Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

Дела Савину в этот момент не оказалось. Он стоял рядом с Давлетовым, чувствуя, что начинает замерзать, что валенки, хоть и схватились ледяной коркой, изрядно промокли. Липкое тепло было ненадежным: стоило постоять на месте, как озноб тотчас прогонял его.

Как бы то ни было, но пирамиду выстроили. Используя береговой трос как растяжку, передний тягач распустил лебедку ко второму, а он в свою очередь протянул к КрАЗу лебедочный трос, тот самый, что цеплял, погружаясь в воду, Идеалович.

— Натяжечку-у-у! — звонко закричал Дрыхлин. Зашевелились на снегу змеи-канаты, превратились в струны.

— Всем отойти на безопасное расстояние, — распорядился Давлетов.

— Натяжечку-у-у!

Впечатление было такое, что КрАЗ стал погружаться в воду. Задняя часть вместе с вагоном медленно оседала, но, выровнявшись, чуть заметно стала подаваться вперед. Затем движение на какие-то секунды застопорилось. Еще мгновение — и трос не выдержит напряжения, оборвется. Савин почти услышал резкий чвок лопнувшего металла. Но тут же увидел, как показался из воды темный лоб автомобиля и вся машина вместе с вагоном, дрогнув, поползла вперед и вверх...

Переобулись в кабинах. Двинулись с КрАЗом на буксире. Пошли по Туюну. Километров через шесть-семь, там, где русло уходит на север, должны были выйти на берег. В том месте планировался ночлег.

Но не проехали и километра, как снова остановились. Река в этом месте была совсем узкой и сплошь перегорожена огромным заломом, оставшимся от летнего паводка. Прорубаться в темноте сквозь него, пропиливать в нем проход не было ни сил, ни желания. Здесь и пришлось заночевать.

Дрыхлин распорядился, чтобы водители спали в кабинах. Давлетов заикнулся было, что это нарушение техники безопасности: можно угореть при включенных двигателях.

— Назначьте дежурных, Халиул Давлетович, — возразил ему Дрыхлин. — Пусть каждый час делают обход. А водители должны выспаться.

Составив в ряд технику, отгородившись ею от ветра, развели кострище, набросали на лед матрасов, укрылись палаточным брезентом. Не спали, а дремали вполглаза. Давлетов беспокойно ворочался рядом с Савиным, вздыхал, кряхтел. Наконец не выдержал, спросил:

— Вы спите, товарищ Савин?

— Нет.

— Я вот думаю: зачем с нами поехал представитель заказчика? Совсем не его это дело.

— По-моему, хорошо, что поехал, — ответил Савин.

— Да. Бывалый человек.

6

Ольга молчала, нахмурив брови. Потом прошлась по его лицу пристальным взглядом, как будто сомневаясь в чем-то. Стала строгой и недоступной.

— Оля! — позвал он.

— Ты когда-нибудь видел волков, Женя?

— Не видел. Читал, что они — санитары леса. Очищают его от слабых особей.

— Нам в педучилище один грамотный человек тоже говорил, что они санитары. Однако сам он не видел волков. Я видела. Весной. Когда идет мокрый снег, а потом мороз. Когда копытному зверю приходится совсем худо. Снег твердый как лед. Зверь корм достать не может. Убежать от волков не может. Ему наст ноги до крови режет. Я видела кабанье стадо. За ним все время шли три волка. Всех порезали. А сколько надо волку, чтобы сытым быть?..

Савин слушал ее внимательно и в то же время в половину сознания. Из головы не выходила подкова. Он слушал и одновременно прикидывал, что надо сделать, чтобы прямо теперь, пока они здесь, лучше увидеть новый вариант дороги, как убедительнее обосновать его: и короче, и с землей будет проще. Галечная коса с тальником — идеальный карьер. И плечо возки минимальное. Подумал про карьер и сразу вспомнил Ольгины слова, сказанные в зимовье о том, что речки болеют. Вот она, Эльга, укрылась подо льдом и не знает, что человек уже пришел и готовится взрыть ее берега.

— Ты не слушаешь меня, Женя?

— Слушаю. — Он отогнал мысли. Не отбросил прочь, а именно отогнал с усилием, вернее, отодвинул их на потом.

— Волк — жестокий санитар, Женя. Сильный, ловкий, осторожный. Но очень жестокий. И Дрыхлин такой же. Я узнала его.

— Разве ты встречала его раньше?

— Нет. Я видела его следы около дядиного зимовья.

— Какие следы?

— Четыре дня назад, когда кто-то унес из зимовья шкурки.

— Не может этого быть!

— Я видела. Дядя хотел исполнить закон тайги. Я отговорила его.

— Я ничего не понимаю, Оля. Какой закон?

— Вор должен умереть. Это старый закон, злой закон, И справедливый. Сейчас законы добрые. Особенно в городе. Если человек украдет, ему объявляют выговор.

— Оля, а ты не могла ошибиться?

У Савина смутилась душа, все в ней перевернулось и смешалось. Ну не мог, никак не мог согласиться он, что Дрыхлин — вор. Это не укладывалось в голове, противоречило тому, что он чувствовал и видел. Ведь от Дрыхлина он впервые услышал про законы тайги и поверил в них, поверил ему самому, выстроив на этом свое убеждение. И вот теперь все рушилось, вызывая чувство, близкое к отчаянию.

— Ты всегда веришь людям, я знаю, — сказала Ольга.

— А ты?

— Я тоже верю. Но мои глаза видят лучше.

— Может быть, ты все-таки ошиблась? — повторил вопрос Савин, пытаясь задержать разваливающееся здание и в то же время видя, как оно уже рушится.

— Не верь Дрыхлину, Женя. И не отдавай ему Эльгу.

И вдруг словно просветилось сознание Савина. Как при вспышке, он увидел летний день, коротеевский карьер на галечной косе. Они с Хурцилавой уезжали к Синицыну. Коротеев инструктировал своего «лейтенанта быстрого реагирования», как вести с Синицыным переговоры насчет запчастей, когда тот прервал его:

— Чтоб я никогда не увидел гор, если это не Паук пожаловал.

Савин успел только заметить невысокого полного человека, спускавшегося к реке. Да ведь это же был Дрыхлин! Недаром облик его показался знакомым Савину, когда они встретились перед выездом сюда. Но почему «Паук»? И почему засуетился Коротеев?

Что-то наматывалось на один клубок, но все какие-то обрывки. Паук... соболь... украл шкурки...

— Ты говоришь, это четыре дня назад было, Оля?

— Да...

Четыре дня назад они строили палатку — жилье для механизаторов, для тех, кто будет разрабатывать карьер. Командовал Синицын, солдаты и офицеры валили деревья для сруба, таскали их поближе к вертолетной площадке. Давлетов взялся было делать замеры, но Синицын очень вежливо попросил его несколько изменить стандарты, предложил сделать два окна прямо в срубе.

— Не понял вас, — сказал Давлетов. — Есть два окна в брезентовой крыше.

— Из-за того в палатке всегда полумрак, — возразил Синицын.

Его поддержал Дрыхлин:

— Какой разговор, Халиул Давлетович! Вам что, оконного стекла жалко?

— Дело не в стекле, а в тепле.

— Двойные рамы — то же самое.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Давлетов, — Я не возражаю.

Дрыхлин таскал вместе со всеми бревна. Кинул, как и все, свой полушубок на снег, оставшись в меховой душегрейке. Звонко командовал: «Раз, два — иу-х!» — чтобы одновременно сбросить бревно всем шестерым. Оно глухо шлепалось на землю, и Давлетов каждый раз говорил Дрыхлину:

— Ну что вы? Зачем сами-то? Пусть молодежь потрудится. А вы бы отдохнули.

Вот тогда вечером Дрыхлин и сказал:

— Точка, Давлетов. Уговорили. Завтра с утра ружьишком побалуюсь.

И ушел с рассветом. А вернулся под вечер. Видно было, что запарился в тайге, даже с лица чуть спал. Но был бодр, и глаза, как всегда, поблескивали остро и весело.

Когда он вошел, в палатке уже топилась печка, вдоль стенок стояли шесть двухъярусных кроватей. Все сидели за только что сколоченным столом.

— Плохо, — сказал Дрыхлин и бросил на лапник четырех рябчиков.

— Очень даже хорошо, — ответил Давлетов. — Вы — настоящий охотник.

— Куда мне? — стянул с плеч тощий рюкзачок, небрежно швырнул в угол палатки.

Пока он потрошил дичь, рюкзак так и валялся на сваленных в углу разобранных кроватях. Потом, когда поужинали и стали собирать кровати и расставлять их, Дрыхлин положил рюкзак в изголовье своей постели. Вчера он тоже был с ним, когда выехали утром к зимовью. В него же затолкал буханку мерзлого хлеба и несколько банок консервов — это позже, когда они стояли возле заглохшего тягача, перед тем как отправиться в путь пешком...

Если шкурки были, то только в рюкзаке. Больше их некуда деть.

Савин чувствовал себя обманутым, обиженным за свое восхищение Дрыхлиным, за Ольгу, за ее дядю, за глухаря Кешку, И себя винил, не зная за что.

— Не думай о нем, — сказала Ольга.

Но он не мог не думать. Вместе с обидой в нем поднималась злость, он затвердел лицом, представив, как вечером встретится с Дрыхлиным.

— Я прошу, Женя, не думай больше о нем, — повторила Ольга, — и пойдем в зимовье.

7

Грустным было их расставание. Он говорил, что они обязательно еще увидятся, и она согласно кивала. Положил ей голову на колени, она перебирала пальцами его волосы, гладила брови.

— Я приеду к тебе, только ты не уходи надолго отсюда.

— Ладно, Женя.