Читаем без скачивания Двенадцать - Ник Макдонелл

Ник Макдонелл

Двенадцать

Посвящается моему отцу

Прошу всех встать и почтить молчанием наших погибших учеников. А сейчас мы еще мгновение помолчим о тех учениках, которые убили их.

ЧАСТЬ I

Пятница, 27 декабря

1

Белый Майк худ. Он бледен, как клубы дыма.

Белый Майк ходит в джинсах, фуфайке с капюшоном и темно-синем пальто от «Брукс Бразерс», которое на нем висит и кажется слишком длинным. Его светлые, почти белые волосы коротко острижены. Белый Майк чист. За всю свою жизнь он не выкурил ни одной сигареты. Никогда не пил, ни разу не пробовал марихуану. При этом Белый Майк весьма успешно торгует наркотиками, хотя началось все с продажи одной дозы кузену Чарли.

Учился Белый Майк хорошо, но вот уже шесть месяцев, как он закончил школу и ничем не занимается. Возможно, некоторых интересует, что он вообще делает, но всем проще думать, что он решил перед поступлением в колледж отдохнуть годик. А может, и больше. Белый Майк смотрел фильм «Красота по-американски» про одного парня-наркодилера, который на вырученные деньги покупает дорогую видеоаппаратуру. Парень говорит, что в мире так много красоты, что иногда с ней просто не справиться. «Чушь какая», — думает Белый Майк.

Белого Майка не волнует красота. Его взгляд направлен на Верхний Ист-Сайд[1]. После Рождества прошло два дня, и все ученики школ-пансионов вернулись домой. У каждого есть деньги, которые он готов растранжирить. Так что Белый Майк закрутился: сначала забрать товар в Гарлеме, потом все эти унции, пятидесятидолларовые и десятидолларовые пакетики, громкая музыка и открытые вечеринки, где всегда хватает работы. Здесь собираются ребята из Хотчкисс и Эндовера, из школы Святого Павла и из Дирфилда[2], и все они хотят поймать кайф, чтобы потом рассказывать, как это было, ученикам из Далтона и Коллегиэйт, из школы Чапин и из Ривердейла, у которых заготовлены свои истории, честно говоря почти такие же.

В это время года в городе начинается настоящий бардак, особенно в этом году. Вся Мэдисон-авеню обезображена стройками, а бродяг на Лексингтон-авеню больше, чем Белому Майку когда-либо случалось видеть. По тротуарам идут толпы людей, и чем больше снега, тем ужаснее, а сейчас снега много. На некоторых улицах на тротуарах лежат сугробы, между которыми осталась только посыпанная солью бетонная тропинка, заваленная замерзшим собачьим дерьмом. Холодно с самого Дня Благодарения, очень холодно, по телевизору говорят, что это самая холодная зима за несколько десятилетий, но Белому Майку холод не помеха.

Белый Майк стал дилером летом, когда было жарко, и он решил поставить эксперимент: посмотреть, сколько времени сможет обходиться без сна. Белый Майк жутко побледнел, и ребятам, которым он продавал товар, было страшно на него смотреть. На третий день его джинсы и белая футболка стали совсем грязными, а сам он был похож на беженца или на Джеймса Дина[3]. И последние несколько часов перед глазами все просто расплывалось пятнами, а машины на улицах проносились так близко от него, что те, кто видел это, вздрагивали. Но он настолько тонко чувствовал пульс города, что ему ничего не грозило.

На углу Лексингтон-авеню и Восемьдесят шестой Майка заметил его друг Хантер. Он спросил: «Майк, как ты себя чувствуешь?» Белый Майк обернулся к нему, лицо его было грязным, а в глазах отражался неоновый свет вывески «Папайя Кинг», заведения, где продавали сок и хот-доги. Белый Майк улыбнулся ему и ответил: «Смотри сюда», — и бросился бежать, быстро-быстро, черт возьми, в сторону Парк-авеню. В том же направлении шагала компания учеников из частных школ, и, когда они увидели бегущего мимо Белого Майка, один из них сказал, достаточно громко, чтобы Белый Майк слышал: «Вот псих-то несется». И Белый Майк обернулся и пошел в их сторону, повторяя: «Псих, псих, псих, псих», — и ребята испугались, и тогда Белый Майк бросился прямо на них, и они рассыпались во все стороны, им было уже совсем не смешно, и тогда Белый Майк начал лаять на них и выть, и они все побежали от него. И Белый Майк побежал за ними с воем и лаем — а Хантер за ним, и через пару домов Белый Майк отпустил их. Хантер посадил Белого Майка в такси, но пришлось уговаривать таксиста, чтобы тот взял Белого Майка, и заплатить при посадке. Таксист всю дорогу нервничал и поглядывал на Белого Майка в зеркало. Белый Майк, высунув голову в окно, глазел на прохожих. Когда Белый Майк вернулся домой и рухнул на кровать, прямо в ботинках и в одежде, перед тем как заснуть, он успел подумать: «Почему бы и нет?» Он не спал трое суток.

Белый Майк выходит из такси на углу Семьдесят шестой улицы и Парк-авеню. Он смотрит на номер машины: 1F17. Каждый раз, выходя из такси, он запоминает номер, на случай, если что-нибудь забудет. Но такого никогда не случалось.

Дальше по Парк-авеню все деревья и кусты украшены рождественскими электрогирляндами. Снег отлично держится на проводах, так что с веток свисают длинные сосульки. Вечером, когда гирлянды зажигают, деревья почти исчезают среди этих лампочек, и в темном воздухе бесплотные точки света сливаются в неровные созвездия. Сумерки сменяются темнотой, и Белый Майк вспоминает, как однажды вечером, много лет назад, когда была жива его мать, она села на край его кровати, чтобы подоткнуть одеяло, и рассказала ему о Теории хаоса. Белый Майк точно помнит ее слова. Она говорила о том, что если бы в Бразилии в поле умерла и упала на землю бабочка, и это вспугнуло бы мышку, или согнулась бы крошечная травинка, тогда здесь, за тысячи и тысячи миль, все могло бы быть по-другому.

— Как же так? — удивился он.

— Если происходит какое-то событие и меняет что-то другое, то и другое тоже что-то меняет, верно? А эта перемена может прокатиться по всему миру и дойти прямо сюда, до самой твоей кровати. — Она ущипнула его за нос. — Не бабочка ли это сделала, а?

— А она умерла? — спросил он в ответ.

Внезапно зажигаются огни на Парк-авеню.

Белый Майк снова чувствует, как завибрировал его пейджер.

2

Через двадцать домов отсюда, в спортзале «Рек», сегодня вечер для подростков. Все парни, которые приходят сюда играть в баскет, носят головные повязки и «джордансы»[4], и все они негры. Но время от времени приходят и двое белых ребят. Гибкий, жилистый белый, ростом шесть футов[5], лучше всех умеет попадать в кольцо, но хуже всех ведет мяч. Зовут его Хантер Маккаллок, и он всегда играет напористо и иногда попадает, поэтому его берут в команду. Впервые появившись в «Рек», Хантер не понимал, что здесь творится. Это было пару лет назад, тогда его привел Белый Майк. Все называли друг друга нигерами[6], и говорили по большей части так быстро, что Хантер ничего не успевал уловить. Да, как сказал Белый Майк, у негров свой язык. Но теперь Хантер уже отлично освоился, и, хотя все так же не использует слова «нигер», он знает, в чем дело. А сегодня дела тут такие.

Нана лучше всех на площадке умеет вести мяч. Он быстрый, сильный, в белой майке, а сам — угольно-черный, и вот он играет с остальными в одно кольцо, на половине площадки, а Хантер наблюдает за игрой. В другой команде самый сильный игрок — тощий и длинный Джерри, единственный белый в зале кроме Хантера. Нана подпрыгивает, чтобы забить мяч, а Джерри толкает его в воздухе так, что тот падает на пол. Нана встает, быстро что-то произносит на тему больной шеи (Хантер не может разобрать слов) и уходит с площадки. Он поднимается по винтовой лестнице, ведущей на галерею, и садится на самой верхней ступеньке, так что снизу его не видно. Товарищи по команде орут ему: «Эй, нигер, мы же знаем, что ты там, подними задницу и спускайся, давай играть». Нана ни на кого не обращает внимания. Поэтому кто-то из его команды смотрит на ребят за боковой линией и говорит, что им нужен один игрок. Хантер занимает место Наны. Вечер уже подходит к концу, и больше никто не ждет своей очереди выйти на площадку, если не считать коротышки-пуэрториканца по имени Артуро, который просто болтается в зале, так как играть его зовут редко.

Дела у Хантера идут отлично, но вот игра снова останавливается: Нана спустился и требует взять его обратно в команду.

— Я пришел играть.

— Чего? — отвечает Хантер. С самого первого своего появления в зале «Рек» он всегда старался избежать любых неприятностей и иногда он даже извинялся перед товарищами, когда фолил или промахивался по кольцу. Кроме него, никто никогда не извинялся, но Хантер был приятным белым парнем и умел играть на подборе, поэтому к нему все относились хорошо.

— Я говорю, черт возьми, освободи мое место.