Читаем без скачивания Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу - Сабина Дарденн

В какой-то момент я подумала, что вдвоем мы могли бы спастись. Когда я пыталась сдвинуть с места эту дверь, у меня не было больших сил, но мне все же удалось подтолкнуть ее настолько, что почти можно было просунуть голову. Вдвоем мы наверняка могли бы ее открыть. Но потом я разочаровалась в этой идее и даже не говорила о ней с Летицией. Он тогда страшно меня отругал, а если мы примемся за это вдвоем и нас постигнет неудача, он может по-настоящему взбеситься и отлупить нас. Летиция была крупнее меня, но я чувствовала, что психологически — возможно, из-за наркотика — она была менее выносливой, чем я, чтобы противостоять возможному избиению. Но даже если предположить, что нам удастся открыть дверь и мы сможем выскользнуть из тайника, остается лестница, закрытая на ключ дверь и две комнаты на первом этаже, через которые надо пройти к входной двери, также запертой на ключ. Все это, да при том, что мы не могли точно знать, не затаился ли он в каком-нибудь углу и не накинется ли он на нас со своей пресловутой «бандой шефа».

Я пыталась как-то получше обустроить наш быт в тайнике, но это было трудно осуществимо. Летиция все время лежала на матрасе полусонная, я не знала куда приткнуться. Там и для одной-то не было места, а вдвоем мы теснились, как сельди в бочке. Иногда она мне что-то говорила, и я все время ждала, раздумывая немного — но не слишком — над той глупостью, которую я совершила, попросив себе подругу. Я не знала, что он будет обращаться с ней так же, как и со мной.

Когда он спустился в подвал, то приказал мне:

— Так, ты останешься здесь!

Я слишком хорошо знала, что он будет с ней делать, но где-то в уголке моего сознания я говорила себе, что по крайней мере на это время он оставит меня в покое. Позднее я понимала, что в моем отношении было нечто мазохистское, когда я испытывала подобное облегчение, но за последние две недели я стала такой ненормальной и так намучилась… Он насмехался над моими страданиями, истекала ли я кровью или нет, кричала ли я от боли или нет, это чудовище все равно делало что хотело.

Я ждала, что рано или поздно он опять примется за меня, и поэтому маленькая передышка была мне очень кстати. Когда он приказал мне: «Ты останешься здесь», у меня чуть не вырвался вздох облегчения. Это грустно, но так было.

Потом я опять подумала о том, что мне сказала Летиция: «Я решила молчать…»

Ведь если она позволяла ему делать с собой что угодно, он мог вообразить, что она согласна! Этот болван не видел дальше своего носа, он был способен ей поверить! Как будто можно быть с этим согласной! Я его ненавидела, это жалкое ничтожество. Я надеялась, что Летиция не будет скрывать своего отвращения.

Вернувшись, она ничего не сказала. Я видела по ней, что сейчас не время говорить об «этом». Я не смела задавать ей вопросы. Я подумала: мы выносим эти муки как можем, мы вопим, мы отбиваемся, но все равно ничего не меняется! И потом он был вполне способен ударить ее, да и я сама, в конце концов, тоже боялась, когда он начинал злиться, стучать по столу и замахиваться на меня рукой: «Ты заткнешься когда-нибудь?»

Летиция начала просыпаться по-настоящему где-то на четвертый-пятый день, 14 августа, как мне кажется.

Она захотела есть. Кроме бутербродов и нескольких «Ник-Наков», она ничего не съела с самого своего появления здесь, потому что боялась, чтобы ее еще больше не напичкали наркотиками. Она только-только начала оправляться от них.

— Можно поесть консервов?

— Ну рискни, приятного аппетита. Во всяком случае, я их есть не могу.

— Попробую фрикадельки в томатном соусе.

Она съела только половинку фрикадельки, но в холодном виде это было ужасно противно.

— Никак нельзя разогреть их в кофеварке?

— Да нет, тут ничего не приспособлено, чтобы можно было разогреть, придется тебе есть холодное. Запивай соком или чем-нибудь другим, что идет с консервами. Хлеб тут плесневеет на второй день, и его уже не поешь. Ты можешь погрызть «Ник-Нак», попить воды или молока… при условии, что оно не прокисло. А если он уходит из дома, то приходится питаться так не один день.

Мы не слышали сверху никакого шума — полная тишина. Летиция сказала мне, что он похитил ее 9 августа. Накануне он еще измывался надо мной. Этот монстр никогда не оставался слишком долго без своих зверств. Он заставил проглотить Летицию противозачаточные таблетки с просроченным сроком действия; похоже, у него был целый склад лекарств.

Он поместил ее в тайник вместе со мной 12 августа и из-за этого отнял у меня свой радиобудильник. Теперь я даже не могла послушать хоть немного музыки! Когда я находилась одна, я даже немного напевала. Но потом я очень переживала и плакала одновременно… и тогда я выключала музыку, а когда я включала ее снова, все опять повторялось. Я очень опасалась, что батарейка в моих часах сядет и тогда я потеряю счет времени.

Итак, 12 августа он приходил за Летицией, и с тех пор как он вернул ее в тайник, его не было.

Тем лучше для нас, если только он не укатил в свою командировку, а мы даже не потребовали у него дополнительного запаса продуктов. Надо было довольствоваться тем, что оставалось из консервов и хлеба. Но на сколько времени? Нас было двое, а канистра с водой была одна и было одно гигиеническое ведро. Нечем было умыться. Но его эта сторона вообще не заботила. Этот тип был чудовищно омерзителен.

Мне становилось уже странно, что он не спускался за нами. Ему постоянно было «нужно», и он буквально дня не мог провести, чтобы не лезть ко мне. Я полагала, что и с новенькой он будет вести себя так же. Я сказала это Летиции. Это было странным.

Да, но странным уж наверняка этот день был для него! Он был задержан 13 августа, но мы об этом ничего не знали. Самое потрясающее было то, что один жандарм даже в тот день провел у него в доме обыск, но ничего не нашел. Что касается нас, то мы ничего не слышали. Летиция спала, я, должно быть, тоже задремала, да даже если бы мы и услышали малейший шум, мы бы не шевельнулись, ни одна, ни другая, до тех пор пока не услышали бы голос кретина с его невыносимым, режущим слух акцентом: «Это я…»

Бедный жандарм ругал себя потом всеми словами. Он так переживал, что даже плакал на процессе. Он сделал свою работу, осмотрел дом с верхнего этажа до подвала, и я ручаюсь, что вряд ли кто-нибудь смог бы обнаружить без специального оборудования потайную дверь за привинченным к стене стеллажом, нагруженным двумя сотнями килограммов. Если бы этот тип заговорил сразу, Летиция наверняка бы меньше страдала, тем более что он изнасиловал ее в первый же день. Что касается меня, с точки зрения моего тогдашнего состояния двумя сутками меньше, двумя сутками больше — это не имело особенного значения… Я абсолютно не ставлю это в упрек тому бедняге жандарму.

Во второй половине дня 15 августа, насколько я могла свериться с моими часами, я поставила заранее крестик напротив даты, как я это часто делала, когда он не приходил, чтобы нас донимать, и я говорила себе, что в такой день у нас передышка, выигранная в этой ежедневной подлой войне. У меня никогда не было надежды, что когда-нибудь я доживу до перемирия.

Еще один день. Итак, я здесь уже восемьдесят дней и столько же ночей. Кроме одной…

Мы должны были есть наши вечные «Ник-Наки», или мне опять надо было показывать ей мои рисунки и школьные уроки, я больше не знаю.

Мы улеглись, чтобы поспать, и тесно прижались друг к другу на гнилом матрасе шириной девяносто девять сантиметров, и вдруг услышали шум.

— Ты слышишь шум?

— Да, что это такое?

— Возможно, он там с шефом и его приятелями.

Она была в курсе, как и я, что для «шефа» мы были как будто мертвые, а этот негодяй нас защищал. И для нее тоже он стал защитником! Не знаю, сколько времени она бы в это верила, но это было так.

— Приготовься спрятаться под одеялом. Мы сможем выйти только тогда, когда он скажет, что это он.

После этого мы услышали, как кто-то спускается по лестнице в подвал.

На этот раз опасность приближалась.

— Слишком шумно, я никогда не слышала столько шума, это ненормально, нам надо спрятаться…

Мы различали мужские голоса, которые раздавались повсюду, но разобрать четко, что они говорили, было невозможно.

Мы были страшно напуганы, мы дрожали под одеялом. Летиция еще продолжала находиться под остаточным воздействием препаратов, поэтому ее стресс был еще сильнее. Она вообще ничего не могла понять, кроме того, что нам грозит смертельная опасность. Мы еле слышно переговаривались под одеялом.

Я соображала все абсолютно четко. Я не собиралась напускать на нее испуг, я, наоборот, как могла, старалась успокоить ее, хотя сама тряслась от страха. И это было нелегко, но я была «старожилом», и именно мне надо было отслеживать опасность и напряженно думать.

— Как ты думаешь, кто там?

— Послушай, я здесь уже два с половиной месяца, мне уже нечего терять, да и впереди мне ничего не светит… Или они пришли забрать нас обеих, и я не знаю, что они с нами сделают, или же если им нужна только одна, то это должна быть я. Они пришли меня убить. Будем ждать.