Читаем без скачивания Женщины у колодца - Кнут Гамсун

Оливер не раз уже покушался продать дом. Адвокат Фредериксен, которому этот дом принадлежал по закладной, не будет же преследовать калеку! Но адвокат Фредериксен полагал, что он уже достаточно помог Оливеру, напечатав в газете заметку, восхваляющую его морской подвиг и прославившую его. Отчего же Оливер не совершал больше подвигов? Но продать дом, дом, принадлежащий другому!

И на Оливера была подана жалоба в суд.

Да, этого Оливера Андерсена давно уже следовало вышвырнуть из дома, но город покровительствовал калеке. Теперь Оливер сам, своим преступлением, лишал себя этого покровительства.

Он поплёлся к адвокату и стал просить пощады. Сделка о продаже будет уничтожена и, следовательно, всё останется по-прежнему. Но никакие мольбы Оливера не помогли — адвокат хотел воспользоваться случаем и очистить дом. Ничего не помогало, пока Петра не пошла сама к Фредериксену и не попросила его хорошенько. Но и ей не удалось получить от него согласие с первого же раза.

Что же было удивительного, если Петра украдкой уходила из дома вечером и садилась на лестнице танцевального зала, чтобы часок помечтать наедине? Её муж ведь не умер от стыда и лишений. Наоборот, он продолжал бахвалиться по-прежнему, ругал адвоката, этого живодёра, который обращался не по-человечески с калекой. Однако, не всё ли равно, если даже он обманулся в своих расчётах получить деньги за дом? Он ведь не стал от этого беднее, чем был. Сидя дома и разговаривая со своей семьёй, он не находил безвыходным своё положение. Он больше уже не думал о месте на маяке, но кто же мешает ему приобрести тележку и разъезжать с нею по деревням или поехать в большой город и там играть на шарманке?

— Да, — сказала Петра. — Ты бы сделал это!

— Так, так! — отвечал он. — А чем же ты и твоя семья будете жить?

Да, чем же они будут жить, в самом деле! Может быть, впрочем, он в состоянии будет заработать столько, что пришлёт кое-что домой? Но Петра в этом сомневалась. Сомневалась Петра, и даже прямо высказала это, говоря, что Оливер сожрёт свой заработок.

Мысль о поездке Оливера была оставлена, и семья его продолжала жить по-прежнему, изо дня в день. Но почему жизнь так плохо складывалась для них? Правда, в физическом отношении Оливер, кормилец семьи, был изувеченным человеком. Но ведь Ганнибал был кривым, Александр хромал. Таких примеров можно найти много! Оливер всё же не был совершенно лишён хороших качеств. Чего же хотят от него? В сущности, он был мирного нрава, не бегал кругом с налитыми кровью глазами, и не скрежетал зубами. С детьми он был ласков. Правда, он был калекой, без ноги, и пустая штанина жалко болталась вокруг деревяшки, когда он ходил. Но ведь это лучше, чем быть горбатым, так как, когда горбатый идёт, то кажется, будто он сам несёт себя на спине! Разве же у Оливера вовсе не было хороших качеств? Он не пил, о нет! Он даже не курил и в этом отношении скорее был похож на женщину.

Конечно, жизнь не стала лучше, когда родился третий ребёнок, девочка, которая кричала по ночам и будила утомлённого Оливера, кормильца семьи. Но это давало ему повод исчезать из дому, удовлетворяя свою страсть к бродяжничеству и он оставался дни и ночи в своей лодке и отплывал далеко, Что он искал там, в море, и что находил — одному Богу известно. Обыкновенно он совершал эти дальние поездки после бури, свирепствовавшей на море. Быть может, он надеялся ещё раз встретить повреждённое судно? Однажды он нашёл плавающий в море ручной чемодан. Там было немного белья и кое-какие женские наряды. Оливер отнёс всё это домой и очень хвастался своей находкой. Ему не захотелось приниматься в этот день ни за какую работу. В другой раз он нашёл пустой, но закупоренный жбан, а порою приносил домой кучку гагачьего пуха с островов, где птицы вили свои гнёзда. Он знал, что этот пух стоил дорого, но не решался нести его продавать в город, так как похищать этот пух из гнёзд было запрещено.

Но больше всего его раздражало отношение Петры к его находкам. Она пренебрежительно взглянула на них и промолвила:

— Это весь твой заработок за три дня? Зачем нам нужен гагачий пух? И что нам делать с пустым жбаном? Посмотри на малютку в колыбельке. Разве она лежит на пуху?

Оливер поднял глаза на ребёнка. Правда, он лежит в лохмотьях, но разве ему чего-нибудь не хватает? Он плачет только потому, что у него режутся зубы... Но вдруг Оливер встал и впервые пристально взглянул на девочку.

— Откуда у неё, чёрт возьми, голубые глаза? — спросил он.

Петра вздрогнула и отвечала:

— Откуда? Почём я знаю? Как ты можешь спрашивать это?

Оливер остановился, словно пригвождённый к полу, и не спускал глаз с ребёнка. Как это глупо! Разве дитя голубоглазых родителей не может иметь голубые глаза? Но у других, у мальчиков, глаза ведь карие! Тут что-то новое. О, конечно, у Оливера были собственные мысли на этот счёт, но он с каким-то тупым равнодушием относился ко всему. Теперь же перед ним была загадка. Где бывала Петра? Женщина, которая дала пощёчину Шельдрупу Ионсену, не может возбуждать подозрений.

Разве не может?

Калека впервые испытал жгучее, ревнивое чувство, причинявшее ему такое сильное страдание, что лицо его исказилось. Петра испугалась и прикрыла ребёнка.

Оливер, шатаясь, поплёлся к окну и стал смотреть в него. Если у старших детей были карие глаза, то от чего же младший ребёнок родился с голубыми глазами? Он хорошо знает сплетни, которые ходят про него и про его семью. Даже он понял намёки, которые были сделаны, так как они отличались грубостью и бесцеремонностью. Последнее, что он слышал, это было насмешливое замечание, что Петра, без сомнения, не всегда награждала Шельдрупа Ионсена пощёчинами.

Но даже если это так, то ведь у Шельдрупа Ионсена карие глаза, а у девочки голубые! Оливер не мог оставаться спокойным. Он стал подстерегать Петру на углах улиц и порой хватал её за грудь и спрашивал, куда она идёт? День и ночь он сторожил её и ни на минуту не находил спокойствия. Волосы его поседели. Единственное место, куда Петра могла беспрепятственно ходить, это был дом Ионсена на пристани. В лавку она тоже могла ходить без всякого предлога. Но он всегда шёл за нею и наблюдал, в самом ли деле она пошла туда.

Его безумство продолжалось. Ради выслеживания Петры он совершенно забросил рыбную ловлю и выпрашивал рыбу у других рыбаков, чтобы принести домой хоть что-нибудь. А Петра, глупая Петра, вместо того, чтобы успокоить его ревность, точно нарочно ещё сильнее разжигала её. Увидя, что это не угрожает ей никакой опасностью, она начинала дразнить его и доводила почти до бешенства. Ребёнок ведь мог наследовать свои голубые глаза от столяра Маттиса, и когда это пришло в голову Оливеру, то он не находил достаточно слов, чтобы излить своё презрение к нему, этому носорогу, к этому юбочнику! А Петра защищала его.

— Разве его ужасный нос стал меньше теперь? — говорил он.

— Нет. Но он не портит его, — отвечала она.

— Молчи! — вскрикивал Оливер. — Он столяр, так он должен бы сделать футляр для своего носа.

Странное дело, но были и другие люди, которые тоже как будто ревновали Петру из-за этих голубых глаз. Консул Ионсен, например, подшучивал над Петрой, делая вид, что тоже ревнует её.

— У тебя родилась девочка, Петра, как говорили мне?

— Да, — сказала она.

— И у неё небесно-голубые глаза?

Петра потупилась и ничего не ответила.

— Не все могут иметь небесно-голубые глаза, о, нет! — продолжал он шутить. Потом вдруг заговорил серьёзно: — У меня нет никакого места для твоего мужа, слышишь? Попробуй у Грюце-Ольсена!

И Петра опять ушла от него с пустыми руками. Дома её ждали семья и нужда. Временами она плакала и жалела сама себя. Но она была слишком молода и слишком здорова и потому не могла уж так предаваться отчаянию. Нередко она стояла в дверях своего дома, смеялась и болтала с проходившими мимо. Во всяком случае, всё это не глубоко затрагивало её.

Время проходило, и оба сына Оливера уже были в школе. Франк был одарён большими способностями, был освобождён от платы и получал превосходные свидетельства из школы. Но Абель тоже не был глуп, только он был совсем другой и обнаруживал удивительно бандитские наклонности. Он сам питался и одевался независимо от семьи, но случалось ему не раз терпеть голод во время его похождений. Однако он не унимался. Брат его Франк был слишком благоразумен, чтобы пускаться в такие предприятия. Впрочем, и он порой получал в городе обед и кое-что из одежды, а однажды он получил полный костюм из магазина консула Ионсена и пришёл домой одетый в новое с ног до головы. Конечно, консул Ионсен был как раз такой человек, который мог пользоваться жизнью сам и давать жить другим.

Семья Оливера, таким образом, влачила своё существование. Иногда бабушка снова отправлялась странствовать и приносила домой разные хорошие вещи: картофель, сало, муку и сыр. Часто только ей одной семья Оливера была обязана тем, что можно было кое-что сварить на обед. Но Оливер всё же чувствовал себя хуже всех. Болезнь его не проходила. Он занялся рыбной ловлей, но лишь на короткое время, да и то потому только, что достал для себя новую лодку. Видите ли, он нашёл эту лодку в море во время одной из своих поездок! Вероятно, её оторвало и унесло волнами, быть может, издалека, может быть даже из-за границы. Конечно, Оливер должен был бы заявить о своей находке, однако, он этого не сделал, оставил лодку у себя и только! Никто не поставил ему этого в вину. Ведь калека нуждался же в хорошей лодке! Он мог утонуть когда-нибудь в своей прежней полуразвалившейся лодке. Сначала Оливер хотел было продать лодку, но город не допустил этого. «Нет! Если уж ты нашёл эту лодку, то должен оставить её у себя», — говорили ему. И вот он стал ездить в ней на рыбную ловлю в свои свободные часы.