Читаем без скачивания В споре со временем - Наталья Решетовская

Москвичи, проходящие мимо строящегося дома, не все замечали, что поверх деревянного забора в несколько рядов натянута была колючая проволока.

«…Высоко на каменной кладке копошились какие-то люди в грязной рваной одежде — но строители все имеют такой вид, и никто из прохожих и проезжих не догадывался, что это — зэки.

А кто догадывался — тот молчал».

«…Автобусы и троллейбусы останавливались у конца решётки Нескучного сада, где и была вахта лагеря, похожая на простую проходную строительства».

К этой вахте я и подошла. И обратилась к дежурному охраннику.

Несколько минут я пробыла одна в невысокой пустой комнате с деревянными скамьями вдоль стен.

Послышались шаги. В дверях — улыбающееся лицо моего мужа. Кепку он держал в руке, обнажив стриженую голову.

Это было наше первое свидание втроём. Мы и… надзиратель.

— Ведь последние письма я написал тебе хорошие, правда? — спросил Саня меня на том первом свидании.

Теперь ему хотелось, чтобы это было так…

Прежний Саня не умел задумываться о той боли, которую он мог причинить.

В чём-то уже новый Саня был куда чувствительней к стуку другого сердца. И ему захотелось зачеркнуть оскорбительные для меня строки его писем.

«На свиданиях нельзя было его узнать. Как на всех заносчивых людей, несчастье оказало на него благое действие. Он помягчел, целовал руки жены и следил за искрами её глаз».

По отдельным рассказам мужа и немногим документам, по тем намёкам на следствие, которые угадываются в произведениях Солженицына, я пыталась представить себе, как оно проходило, как проходили, в частности, допросы. О чём-то приходилось при этом догадываться, что-то предполагать, исходя из психологии мужа, которую я — так мне, по крайней мере, казалось достаточно знала.

И у меня сложилась хотя и небогатая, но цельная и довольно стройная картина.

Но настал вечер, когда я услышала по радио главу о следствии из «Архипелага». В ней не было ничего нового для меня, да и сам текст был знаком. Но что-то в нём поразило меня и заставило задуматься. Слаженная, казавшаяся безупречной картина словно заколебалась…

А потом — тоже по радио — я узнала об интервью Николая Виткевича для американской газеты «Крисчен сайенс монитор» и мне пришлось взглянуть на давние события другими глазами и дать им другое толкование…

Но не будем забегать далеко вперёд. Вспомним сначала то немногое, что Солженицын приоткрыл в «Архипелаге» и что почти полностью совпадает с его рассказами о следствии.

…Следователь — капитан Езепов. Допросы ведутся в его просторном кабинете. Кроме двух капитанов, здесь молчаливо присутствует маршал портрет Сталина ко весь рост висит на стене. Иногда в кабинет приходит приятель Езепова, видимо, тоже следователь. Они сидят на диване и о чём-то беседуют, пока Солженицын обдумывает очередной ответ.

Допросы происходят вечером и ночью. Выспавшись днём, следователь звонит жене и предупреждает, что вернётся лишь к утру. Сердце у подследственного падает: снова бессонная ночь.

Недосыпание, яркий свет в боксе так подавляют Солженицына, что он кажется самому себе предельно несчастным, потерянным, погибшим.

Поначалу подследственный пытался придерживаться той же тактики, что и Глеб Нержин из «Круга первого» — говорить то, что было на самом деле. Но «…следователь не верил, что моя пятьдесят восемь-десять потянулась с изучения диамата, — рассказывает об этом в романе Нержин своему другу Рубину. — Живой жизни я не знал никогда, книгоед, каюсь, но я сравнивал и сравнивал эти два стиля, эти два пера, эти два способа аргументации…» (Имелись в виду тексты произведений Ленина и Сталина).

Итак, следователь не верил и пришлось менять тактику поведения.

Это было вызвано и тем, что «помутнённым мозгом должен был сплести что-то очень правдоподобное» о встречах с друзьями. Да и не только о встречах. Обо всём. И это «очень правдоподобное» должно было убедить следователя в его, Солженицына, «простоте, прибеднённости, открытости до конца». (Из «Архипелага».)

Отсюда и готовность отвечать на вопросы. Правда, Езепов даёт свои, жёсткие формулиров-ки ответов. Прочитав протоколы, может быть, кое-что в них исправив, Солженицын их всё же подписывал. Позже, при реабилитации, когда ему покажут эти протоколы, он с трудом поверит, что мог подписать такое! Но… подписывал. Следователя нельзя сердить! От него зависит, как будет выглядеть обвинительное заключение. Солженицын, по сути, придерживался той же нехитрой линии, что и его будущий герой Иван Денисович:

«Расчёт был у Шухова простой: не подпишешь — бушлат деревянный, подпишешь — хоть поживёшь малость. Подписал».

Главное, что «избежал кого-нибудь посадить. А близко было».

Знакомясь с обвинительным заключением, Солженицын узнал, что имеет право приносить письменные жалобы на неправильное ведение следствия. Он хочет воспользоваться этим правом и написать жалобу. Он недоволен жёсткими, казёнными формулировками, в которых следователь излагал его ответы. Ему не отказывают. «Ну что ж, давай всё сначала!» — говорит ему следователь.

…Сначала?! Нет. Лучше умереть… Где-то май… На бронзовые часы на камине упал первый луч… Впереди всё-таки обещалась какая-то жизнь… И Солженицын подписал и обвинительное заключение. Он признал себя виновным по пунктам 10 и 11 58-й статьи. Первый из них предусматривал наказание за антисоветскую агитацию, второй — за создание или попытку создания для этой же деятельности организации, группы.

Итак, следствие закончено. Солженицын в кабинете прокурора подполковника Котова, который должен наблюдать за правильностью ведения дела. Тот лениво перелистывает папку с протоколами и вещественными доказательствами. Усталость Котова передаётся Солженицыну. И он попросил только снять одиннадцатый пункт. Какая же группа — ведь по делу проходят только двое! Подполковник Котов разъясняет, что даже полтора, мол, больше одного. А значит — группа!

Так описывает следствие Солженицын. Кажется, что всё просто и понятно. И согласуется с тем, что я знала и раньше… Но почему же январской ночью 1974 года, когда я слушала по радио главу «Следствие» из «Архипелага», текст её в чём-то прозвучал для меня по-новому?..

«Слава богу, избежал кого-нибудь посадить. А близко было!»… Что значит… «близко было»? Прежде я как-то никогда над этим не задумывалась и считала даже эти строки некоторым преувеличением.

А как непохожа на весь облик Александра Исаевича эта просьба: не бросать камень в тех, кто оказался слаб на следствии!

Не только мне известно, как нетерпим Александр Исаевич к малейшим проявлениям слабости, как требует ото всех и каждого беспрестанных жертв, отказывается прощать что бы то ни было кому бы то ни было.