Читаем без скачивания Что создано под луной? - Николай Удальцов

И еще, Риоль обратил внимание на то, что в поезде оказалось очень много людей в стоптанной обуви.

Как у Крайста.

Толькой крайстовы ботинки были стоптаны дальними дорогами, а у пассажиров в вагоне – долгой ноской.

– Вот ты уже и стал различать отличия разных половин того, что видишь, – прошептал Крайст.

Искариот, толи презрительно, толи огорченно глядел в окно:

– Остается только выяснить, какая из двух, увиденных половин является истиной…

За час езды до главного вокзала, картонные прямоугольнички у Крайста и его спутников проверяли три раза, каждый раз рассматривая эти картонки на свет, при этом, приглядывая за лицами пассажиров, словно ожидая крупного подвоха, вроде метания бомбы или плевка на пол.

В поезде было душно и пахло прогнившими овощами, а на вокзале стояла толпа людей.

Одновременно со своим стоянием, эта толпа неуловимо и суетливо перемещалась на одном месте. Кто-то кого-то встречал, кто-то кого-то провожал, кто-то уходил, кто-то появлялся, кто-то воровал, кто-то терял, кто-то находил – в общем-то, все были при своем деле.

И при своей суете.

Суета – это такая вещь, в которой каждому найдется дело по способностям.

Но это уже была столичная, а не пригородная толпа, и вливавшиеся в нее новоприбывшие поездами, так искусно растворялись в ней, что от их прибытия, людская масса не переставала быть столичной. И особую, специфическую столичность ей придавали носильщики в черных тужурках с бляхами, издали напоминавшими серебро, и милиционеры в белых тужурках с бляхами, издали напоминавшими золото.

Лица у большинства людей были румяные, краснощекие и улыбающиеся, глаза блестели почти у всех.

– Знаешь, Крайст, они такие румянощекие, что кажется – буд-то все эти люди живут на празднике, – немного удивленный Риоль смотрел по сторонам, но потом вспомнил людей в Мытищах и замолчал, услышав тихие слова Искариота:

– Или все они больны какой-то специфической чахоткой…

– Чему они все радуются? – грустно спросила девушка, нарисованная акварелью, – Разве они не знают о той нищете, что всего в нескольких километрах от них?

– Может, и не знают, – ответила ей девушка, скачанная с интернета.

– Наверное, я понимаю, почему они молчат, – едва разжимая губы, проговорила девушка, нарисованная углем, – И не осуждаю тех, кто молчит.

Но, я не верю тем, кто говорит, что не знает и не видит…

Помолчав, и видя, что с ней никто не спорит, девушка, нарисованная углем, сказала:

– Мы были князьевыми подневольными, но, по крайней мере, знали, что мы рабы.

Этим людям досталось быть рабами, даже не знающими этого…

– Сталинизм, – проговорил Крайст, поправляя девушку, нарисованную углем, – Рабовладельческий строй завершился много веков назад.

И тогда Риоль впервые услышал, как женщина, делает то, что она делает со времен прародительницы до наших дней – возражает создателю:

– Рабы-то остались…

Еще в вагонах все заметили портреты усатого кавказца с добрым лицом. Только, доброту этого лица попорчивала улыбка.

Хитроватая.

Так улыбаются скуповатые и в тоже время вороватые кладовщики, разговаривая с вороватыми членами ревизующих комиссий.

На вокзальной площади этих портретов было очень много. На плакатах, флагах и еще на чем-то, напоминающем афиши кинотеатров.

Только кавказец на этих портретах был не только добрым, а иногда – мужественным, волевым и решительным.

Хорошие портреты.

Только, почему-то эти портреты наталкивали на мысль о том, что надежды, мечты и желания остальных людей должны пылиться в самых дальних закоулках душевных подвалов, превращаясь со временем из сокровенного в забытый и никчемный хлам.

Риоль видел постоянные смены декораций, но не мог понять, кто – он: зритель или актер.

– Режиссер, – проговорил Крайст, – Только – своего собственного театра.

– Тогда, жизнь – это театр одного актера.

– Да. Только – каждого…

– Куда нам теперь? – спросил Риоль Крайста.

– Зайдем в один наркомат. А дальше – будет видно.

– Если в наркомат, то это без меня, – усмехнулся Искариот, растворяясь в толпе.

– Куда мы от тебя денемся, – вздохнул Крайст, – И куда ты денешься от нас…

До наркомата добирались в переполненном трамвае, который не столько ехал, сколько звонил спрятанным в его чреве звонком. Звонил, когда поворачивал, звонил, когда ехал прямо, звонил, когда стоял и звонил, когда начинал движение.

– Кстати, что такое – наркомат? – спросил Риоль

– Министерство, – ответил Крайст.

– А я подумал, что это место, где лечат съехавших головой наркоманов, – на эти слова Риоля, Крайст вначале не ответил, а потом, подумав немного, тихо проговорил:

– Ты бы попал в точку, если бы произнес слово: «Держат». – вместо: «Лечат»…

Потом Крайст еще немного подумал и добавил: – А может быть ты попал в точку именно этим словом, даже не зная, что имел ввиду…

– Далеко нам ехать? – явно изнемогая в давке, спросила девушка, нарисованная акварелью.

– Думаю, не очень, – ответил ей Крайст, – Если трамвай идет в правильном направлении.

– Даже ты – не уверен в этом? – подивилась девушка нарисованная углем.

– Мы там, где очень многое идет не туда.

– Может нам спросить дорогу? Я зык до Киева доведет.

– Здесь, язык скорее доведет до Лубянки…

…Здание наркомата находилось на площади носившей название Старой. Одно стороной это здание выходило на площадь, не тесня ее, а как бы обрамляя. Другой стороной – на Китайскую стену. Две оставшиеся стороны прятались в каких-то заскорузлых переулках, искривляясь и зигзагируя вдоль них, меняя свою этажность и величину окон.

Входов в наркомат было много, но открытым оставался только один из них, на углу, между площадью и Китайской стеной. При этом, у каждого из закрытых входов, охраняя тайны, находившиеся за стенами дежурили милиционеры с пистолетами ТТ и еще какими-то субъектами не в форме, но одетыми одинаково.

Милиционеры стояли на месте, а субъекты прохаживались вдоль стены, но прохаживались так специфично, словно были прикованы к закрытым дверям невидимой цепью длиной шага в полтора-два.

Открытость угловых дверей сама по себе делала этот вход центральным, и как не странно, именно у этого входа ни милиционеров, ни субъектов в штатском не было.

Впрочем, как только Крайст, Риоль и девушки вошли в вестибюль, обнаружились и милиционеры, и субъекты, но не это удивило Риоля – оказалось, что их ждали.

– Вы с череповецкого завода? – спросила подошедшая к ним женщина в очках, строгом черном пиджачном костюме, в туфлях на низком толстом каблуке.

Каблуке, на котором она стояла твердо.

Вопрос был задан таким тоном, что если бы эта женщина получила бы отрицательный ответ, то видимо была бы поражена не меньше, чем землятресением на соседней улице. Хотя весь ее вид говорил о том, что даже землятресением ее потрясти нельзя.

Риолю оставалось только кивнуть, хотя он, как и большинство людей на свете, весьма смутно представлял себе, что такое Череповец.

В этом он был схож со всеми людьми на земном шаре. И до него, и после.

– Давайте ваши паспорта, – девушки, нарисованные углем и акварелью, взглянули на девушку, скачанную с интернета, – Получите пропуска в бюро.

– Есть, – ответил Крайст…

– Вот это женщина. Даже не поймешь – женщина ли она? – шепнула Риолю девушка, скачанная с интернета, при этом, слегка прижавшись грудью к руке Риоля, – Можешь представить себя рядом с ней? – Нет, – тихо ответил ей Риоль, – У тебя даже недостатки лучше, чем у нее…

Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, они еще раз предъявили пропуска и паспорта и оказались в огромной приемной наркома. Через минуту дверь в кабинет наркома открылась так тихо и легко, словно испускала дух…

* * *

Из-за непомерного стола, из-под уже знакомого портрета кавказца, оказавшегося теперь военным, смотрело лицо наркома.

Собственно, оно и лицом-то не было.

Скорее, это была часть земного ландшафта, на которую низвергся камнепад – сплошные рытвины и ухабы, между которыми примостились глаза, похожие на пулеметные гнезда, замаскированные бровями, так, как это делается неумелым или ленивым сапером. Незакрывающийся рот напоминал воронку от разрыва снаряда шестнадцатидюймового корабельного орудия.

Люди с такими лицами ходят на свадьбу, как на отбывание тяжелой повинности, а на митинги – как на праздник.

Такие люди не щадят ни времени, ни жизни без исключения.

Впрочем, исключения временами случаются – собственную жизнь они иногда щадят.

«Политики – среднее звено между обезьяной и человеком», – подумал Риоль, и тут же услышал голос, напомнивший ему голос Искариота на столько, что Риоль даже обернулся, но Искариота не увидел:

– Только уже прошедшие человеческую стадию…

– Знаешь, что общего у вождей и больших, и маленьких? – шепнула девушка, нарисованная углем, девушке, скачанной с интернета.

– Что?