Читаем без скачивания Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом русское государство использует то самое родовое свойство психологии, эмоциональной картины мира, врожденного коллективизма (то в форме общины, то в форме колхозного сообщества), привязанности к своему этносу сверх всякой меры, наконец, генерализируемое начало православного верования, какое скрепляет весь этот рыхлый конгломерат отдельных личностей в народ крепче всякой глины. И это последнее становится неявным, но самым существенным и опорным моментом существования народа как целого.
Вот он, отдельный русский человек, живет себе, поживает в тех или иных исторических обстоятельствах, привычно страдает от государства, от его начальников, терпит все это, так как «Бог терпел и нам велел», но вдруг, в экзистенциальных обстоятельствах возможной гибели государства и его самого со своим семейством, разрушения привычного уклада жизни, в мгновение ока через какие-то энергии он подключается к тем пластам этнической памяти, где к нему взывают протопоп Аввакум, Козьма Минин, Суворов, адмирал Ушаков, Михайло Кутузов, а дальше и Пушкин с Гоголем, Толстой с Достоевским, а тут и Жуков ставит точку над всей западной цивилизацией, дерзнувшей изменить привычный для русского человека ход истории.
От «своих» русский человек готов стерпеть почти все, что угодно, на что не способны люди, живущие чуть ли не рядом, вот тут, за горой или лесом, но от «чужих» он не желает сносить самую малость притеснений и тем более покушений на его привычный уклад жизни. И пусть этот уклад кажется удивительно отсталым, уже и не используемым продвинутым западным соседом, но вот он срабатывает безупречно, когда наступает решающая минута и необходимо разобраться с тем, будет ли жива русская земля и не отвернется ли от нее Бог?
Что происходит с Россией сегодня?
Автор книги[2] опять умудрился (вместе с другими русскими людьми) оказаться на самом перепутье драматических событий, когда и не знаешь, вывернет ли мировая история из своей привычной колеи, не занесет ли на повороте возок русского государства и не устроит ли оно, захватив попавшиеся ему на пути другие народы и страны, катавасию не менее причудливую, чем события недавнего прошлого?
Не дано нам этого знать в полной мере, можно только предчувствовать, да молиться, чтобы миновала нас «чаша сия». Да и то сказать, сколько же можно в течение одной жизни – а здесь я говорю исключительно о себе, понимая одновременно, что это имеет отношение ко многим миллионам людей – переживать всякого рода потрясения и сбой основной колеи существования. Надеюсь, что из предшествующих главок этой книги становится понятно, о чем идет речь.
Понятное дело, что внутренне, по-русски, я был, скорее всего, готов к этим пертурбациям, но у меня есть отсылка к нескольким десятилетиям более-менее спокойной жизни первого периода моей жизни, когда существование имело какую-то устойчивость, а ложные, но твердые ориентиры социальной жизни предполагали известные перспективы развития и стремления к самовыражению. Да, и теперь, и тогда понималось, что не хватает в обществе воздуха, что существует громадное количество ограничений, но большая часть жизни проходила в осмысленном труде, в работе над собой, над культурными залежами, русскими и мировыми, и всего этого хватило бы не на одну жизнь.
Здесь же, в сию секунду опредмечивающемся историческом пространстве, в настоящем историческом моменте чувствуешь себя, как чувствовал и писал об этом Бунин после революционных потрясений России в 1917 году: «Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, этого дома – сколько откроется темного, греховного, несправедливого, какую ужасную картину можно нарисовать, и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку!
Так врасплох, совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом. И что же открылось? Истинно диву надо даваться, какие пустяки открылись!.. Что открыли? Изумительно: ровно ничего» («Окаянные дни»)
Но не так ли произошло в России (Советском Союзе) на рубеже 80-х и 90-х годов? Опять тот же самый разор, попрание всяких святынь, правил жизни, опять везде – в крепком доме, уютном и обжитом, несмотря на то, что тут, то там были видны треснувшие окна, слышны скрипящие половицы, всюду была облезлая краска и было видно, что дом нуждается в ремонте, в укреплении фундамента, но по всей своей силе он мог стоять еще не один десяток лет, и вот все это было снесено почти до основания, самое ценное было или уничтожено или вынесено на площадь и продано или роздано за копейки, жадно смотрящим на богатства этого дома окружающим жителям других домов и стран.
А ведь это произошло, когда жильцы этого дома, только-только поправив свое, почти дотла разрушенное после войны жилище, научились жить по новым правилам и с новыми его «домоправителями», привыкли к устойчивости мирной и стабильной жизни. Опять – в который раз в русской истории – мы были вынуждены раскрыть все двери настежь и повалить из дома стремглав, пока там не разгорелся новый пожар. Да сколь же в этом доме богатств, как терпеливы его жильцы, чтобы опять и опять переживать такой разор и такие бедствия?
Вспоминается Герцен, который писал, что Россией «человечество протрезвляется, мы его похмелье. Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения…» И тут мы опять виноваты перед всем миром по мнению нашего гениального соотечественника! Самое пустое дело только в самих себе видеть причину проблем и исторических катаклизмов, какие обрушиваются на Россию с известной регулярностью. Основная проблема, вероятно, в том, что Россия все время стремится и пробирается в окружающий мир, считая, что именно там ее место и ее ждут с распростертыми объятиями. И ничему нас не научили ни обязательные, почти по календарю, походы на Россию, ни пренебрежение к ее культуре, ее достижениям и заслугам перед всем человечеством со стороны западного мира (но не только), ни откровенное желание когда-то, хоть как-то,
