Читаем без скачивания Пятьсот веселый - Анатолий Левченко

Утром Генка открыл глаза, когда сварливо заскрежетала дверь вагона. И тут же раздался вопль рыженькой пассажирки:

— Боже! Что это за гадость? Александр! Немедленно выбрось эту рухлядь!

Арвид, тоже проснувшийся, корчился от смеха. Генка дурашливо лягнул его ногой и спрыгнул с полки, чтобы узнать, что так расстроило высокомерную пассажирку.

Сестры забились в угол и с отвращением смотрели, как розовый здоровячок с брезгливой миной двумя пальцами подбирал с пола какое-то тряпье. Ну, ясно! Теперь-то Генка догадался, что было в свертке у Арвида! Ну и фрукт, этот читинец! Не поленился найти свое грязное тряпье, а ночью подкинул его новым пассажирам.

Пухлый очкарик, наконец, подобрал с пола все лохмотья и вышвырнул их из вагона. Потом достал платочек и, вытерев руки, тоже выбросил его в открытую дверь.

Рыженькая метала злобные взгляды.

— Вшивая команда! — громко сказала она, и на ее белом лице выступили красные пятна. — Уголовники проклятые! Ненавижу!

Никто не принял эти слова в свой адрес, все смотрели на разъяренную пассажирку с недоумением и неприязнью. Тогда она переключилась на мужа:

— Это все ты виноват! Не мог достать билет! Убожество! Ты никогда ничего не добьешься!

— Успокойся, Рита! — просил муж, зачем-то переставляя чемоданы с места на место. — Скоро Новосибирск. Мы сегодня же пересядем в нормальный поезд.

— Ненавижу! — еще раз выкрикнула рыженькая и истерично заплакала.

— Да перестань, Ритка! — Валентина обняла сестру. — Сами вы виноваты, корчите из себя аристократов. Ну, не плачь! В Новосибирске сядем в чистенький вагончик, приведем себя в порядок…

Рыженькая начала понемногу успокаиваться. А за дверями вагона уже начали появляться бараки, сараи, огороды, которые всегда появлялись, когда поезд приближался к какому-нибудь городу.

Осанистый Александр Александрович, нахмурившись, стоял у бруса. Генке почему-то стало жалко его. Видно было по всему, что он привык командовать людьми, но почему же он так унизительно боится собственной жены?

А розовый не горевал. Он все пытался отвлечь родственника от невеселых размышлений, опять завел разговор о главке и о каком-то могущественном Спиридонове, от которого многое зависит в их будущей московской жизни. Постепенно и Александр Александрович увлекся разговором, и опять в его речи замелькало излюбленное слово «дилемма».

Почувствовав приближение Новосибирска, засуетилась женщина с близнецами. Марина помогала ей переодевать Веру и Надю в одинаковые чистые платьица.

— Право слово, херувимчики, — заявила старушка и сунула девчушкам два больших куска сахара, оглянувшись на пассажиров, чтобы все при случае могли подтвердить ее щедрость. — Херувимчики, да и только. А крещеные они у тебя?

— Как это? — удивилась женщина. — Зачем их крестить-то? Ведь не старое время нынче.

— Надо окрестить, — сурово сказала старуха. — Мало ли что может случиться. А с христианской душой — все легче.

— Зачем вы так, Анна Поликановна? — проговорила Марина. — Молитесь, верьте в своего бога, но зачем же людям мешать?

Генка и Арвид в первый раз услышали имя старушки. Арвид тут же хихикнул и шепотком назвал ее Анной Полкановной с явным намеком на не очень кроткий нрав богомольной пассажирки.

Старуха обиделась на замечание Марины, оскорбленно потупилась, ее бесцветные губы сжались в тонкую полоску, челюсть выдвинулась вперед. Она еще туже завязала платок и перестала интересоваться близнецами. Но тут к девчушкам подошел лесоруб и прогудел:

— Ну что, скворушки, так скать, покидаете свое гнездышко неуютное? И правильно, это самое. Не по вас такие вагоны, не по вас. Давайте, это самое, добирайтесь к бабушке, к молочку поближе.

Вагон начало бросать из стороны в сторону на станционных стрелках.

— И далеко вам от Новосибирска ехать? — спросила Марина у женщины, которая сидела на навязанном мешке, прижимая к себе детей.

— Далеконько, — тоскливо отозвалась женщина. — Километров семьдесят. Но как-нибудь доберемся.

— Доберетесь, — подбодрил Иван Капитонович. — Всегда что-нибудь попутное подвернется, так скать. Не без этого.

Все пассажиры уже знали, что женщина едет к матери, которую не видела с начала войны, что она немного боится и не знает, как ее примут в отчем доме, без мужа, с двумя несмышленышами на руках…

Хотя поезд прибывал на очень далекий от перрона путь, Генка издалека увидел беловато-зеленое здание вокзала, который показался ему гигантским, самым огромным зданием из всех, какие он видел до сих пор.

— Большой вокзал, — восхищенно сказал лесоруб. — И сколько же в нем людей уместится!

— Пойдем, проводим женщину, — предложил Генке Владимир Астахов, каким-то образом успевший побриться и переодеться в свежую рубашку.

— И я с вами, — тут как тут оказался Арвид, быстренький и беззаботный.

Владимир подмигнул ему, улыбнулся:

— А не сцапают тебя и не отправят к маме? В прекрасную Читу?

— Не сцапают, — хвастливо заявил Арвид, историю которого уже знал весь вагон.

В этот момент раздался голос рыженькой:

— Александр! Нужно нанять носильщиков. Я не притронусь к этим чемоданам. Хватит!

— Я найду носильщиков, — услужливо заверил розовый, вытирая потное лицо. Он был бодр и деятелен.

С верхней полки слез и Матвей, посвежевший, отдохнувший. Он приветливо поздоровался с четырьмя пассажирами, но только Валентина и розовый очкарик ответили ему. Александр Александрович смотрел поверх головы мужичка, а жена его демонстративно отвернулась. Матвей покачал головой, но ничуть не обиделся, всем своим видом показывая, что он лично выполнил долг вежливости, а как это было принято — не столь важно.

— Начальство сегодня сердится, — громко сказал Арвид.

— Эй, конопатенький! — сипло крикнул Николай. — Не хулигань. Имей ко взрослым уважение!

Арвид дурашливо присвистнул. Потом посадил себе на плечи одну из двойняшек и с дикими воплями начал прыгать по вагону. Девчонка радостно взвизгивала, а ее сестренка тянула руки к Арвиду, чтобы он взял на плечи и ее.

Поезд остановился. Генка взял на плечи вторую девочку, которая сразу радостно заверещала, уравнявшись в правах с сестренкой. Владимир Астахов попросил у женщины мешок, и они пошли через расходящиеся и сходящиеся вновь, параллельные и пересекающиеся рельсы к огромному вокзалу.

Мать шла рядом с Мариной налегке, и лицо у нее было счастливое и растроганное.

На вокзале, который буквально кишел людьми, Генка впервые в жизни увидел узбеков в халатах и тюбетейках, меднолицых молчаливых алтайцев, услышал разноязычный говор. Толпа, казалось, разбухала на глазах, растекалась по перрону, привокзальной площади, по этажам вокзала.

— До свидания, спасибо вам большое, — женщина прослезилась.

Марина обняла ее за плечи, расцеловала девчушек.

— Счастливо вам добраться, — сквозь слезы сказала женщина, и толпа закрутила, завертела ее и девчушек и навсегда оторвала от пассажиров пятьсот веселого.

— Пойдем, побродим по вокзалу, — предложил Арвид, но Генка не захотел и вместе с Владимиром и Мариной направился к своему составу, который он научился уже узнавать издалека по причудливому и нелепому сочетанию цистерн, платформ и «жилых» вагонов.

Они шагали, перебрасываясь редкими фразами, и Генка вдруг почувствовал себя «третьим лишним». Он видел: Марина и Владимир тянутся друг к другу, им приятно быть вместе и конечно же хочется поговорить без свидетелей. Генке стало немножко грустно, но больше — радостно. И чтобы оставить этих двоих наедине, он гикнул и помчался к пятьсот веселому, перепрыгивая через рельсы.

Ему очень хотелось поближе познакомиться с Мариной и Владимиром, но мешала собственная застенчивость, отчужденность Астахова и чуть снисходительная и ласковая доброжелательность Марины, которая хотя и не обидно, но все же подчеркивала разницу в возрасте между собой и Генкой.

И когда только эта Марина успевала и переодеться, и умыться, и причесать свои прекрасные густые волосы! Генка ни разу не видел ее неприбранной, непричесанной. Это заставляло его более критично относиться к своей одежде, к чистоте лица и рук, хотя условия существования в пятьсот веселом не взывали к опрятности. Ну а Владимир вообще в Генкиных глазах был щеголем. От Красноярска до Новосибирска он успел уже сменить две рубашки, всегда чисто выбритый, подтянутый. Генка не очень-то жаловал щеголей, но щегольство Владимира было не показным, сам он как будто не обращал особого внимания на свою внешность — и в этом, как понял для себя Генка, был высший шик.

Генка подбежал к вагону, возле которого все еще стояли четыре пассажира и бесформенной грудой возвышался их многоместный багаж. Эх, ради черненькой Валентины Генка перенес бы всю эту груду без отдыха! Но он не мог сделать этого, потому что нарушил бы какое-то молчаливое соглашение, которое, не сговариваясь, заключили между собой все «красноярские» пассажиры.