Читаем без скачивания голова быка - Алиса Дорн

— Больше ничего нельзя сделать? — разочарованно спросил Эйзенхарт, глядя на то, что совсем недавно было человеком.

— Наука здесь бессильна, но… — Эйзенхарт напрягся, как и я, но по другой причине. — Насколько это для вас важно, детектив?

Виктор задумался.

— Очень, — серьезно произнес он после некоторых размышлений. — Не могу сказать, что это вопрос жизни и смерти, но это действительно важно.

— В таком случае я мог бы вернуть его в последний момент жизни, — предложил профессор Фитцерей. — Он не ответит на ваши вопросы — он вообще не будет знать, что вы здесь, но вы сможете узнать, о чем он думал в последние секунды. Разумеется, я не представляю, насколько это может вам помочь…

Я удивленно поднял брови.

В обществе старались не афишировать свой Дар, если только он не был совершенно безобиден — и, как следствие, бесполезен. Мне было известно о Даре профессора потому, что я с ним работал, Максим знал, потому что… ну, как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Что же касается остальных знакомых профессора, то я сильно сомневался, что кто-либо знал наверняка. Многие подозревали, танатология всегда была весьма специфической стезей, которую выбирали специфические люди. Но знать — другое дело. Люди с подобным Даром редко открывались другим. Легче было бы признаться в том, что родился Вороном; возможно, это встретило бы даже меньше осуждения. Должно быть, Эйзенхарт сильно его зацепил, если профессор решил раскрыться.

Профессор Фитцерей был Дроздом, и, если бы его Дар был сильнее, его забрали бы после рождения на воспитание в храм, как поступают с теми, кто способен воскрешать умерших не своей смертью. Но его Дар был слишком слаб, и он не мог возвращать людей к жизни, только поднимать их тела. Их души так и оставались в другом мире, переходя в наш лишь на краткий миг, пока они помнили еще собственную смерть. После этого они возвращались на ту сторону моста, оставляя за собой лишь пустую оболочка, подчиняющуюся воле Дрозда. Я видел подобное в армии, и зрелище это нельзя было назвать приятным. Слово "нзамби" опять всплыло из глубин моей памяти вместе с сладким запахом гниения.

— Давайте попробуем, — согласился Эйзенхарт, не подозревавший, свидетелем насколько редкого для мирных земель события ему предстояло стать.

Танатолог положил ладонь на лоб погибшему и прикрыл глаза. Лежавшее на столе тело вздрогнуло и свернулось в клубок, словно испуганный ребенок.

— Больно, — прошептало то, что было Быком в прошлой жизни. — Так больно… Так страшно…

Профессор отнял свою руку и отошел, позволяя нам увидеть происходящее.

Лицо Быка сморщилось, будто тот собирался заплакать. Мертвые глаза невидяще уставились на нас.

— Почему так страшно? — спросил у нас труп.

Я мог объяснить, почему. За одну секунду после моего касания яд распространился от мышц горла к конечностям, лишив его возможности двигаться. Словно погребенный заживо, он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, грузно оседая на пол. Наступил общий паралич, дыхание остановилось, и только сознание продолжало работать, изо всех сил сигнализируя нехватку кислорода.

Физически Бык не мог уже этого чувствовать, — и не чувствовал, — но Дар профессора Фитцерея заставлял его переживать свою смерть вновь и вновь. То, что было в реальности несколькими секундами, превратилось в минуты агонии.

Одно мгновение, растянутое до бесконечности.

Не в силах больше выносить это, я вышел.

Полагаю, что пришло время для определенных объяснений. Да простит меня читатель за то, что, ограничившись краткой биографической справкой в предисловии к этим рассказам, я не открыл самого главного. Как я уже писал, общество не поощряло тогда (и, насколько я могу судить, не слишком изменило свое мнение и в настоящем времени) раскрытие Дара — в особенности такого, как мой.

Когда я говорю, что мой отец был ядовитым человеком, я имею в виду не только его характер. Об этом обычно не распространяются, но Змея не зря считают покровителем врачей и отравителей. И пусть вторых меньше, чем первых, но все же они есть, те, чье прикосновение губительно для всего живого. Вы можете подумать, что это преувеличение и что это невозможно, но я вас разочарую. Многие змеи ядовиты. Стоит ли удивляться тому, что Змеи, носящие человеческое обличье, ядовиты вдвойне?

Итак, мой отец, сэр Вильям Альтманн, был отмечен Змеем, но получил от него способность не к врачеванию, а к убийству. Как я уже упоминал, Дары, которые дают нам Духи, различаются по силе: чей-то Дар может быть продолжением его Инклинации, как нечеловеческая сила у Быков, иные люди обладают Даром, возносящим их на уровень богов, почитаемых ортодоксалами Эллии. Дар моего отца был настолько силен, что, по слухам, ему было достаточно опустить руку в воду, чтобы отравить всю деревню, расположившуюся на берегу ниже по течению. Не знаю, так ли это, к моменту моего рождения отец уже вышел на пенсию, получив к тридцати пяти годам достаточно званий и наград, а также титул и поместье на Королевском острове. На моей памяти его деятельность носила мирный (насколько это слово возможно использовать, говоря о моем отце) характер, а о военных подвигах из его прошлого я предпочитал не спрашивать. Но какая-то доля правды в слухах о нем определенно была.

Я бы и сам был склонен отбросить все слухи об универсальном токсине, чьи следы не найти и от которого нет противоядия, как дурную выдумку из дешевого детектива, если бы не два факта. Первым было то, что после пожара, в котором погибли мои родители, часть Марчестерской пустоши, принадлежавшая отцу, стала пустошью в прямом смысле этого слова — предсмертная ярость Змея выжгла все живое на мили вокруг, и пройдет еще немало лет, прежде чем там вновь зацветет вереск. Вторым фактом было то, что свой Дар отец передал мне. Я не знаю, как объяснить присутствие Дара — я понятия не имею, как другие чувствуют свой дар, но с самого рождения я знал, что смерть будет моим вечным попутчиком.

Я едва успел выкурить сигарету, прежде чем пришел Эйзенхарт.

— Пообещайте мне, что, когда я умру, вы не дадите танатологам ставить на мне опыты, — детектив без предупреждения влетел в кабинет, отнял у меня портсигар и уселся прямо на стол.

— Отдайте, — потребовал я.

О результатах очередного эксперимента я был спокоен, по тому, что я видел, можно было сделать вывод, что в момент смерти моя персона едва ли волновала Быка. Но присутствие Эйзенхарта все равно вызывало у меня волнение. Получив свою собственность обратно и закурив вторую сигарету, я спросил:

— Дар профессора произвел на вас такое подавляющее впечатление?