Читаем без скачивания Дураки и умники - Светлана Шипунова

— Здорово! — сказал Жора.

Вскоре его взяли в редакцию вторым фотокором, и он мотался по командировкам, как проклятый, впрочем, находя в этом все больше вдохновения. Жора искал. Ему не хотелось снимать, как Коля Гиляйтдинов, — статичных, застывших в скованных позах людей, одной рукой непременно опирающихся на станок или на трактор, он пытался схватить движение, снять человека на ходу, и это у него получалось. Скоро на редакционных летучках стали отмечать Жорины снимки как новаторские, а потом Колины и вовсе перестали печатать. Коля поначалу обижался, потом запил, а потом, в один прекрасный день, сунул Жоре в руку ключи от фотолаборатории и сказал, глядя в сторону: «Давай, Жорик, хозяинуй, я ухожу, шеф уже и заявление подписал…» «А куда?» — виновато спросил Жора, но внутри у него радостно ёкнуло. «Да поеду назад, в свою районку, они давно зовут», — сказал Коля и с тем исчез, больше они никогда не виделись. Кто-то говорил через пару лет, что Гиляй спился и умер, но кто-то другой говорил, что нет, видели его живого, но что спился — это точно.

Жора разливал по граненым стаканам портвейн, и сотрудники, рассевшиеся кто где мог, в том числе прямо на столе и на краю ванны, так как было всего два стула и одно продавленное кресло, лениво обсуждали главное событие этого дня, высказывая разные догадки и домыслы, поскольку действительного положения вещей не знал никто.

— А вот интересно, — сказала Ася Асатурова. — Демьяна теперь попрут?

— Могут, — согласилась компания и дружно сдвинула стаканы. — И пришлют какого-нибудь дятла из Москвы.

— Якова Петровича? — спросил Сева Фрязин, и все засмеялись.

Яков Петрович Дятел был какое-то время назад одним из секретарей обкома и прославился тем, что запретил журналистам местных газет склонять его фамилию. То есть нельзя было писать «делегация области во главе с Я. П. Дятлом», а надо было — «…во главе с Я. П. Дятел». Однажды за «неправильное» склонение чуть было не уволили с работы старшего корректора Суханову, но Мастодонт за нее вступился, сказав, что Дятлы приходят и уходят, а Суханова у нас одна, и если мы не хотим, чтобы ошибки в газете пошли косяком…

— Так он тоже сидит или как?

— Ага, сидит. В министерстве.

— Вот убей меня не поверю, что может такое быть — один секретарь обкома ворует, а два других ничего не знают.

— А правда, что Кочура в Лефортове заговорил?

— Вот материал, да?

— Ага, размечталась…

Уже несколько месяцев в Москве и в области раскручивалось какое-то серьезное дело о хищениях социалистической собственности в особо крупных размерах, но местным журналистам не давали ровным счетом никакой информации, как бы говоря: не вашего ума дело. Приходилось довольствоваться обрывками слухов, сплетен да туманными намеками знакомых сотрудников милиции и прокуратуры, которые при всем желании в газете не используешь.

— Может, хоть теперь что-то сдвинется? — предположил Валера Бугаев не слишком уверенно. — Уж Андропов-то все про всех знает?

— Не слишком обольщайся, — заметила Ася. — Ворон ворону глаз не выклюет.

— Еще как выклюет!

— Ладно, поживем — увидим.

Все как-то разом замолчали и задумались — кто о чем. Жора думал, что двух бутылок явно маловато и надо бы кому-нибудь сгонять в «Интурист». Ася досадовала про себя, что из-за всех этих событий ее материал (беседа с писателем Суходоловым о его новом романе), над которым она, как дура, просидела все праздники, теперь слетел из номера и неизвестно когда пойдет, а если бы она знала, что все так получится, то лучше бы отдохнула в эти дни, сходила бы, например, в театр. Сева Фрязин прикидывал, у кого бы перехватить если не червонец, то хотя бы трояк, до аванса оставалось еще три дня, а в кармане у него звенело в лучшем случае копеек восемьдесят. Обычно все перехватывали у старшей машинистки Кати, которую в редакции называли поэтому «мать». Она успевала наколачивать на своей машцнке кое-какую шабашку, и у нее всегда водились живые деньги. Но когда сегодня утром, после планерки, Сева к ней сунулся, «мать» сказала: «Последние Майке отдала, что ты раньше не подошел?» Корреспондент отдела новостей Женя Зудин, заметив, что разлили последнюю бутылку, заподозрил, что сейчас его — как самого младшего — пошлют в «Интурист», куда идти ему совсем не хотелось, хоть это и было почти рядом. И только Валера Бугаев думал в этот момент о Брежневе. Он думал, как, интересно, его станут хоронить — в кремлевской стене или под стеной. Этой глубокой мыслью он и поделился с остальными. Начали высказывать разные предположения. И тут Ася вдруг брякнула, что кое-кого пора бы тоже схоронить в землю, по-людски, а не держать мумию. У Валеры даже челюсть отвисла. Во-первых, ему самому это никогда даже не приходило в голову, во-вторых, он никак не ожидал от Аси такого дерзкого суждения, а в-третьих, как всякий философ, он чрезвычайно ценил парадоксы и неожиданный взгляд на вещи, словом, он оторопел и одновременно восхитился. Ася же смолила, как сапожник, и на лице ее было написано выражение презрения ко всем начальникам мира — живым и мертвым.

— Э! Кончайте тут! Я не позволю в своем кабинете! — Жора поднял глаза к потолку и, дурачась, сказал лампочке: — Майорчик! Они шутют!

— А мне сегодня цыганка гадала, — вспомнил вдруг Сева, — сказала, я тоже умру скоро.

— Плюнь, плюнь три раза! — всполошилась на полном серьезе Ася. — И не бери в голову!

— Она сказала, четырнадцать лет осталось…

— Ну чё, нормально, — вставил Жора. — Хватит с тебя.

— Сколько раз тебе говорила, чтобы не останавливался ни с бомжами, ни с цыганками, что за манера дурацкая! Как пойдет на рынок, так обязательно с кем-нибудь там ля-ля разводит. Так бы и дала по башке!

— А что на рынке — не люди? Может, я про них напишу когда-нибудь, — сказал Сева. Ему нравилось дразнить Асю.

— Да кому это надо! И кто это напечатает? На лучше, закуси, — и Ася протянула Севе бутерброд с вареной колбасой и листиком петрушки.

Женю послали-таки за портвейном, и он нехотя поплелся вниз. В молодежной газете Женя Зудин, редакционная кличка Зудец (некоторые говорили — Занудец, намекая на его манеру что-нибудь рассказывать — начав, он, бедный, никак не мог свою историю закончить), появился пару лет назад, приехал по распределению факультета журналистики МГУ. Вообще-то он поступал в МИМО, но не прошел, решил перекантоваться на журфаке до следующего приема, но застрял и окончил, не будучи до конца уверенным в том, что журналистика и есть его призвание. Журналистов-международников (о чем Женя мечтал класса, наверное, с седьмого) факультет не выпускал, а совсем напротив, готовил кадры для областных и районных газет, в центральную же газету попасть было не так-то просто, полагалось сначала «пройти школу» провинциальной прессы. Единственный способ остаться в столице был жениться на москвичке, и Зудин чуть было не женился на внучке заведующего кафедрой зарубежной печати, но что-то там в последний момент не склеилось, у внучки вдруг объявился более выгодный жених, как раз международник, и ей светил выезд за рубеж, так что Зудин был пущен побоку, и пришлось все-таки ехать по распределению, хорошо еще, что сюда, на юг, а не в Сибирь или куда-нибудь в Среднюю Азию.

Встретили Зудина хорошо, редакционные девушки просто обомлели, говорили, что он напоминает им киноартиста Еременко-младшего. У Зудина были темно-русые, длинные и чуть вьющиеся волосы, пухлые губы и откровенно порочный взгляд. От места в отделе рабочей и сельской молодежи он отказался наотрез, заявив редактору, что ничего не смыслит ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности, а вот нельзя ли направить его в отдел культуры? «Нельзя», — сказал редактор и посадил Зудина для начала в отдел учащейся молодежи. Как раз собиралась в декретный отпуск завотделом Рая Шеремет, и на Зудина сразу свалилась куча рубрик. Раз в месяц надо было сдавать пионерскую страничку «Тимуровец», раз в две недели — страницу для старшеклассников «Мальчишки, девчонки…» и еженедельно — подборку для студентов «Альма Матер». Естественно, он зашился и очень удивлялся, как Рая справлялась со всем этим одна на седьмом месяце беременности. Вскоре редактор вынужден был пересадить Зудина в отдел комсомольской жизни. Там было горячее времечко — начиналась отчетно-выборная кампания, надо было ездить на городские и районные конференции и писать с них развернутые отчеты. В первом же отчете Зудин налепил столько ошибок, что из района приехала целая делегация разбираться с корреспондентом. Редактор принес извинения, объяснив дело тем, что автор — начинающий журналист, а самому Зудину сказал, что вообще-то за такие вещи надо увольнять, но он дает ему еще один шанс.

Так Женя Зудин оказался в отделе писем. Люся Павлова встретила его враждебно и говорила в коридоре, что зачем ей сажают человека, который не умеет писать. Половину редакционной почты составляли разные бытовые жалобы, которые в редакции условно называли «кран течет» и которые учетчица писем Танечка Сорокина аккуратно регистрировала и пересылала в разные исполкомы и коммунальные службы с сопроводительным письмецом на редакционном бланке, где адресата в вежливой форме уведомляли, что данная жалоба поставлена на контроль и что в десятидневный срок он должен дать ответ автору и редакции о принятых мерах. Тех, кто этого не делал или делал не вовремя, безжалостно клеймили в газете под специальной рубрикой «Хотя письмо и не опубликовано».