Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

— Нет.

— Значит, не поймешь. А я хожу, смеюсь, лаюсь, а у самого будто все до одного зубы болят.

— Может, их сюда забрать? — сочувственно предложил Савин. — А теща пусть там остается.

— Кого — их? Поезд ушел, дед. Разошлись. Шмутки нас развели. А может, я брешу тебе сейчас? Может, себя обеляю? Ведь ушел я не в степь куда-нибудь, а к другой женщине. Может, по петушиной природе своей? Сам себе эти вопросы задаю и успокаиваю себя: нет все-таки. Если бы в сердце не образовалась пустота, то и ни ушел бы. Гришка с Толиком бы удержали. И даже не встретил бы другую...

Савин глядел на Сверябу с изумлением. Тот всегда казался ему сильным, житейски беззаботным, легко отмахивающимся от каких-либо сомнений. И вот поди же! Совсем другой человек обнаруживается. И наверное, у каждого так, если просветить его житейским рентгеном. Потому что не объявился еще миру лекарь, умеющий лечить сразу все душевные недуги.

Сверяба замолчал, уйдя в свои мысли. Потом стал подкручивать колесико настройки транзистора. Приемник подхрипывал, втягивая в вагончик со всего мира незнакомые голоса и мелодии. И вдруг совершенно чистый голос прорвался через километры и произнес: «Начинаем передачу для строителей Байкало-Амурской магистрали».

— Не забывают нас, — сказал Сверяба. И тут же сморщился, скривился, будто у него на самом деле заныли все до одного зубы.

— Что случилось, Иван?

— Послушай.

Савин прислушался. По улице Вагонной прошел груженый КрАЗ, они всю ночь ходили, отсыпали строительную площадку под банно-прачечный комбинат. В вагонном тамбуре, где стояла печка, урчала в тепловом котле вода.

— Поет, ядри его в бочку! — сказал Сверяба и подтянул приемник к самому уху. Вслушиваясь в голос певца, с гримасой отвращения спросил: — Ты можешь понять, что он поет?

Савин разобрал только слова «От Байкала до Амура...».

— А дальше? — спросил Сверяба.

— Вроде бы «небо ясно, небо хмуро».

— А мне слышится «не боятся дымокура». Во как!

— Музыка-то хорошая.

— Слова и музыка — одно целое, дед. Врозь не воспринимаются. Иначе почему мы здесь поем свои примитивные песни? Потому что не принимает душа музыкальной официальщины про БАМ. Даже с распрекрасной мелодией. Ну почему, скажи, надо «строить путь железный, а короче — БАМ»? Чего и как короче?.. Или еще, как там, про тропиночку узкую, которая уходила в таежную даль?

— Не помню.

— И слава богу. Нету у нас, Женька, здесь узких тропиночек. Или бурелом, или просека. — Он резким движением выключил приемник.

— Спой, Иван, свои «Километры».

— Спою, дед.

Он опять взял гитару и однострунно стал выводить мелодию. Эту песню Сверябы Савин слышал много раз, и всегда она защемляла ему сердце, взбудораживала, рождала в нем чувство сопричастности к большому делу. Может быть, с профессиональной точки зрения песня и была несовершенна, но Савин в этом не разбирался. Она трогала его и даже поднимала в собственных глазах.

Нас тайга во сне качает,Убаюкивают ветры.Снятся вьюжными ночамиНам стальные километры.

Сверяба выводил песню тихо и хрипловато, так и надо было ее петь. Звонкий голос все равно сядет на морозе. Нежная кожа прокоптится у костра. Пар изо рта прихватит инеем волосы... Савин не заметил, как тоже стал подпевать, и получился у них тихий мужественный лад.

Километры гнут нам плечи,Километры горбят спины.Километры — это вечность,Наша юность и седины...

Допели и уставились друг на друга в полном душевном соприкосновении, удовлетворенные песней, вагонной обстановкой и бесконечностью мира за окном. Сверяба даже гитару легонько погладил своими корявыми, не раз примороженными пальцами, поставил ее бережно на место. И сказал, еще оставаясь в песне:

— Да, Женя, вся жизнь в километрах. Крутит спидометр, пока не остановится на каком-нибудь пикете.

Песня сняла тяжесть от исповеди Сверябы, замела кривые тропинки белым снегом. Но все же что-то беспокоило Савина, словно осталось что-то недоговоренное Сверябой. И это «что-то» надо обязательно выяснить.

— Иван, — спросил он, — а дочка Иринка, которая собирается замуж, от второго брака у тебя, что ли?

— Да, дед. Можно так считать.

— Почему «считать»?

— Другая эта история. И тоже без отрады.

— Твоему Гришке сколько сейчас?

— Пятнадцать.

— А Иринке, ты сказал, восемнадцати нет.

— Нет.

— Так она старше Гришки?

— Старше.

— Значит, ты еще раньше был женат?

— Нет. Удочерил я Иринку, Женя. Сколько ей тогда было? Десять, наверно. В синеньком пальтишке, в синенькой шапочке. Щечка поцарапанная. Помню, прибежала из школы, увидала меня и как споткнулась. Ну, я подошел, познакомился, как со взрослой. Ужинать вместе сели. Я ее про школу стал расспрашивать, про оценки. В общем, как полагается. Потом за телевизор все вместе уселись. Гульнара ее спать провожает, а она говорит: «Ты сама иди спать, а я дяде Ване книжку почитаю».

— Гульнара — ее мать?

— Мать. У нас все только начиналось... Ну, само собой, уговариваем девочку спать. А она меня спрашивает: «Ты не уйдешь, если я засну?» Детенышек ведь, а тоже соображает. Наверно, без отца пробел в своей детской жизни чувствовала, хотя и сама того не понимала... В маленьком городке, дед, пережениться — не простое дело. Особенно для офицера. Там — развод, тут — семья не семья, в партбюро — персональное дело. И разговоры с уговорами без конца. В общем, всю мороку до дна выхлебал. Забрал чемодан с военным обмундированием и перебрался к новой жене. Половинок не люблю. Если что-то делать, так до упора. Сказал своей любимой, начхать, мол, на алименты, но, раз начали строить жизнь, давай дочь на мою фамилию. Так и сделали. И все пошло по-хорошему. Ирка, так та визжала от радости, в ладоши хлопала и с самой первой минуты меня папой стала звать. С женой отношения прекрасные. О деньгах слова нет. И вроде даже хватает. Хотя откуда может хватать, если я только две трети зарплаты приношу? Просто женщина с понятием оказалась...

И везде-то мы втроем. В горы ли, на рыбалку ли, или просто гуляем. Рай для меня, да и только... А сквозь радость терзаюсь. Сердце туда-сюда мечется. Свои-то детишки брошенные. Вижусь с ними. Не то чтобы очень часто, но и не редко. Потихоньку от матери, потому что она, как узнает, так крику на всю улицу. Я, понятно, гостинцы ношу, к себе их зазываю. И вот, Женя, пришел однажды Гришка. Все было нормально внешне. Чай с тортом пили. Ирка Гришке марки показывала. Но чую, не принимает душой моя жена моего сына. Пошел я его провожать, она даже не шевельнулась. Идем, а он по дороге мне говорит: «Пап, а тетя Гуля — злая»

Сверяба уронил голову на свои могучие кулаки. Савину даже показалось, что он вот-вот заплачет. Но трудно мужику заплакать, даже когда невмоготу. Нашарил Иван не глядя «дымчину», втянул никотинную отраву, задержал дым внутри.

— А дальше что, Иван?

— Ничего. Шесть лет мы прожили до БАМа. Иришка в музыкальной школе училась, потому сюда они не смогли со мной поехать. В прошлом году десять классов кончила. Гришка в восьмой ходит, а Толик, самый маленький и самый умненький, — в шестой... Это я тебе, дед, рассказываю, чтобы ты понял, что женитьба — шаг необратимый.

— Но ведь не у всех же так складывается жизнь.

— Не у всех. А за тебя боюсь. Ты для дома — плохой хозяин. А у баб: мое — это мое, и не отдам! Вот представь. Живем вместе, любим друг друга. И за все время жена ни разу не спросила, а когда день рождения у моих детей? Ни разу не сказала: «Давай пошлем им какой-нибудь подарок». Я сам, понимаешь, втихую посылал им подарки. Но больше всего, дед, меня Иринка однажды ранила. Двумя словами застрелила. Сказала: «Твой сын, папа». Не по имени даже, а «твой». Не ее брат, а ведь он же ей брат получается, раз мой сын. Вот тебе и эстафета от матери к дочери. Заклад в будущее для повторения. Недаром в русских сказках злые мачехи и смирные отчимы. Душа у бабы у́же, чем мужская... Я бы, знаешь, собрал всех троих детей в кучу и жил бы один с ними. И за мать бы им был, и за отца. Но нет для меня такой планиды, потому как запрограммирован я на бедоносца. И в себе беду тащу, и самым родимым ее несу.

5

Утром за Иваном прибежал посыльный. Савин слышал сквозь сон, как он объяснял Сверябе, что на дальней точке вышел из строя «Катерпиллер», новенький, только что полученный бульдозер. Принял это Савин во сне к сведению и заспал намертво. Потому никак не мог взять в толк, куда Сверяба подевался, пока не прочитал его записку: «До встречи, дед! Может, на Эльге, а?»

Тем же вертолетом улетел к Синицыну и Давлетов. И Савин, делая в вагоне приборку, думал о том, что тот уже на месте, что, наверное, они с Синицыным уже едут на тягаче по распадку, а может быть, даже стоят на берегу напротив ежей. А от порога зимовья глядит на них из-под ладони Ольга.

Позавтракав, он разложил на столе четвертушку ватманского листа, свои блокноты с записями по обследованному участку трассы, тетрадь с расчетами Давлетова. Работа, на удивление, с самого начала пошла споро.