлое, надо работать дальше. Давай в «Заречный», там тебя колхозники председателем выберут, а то Чугунов спился и не тянет. Теперь прибыль — все, а ты ее умеешь выколачивать не хуже иного капиталиста. Это, конечно, начальство сказало для смеху.

Так Иван Ефимович Яковлев стал председателем колхоза, не теряя возникшей дружбы с адвокатом Сорокиным Владимиром Андреевичем.

Владимир Андреевич иногда занимался охотой, но редко. И вот он сидел со своим ружьецом в доме председателя, принеся, конечно, бутылку. Прибыл адвокат на тягу весною, и был принят радушно.

Сидели они в жаркой комнате — Иван Ефимович любил тепло, — сидели, сняв сапоги и шевеля пальцами по жаре. Жена Ивана Ефимовича, Фрося, тихая женщина, учителка, души не чаяла в адвокате: ведь вытащил! Детки тоже уважали дядю Володю, да и сам адвокат как-то потянулся душою к семейству и, удивительно, защищал безвозмездно. Что заплатят в консультацию — то и лады, больше не требовал. За такое дело другой адвокат шкуру бы содрал.

— Я тебе скажу, Ефимыч, — жевал огурец Сорокин, — нельзя сказать, что я святой. Я свой кусок достану, когда организацию буду защищать. А ты — ангел, тебя самого за деньги показывать надо. Ты меня заинтересовал как экземпляр. При таком деле — и чист! Это же удивительно!

Иван Ефимович, конечно, пропал бы, ибо не имел языка. Он и в последнем слове только одно и сказал: «Прошу снисхождения». Он не умел говорить. Правда что экземпляр. И Фрося была тихая, только и знает — обед сварить, тетрадки проверить.

Но Яковлев, конечно, понимал, что Сорокин получил кое-что для своего авторитета. А для адвоката иметь авторитет — не скажите. Кто спас? Сорокин! Ага, надо иметь в виду. И не взял ничего, и — спас. Сильный человек. Это Яковлев понимал и, умея говорить, сказал бы.

Однако не сказал, а только тихо посмеялся и налил в стопочки. Впрочем, Сорокин по глазам его прочел эти мысли. Прочел, улыбнулся дальней улыбочкой. Мол, знаешь — знай, и я знаю… Приятного ума человек.

Яковлев кашлянул, поднял стопочку. Выпили. Закусили корочкой.

— Совет дай, Андреич…

— Ну?

— Построил колхоз чайную. При дороге. Дорога шумная. Машины. Монастыри кругом. Станцию обслуживания автомобилей, а?

Адвокат закурил.

— Начальство к тебе пока еще не пристает?

— Будто довольны… По первому году, конечно, прибыли не было, по второму — сто тысяч дали, сейчас думаем тысяч четыреста… Но — промыслы… С хлеба не разживешься… Хотел монастырь взять — Спаса на юру… Рушится монастырь… А он на нашей земле… Я бы из него доход сделал… Дадут?

— Надо подумать… Тут важно форму подачи найти. В наше время главное — форма подачи. Надо подсчитать, найти чем насмешить.

— Как так насмешить?

— А так, Иван Ефимович! Улыбку вызвать. Согласие, данное при улыбке, всего дороже. Начальство улыбается редко, ему не до смеха. А тут улыбнется, как солнышко проглянет. И запомнит: что-то такое приятное Яковлев поднес, хороший работник. Тут у тебя тыл обеспечен, орудуй на здоровье. Мешать пока не будут. А как придет пора помешать — глядь, у тебя и прибыль в руке. Тут делать нечего, кроме как опять улыбаться.

— Захотят, так и с прибылью… Того…

— Не скажи! Без прибыли сидел бы ты за свои дрова показательным судом.

Иван Ефимович встал, прошел в другую комнату, принес кальку, разложил на краю стола:

— План монастыря… Адвокат удивился:

— Когда ты успел?

— Чайную делают мне художники… По договору… Я попросил — сделайте план. Они, конечно: давай деньги. А денег на это нет… Говорю: ребята, за так снимите план… Если дело выгорит — не прогадаете, а не выгорит — значит, не судьба… Сняли!

План монастыря Спаса на юру был чистенький, и нельзя было подумать, что изображал он древние развалины, где каждая стена была разрушена и горы многолетнего хлама завалили кельи.

Яковлев налил стопку себе, выпил.