Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

— У меня высшее образование, товарищ Савин. И не горячитесь. Мы успеем поговорить на эту тему.

Савин крутнулся через левое плечо, не спросив разрешения выйти. Давлетов опять тяжело вздохнул. И уже в дверях Савина настиг его голос:

— Вами интересовался товарищ Дрыхлин. Он возле походной кухни.

Савин выскочил наружу и сразу окунулся в беззвездную неморозную ночь. По времени был еще вечер, еще не настал по распорядку час ужина, но темень зимой в тайге сваливается на землю почти без подготовки, обволакивает все вокруг, сливается с чащей, так что деревья только угадываются — по шороху, по треску, по сонному шелестению.

«Значит, Дрыхлин интересовался? — зло думал Савин. — Соболей ждет! Ладно. Мы тоже интересуемся Дрыхлиным, Я интересуюсь!»

Темноту вспарывало одно-единственное желто-белое пятно: возле кухни горел могучий костер, выхватывая из ночи шевелящиеся фигуры людей. Савин пошел прямо на свет, натыкаясь на пеньки. Услышал голос Дрыхлина, который весело и бойко что-то рассказывал солдатам про своего давнего старшину. Он умел рассказывать, и старшина у него все время выглядел, как бетонный столб, какой не своротишь ни вправо, ни влево от границы устава.

Увидев Савина, Дрыхлин прервался, поспешил навстречу:

— А я уже соскучился по вас, Женя. Рад видеть здравым и довольным. Ну как?

Савин отступил на шаг, отодвинувшись от полосы света. Дрыхлин подошел совсем близко, снова спросил:

— Ну как?

— Поговорить надо, — сказал Савин.

— Да, да, — ответил Дрыхлин. — Пойдемте в палатку. Хотя нет, там Давлет-паша. Идемте лучше в сторонку.

Их разделяла темнота, хоть они и остановились в метре друг от друга.

— Так что же вы мне хотели сообщить, Женя?

Савин ничего не хотел сообщить Дрыхлину. И даже ни о чем не хотел спрашивать. Только уличать, обличать на весь лагерь — вот он, глядите, нарушитель законов тайги! И в то же время понимал, что надо быть спокойным, потому что кричит тот, кто не уверен в себе.

— Что вы там говорили насчет таежных законов? — спросил он и почувствовал, что сорвался.

— Вы волнуетесь, Женя?

— Нет, это вы волнуетесь! Вы зачем украли шкурки в зимовье?

— Какие шкурки? В каком зимовье, Женя?

— В зимовье у дяди Кеши. За Тураном.

— Опомнитесь, Женя!

Но Савин и не собирался опомниться. Все в нем свилось в стальную пружину и теперь распрямлялось. Он даже не заметил, что стал называть на «ты» человека много старше себя по возрасту, на которого еще совсем недавно хотел походить.

— Ты зачем лазишь по чердакам, Дрыхлин? Чем ты набил свой мешок?

— Вы с ума сошли, Женя! Вас что, та шаманка заколдовала?

— Я все знаю! Теперь я тебя понял, Дрыхлин! Мы вытряхнем мешок и посмотрим, что у тебя там! Я не буду молчать.

Дрыхлин приблизился к нему, взял за отвороты шубы, и Савин ощутил крепость его руки. Перехватил ее, пытаясь оторвать, но тот не отпускал и надвигался все ближе.

— Послушай, неблагодарный мальчик. Ты меня оскорбил. Ты обидел человека, который был к тебе расположен. — Голос его стал жестким и острым, как обрезок жести. — Извинись сейчас же!

Напружинившись, Савин толкнул его, и тот отпустил лацканы, проговорил с раздражением и вроде бы с сожалением:

— Ну, ладно. Иди за мной!

Сказал, как приказал, и, повернувшись, пошел к палатке. Савин заторопился за ним. Дрыхлин рывком распахнул дверь, прошел мимо Давлетова, удивленно поглядевшего на обоих. Подошел к своей кровати на втором ярусе, достал в изголовье рюкзак, бросил к ногам Савина.

— Только не опозорься!

— Что случилось, товарищи? — Давлетов торопливо поднялся со своего места, подошел к ним.

Дрыхлин плотно стоял на дощатом полу в своих амчурах. Полушубок у него распахнулся, обнажив мохнатый коричневый свитер. Глаза-щелки совсем сузились, и нос тупым бугорком выпирал из мясистых щек.

— Объясните, что случилось? — вновь спросил Давлетов.

— Пусть объяснит, — показал на Савина Дрыхлин, и голос его прозвучал беззаботно и как бы равнодушно. Так, во всяком случае, показалось Савину.

Дрыхлин устало присел на табурет, пошарил по карманам, нащупывая сигареты, закурил. Некурящий Дрыхлин закурил! Это тоже отметил Савин. Давлетов поморщился, помня о своем запрещении не курить в палатке. Но смолчал, продолжая выжидательно глядеть на Савина. И Дрыхлин смотрел на него, затем едва уловимо, даже с какой-то горечью усмехнулся:

— Ну, что же вы стоите, бойе? Проверяйте.

Савина словно ударило это слово. Он увидел Ольгу там, на берегу реки. И снег, который после оттепели превращается в наст. Где-то далеко проскользнули темными тенями три волка-санитара, преследующие беспомощное кабанье стадо.

Савин и сам почувствовал себя беспомощным, с трудом выдирающим ноги из снежного наста.

У ног его лежал рюкзак, в котором, он понял, или вообще ничего не было, или уже не было. Понял и другое, вернее, сообразил, что Дрыхлин мог предвидеть, да и наверняка предвидел, такой оборот. Где-то запрятал шкурки, может быть в лесу, а может быть даже здесь, среди их беспорядочного хозяйства из. досок, щитов, тюков, матрасов.

— Объясните наконец, в чем дело, товарищ Савин! — потребовал Давлетов.

— Ни в чем, — хмуро ответил тот.

Дрыхлин сожалеюще покачал головой:

— Эх, Женя, Женя, — и Давлетову: — Будем считать, что все в порядке, Халиул Давлетович. Конфликт на личной основе — не обращайте внимания. А мы еще помиримся и снова подружимся. Верно, Женя?

2

Две недели не был Савин в своем поселке. Первое, что он увидел через иллюминатор вертолета, — это белые клубы дымов: от топящихся печей, от выхлопных труб двигателей, от костров у строительных площадок. В центре поселка, вся в заснеженных деревьях, стояла, как памятник недавней глухомани, Соболиная сопка. Когда вертолет, накренившись, заходил на посадку и земля нереально и ощутимо приблизилась, Савин разглядел детвору, копошившуюся с санками и лыжами на ее склоне. Сопка исчезла из поля зрения, и тут же сбоку, прямо на заснеженном поле возник огромный неуклюжий кузнечик, размахивающий крыльями. То легла на землю вертолетная тень. Машина зависла, коснулась колесами площадки. Оборвалась воздушная тряска, и почти сразу же умолкли, оглушив тишиной, двигатели. Лопасти еще крутились по инерции, а Савин уже шагал по дощатому настилу. Его соорудили на летнее время, когда просыпалась марь, чтобы посуху добираться до отсыпанной дорожки. По привычке все пользовались этим деревянным тротуаром и зимой. Савин шагал по доскам, всем телом ощущая физическую легкость, хотя скребли на сердце кошки и мысли были смутными от неопределенности.

— Товарищ Савин! — окликнул его Давлетов.

Он стоял около уазика, подъехавшего к вертолету. Водитель пристраивал на заднее сиденье портфель с документацией, солдатский вещмешок с личным имуществом Давлетова.

— Садитесь, товарищ Савин, — предложил он.

— Если разрешите, я — пешком.

— Как хотите. Через два часа жду вас в штабе.

Савин пошел напрямую, мимо вагона-бани, мимо сборно-щитового магазина. Миновал такой же сборно-щитовой клуб с афишей, извещавшей о диспуте: «Комфорт для жизни или жизнь для комфорта?» Это была идея Насибуллина. Савин подумал отвлеченно: «Комфорту хоть отбавляй». Между двумя казармами, возведенными в стиле барака у самого подножия сопки, вышел на тропинку. Поднялся на самый верх, постоял, привалившись плечом к единственной березке, неизвестно как попавшей на лиственничную сопку. Бездумно глядел, как на безлесом склоне, вливающемся внизу в улицу Вагонную, возится детвора. Его заметили. Из общей ребячьей свалки выскочили мальчишки Синицына и со всех ног кинулись к нему.

— Дядя Жень, а папа не прилетел?

Савин даже огорчился из-за того, что не может обрадовать их.

— Нет, ребята. Только привет передал.

— А белку? — спросил младший, Димка.

Он смотрел на Савина, будто ждал, что тот сотворит чудо: пошарит за пазухой и посадит на ладонь черного пушистого зверька.

— Белку? Нет, белку он еще не поймал.

Вывалянные в снегу, в сбившихся офицерских шапках, с заиндевевшими белобрысыми чубчиками, они не скрыли разочарования. Савин виновато улыбнулся, восприняв детскую укоризну на свой счет, стал отряхивать их от снега.

— Если папа обещал, — приговаривал он, — обязательно поймает и привезет. Настоящую таежную — черную.

А сам вдруг впервые задумался о таких вот мальчишках, офицерских сыновьях, для которых появление отца в доме — праздник. И по-новому, совсем неожиданно для себя, подумал о женщинах, связавших свою судьбу с военным человеком. «Неужели тебе хочется, чтобы я стала офицершей?» Он будто наяву услышал давний голос с ироническим ударением на последнем слове. А получилась бы из нее офицерша? Савин представил, как в предвечерний час хлопают двери домиков и вагонов, как выходят на крыльцо женщины — в полушубках, в валенках, в платках. Спрашивают друг у друга: «Водовозка не приходила?» А ее не было в этот день и может вообще не быть. Потому что при морозе за пятьдесят металл и механизмы почти отказываются служить человеку. Пождали бабы, пождали, да и пошли гуськом по тропе, с ведрами, с топорами, — к перемерзшему ручью. Рубят лед вместо воды, а сами хохочут, осыпаемые ледяной крошкой: и толстуха Давлетова, мать-командирша, как ее зовут, которая в ночь-полночь дожидается хозяина со службы, укутав горячие кастрюли ватным бушлатом, и худенькая хохотушка Таня Синицына, как ее прозвал муж — Запятая, любительница попеть и поплясать, по-девичьи до сих пор влюбленная в своего неулыбчивого Птицу-Синицу... Рубят лед целым гуртом, а запыхавшись, устраивают передых. Присядут на поваленное дерево и поругивают мужей: «Все бы им работа!» — поругивают теплыми голосами, словно, истомившись в ожидании, объясняются в любви.