Читаем без скачивания Скандальная молодость - Альберто Бевилакуа

— Tabula rasa нашего прошлого! — кричал он. — Да здравствует несознательное общество! Война войне!

Хотя перед ним не было никого, кроме девчонки и туч комаров, он отдавал приказы стрелять и сообщал траекторию невидимому командиру расчета. При каждом известии о победе он повторял: прекратить огонь; а в знак траура уединялся на высоте, отказываясь от пищи. Одну из амбразур он превратил в обсерваторию, в которой была даже подзорная труба, хотя для наблюдений только и было, что пустыня и чайки на горизонте. Потом он разражался рыданиями.

После последнего сражения под Изонцо, подробности которого доходили постепенно, преувеличенные сказочными голосами сухого русла, полковник появился с ручной гранатой, прижатой к груди; видели, как он ушел в мрачную желтизну округлых обломков горных пород, чтобы к вечеру вернуться, по-прежнему сжимая в лихорадочно дрожащих пальцах гранату на боевом взводе. Он уединился в своей палатке, и один из лейтенантов ввел Дзелию.

— Встаньте на колени, — приказал ей полковник.

Опустившись к его ногам, Дзелия обнаружила, что голова полковника, там, где ее не прикрывала каска, была вся в шрамах. Он долго молчал, а потом произнес:

— Пожалуйста, снимите с меня сапоги.

Он смотрел на нее пристально, но неуверенно, и было ясно, что его раздирает внутренняя борьба. То, ради чего Дзелию привели к нему в палатку, и ее красота представлялись его мятущейся душе равновеликими.

Потом он крикнул:

— Принесите ружье!

Он сжал ложе руками и оперся подбородком на дуло. Он надеялся, что принять решение будет не так трудно, но оказалось, что он по-прежнему размышляет о зыбкости границы между смертью и жизнью. В окошечко они увидели, что закат исчезает и в небе появляется луна. Иногда из тех миров, в которые он уходил, полковник благодарно улыбался ей за то, что она так терпеливо ждет его знака. Наконец, он вспомнил о том дне, когда познакомился с женщиной, может быть, со своей женой или просто какой-то женщиной, и пространство между ними, каким бы огромным оно ему сейчас ни казалось, отступило перед движением руки, которая тянулась навстречу другой руке, как знак желания завязать дружбу. Прежде чем опустить руку, он что-то невнятно пробормотал; Дзелия инстинктивно сделала шаг вперед, приняв это за приглашение, которого она ждала; между тем палец скользнул по спусковому крючку, подобно тому, как скользит палец по клавише рояля, чтобы извлечь протяжный, ленивый звук, и голова вместе с каской взлетела к потолку.

Мысль о памятнике пришла в голову Ханси.

Дезертиры приняли массовое участие в его создании, а сам он под палящим солнцем руководил работой, используя Дзелию в качестве натурщицы. Наконец, когда сняли леса, она увидела себя в виде высеченной из камня фигуры, которая должна была символизировать Родину, но от этого образа в ней не было ровным счетом ничего: голова статуи поражала естественностью, тело — отсутствием какой бы то ни было величественности, и вся в целом она дышала грацией, которая принадлежала не Истории с большой буквы, а повседневной реальности. К празднику открытия памятника военный капельмейстер сочинил вальс.

Монумент сразу же осадили чайки, прилетавшие подремать на нем в знойные дни, потом его засыпало снегом, который, казалось, обладал способностью изменять расстояние между предметами.

Однажды утром Дзелия увидела лошадей, яростно грызущих удила, горящие понтонные мосты и карабинеров на плато.

— Да здравствует несознательное общество! — закричал Пруссак. Его убили первым. Военный капельмейстер пустил себе пулю в лоб и рухнул на груду музыкальных инструментов. Лагерь быстро превратился в беспорядочное нагромождение горящих палаток, и расстрелы прекратились только под утро.

Ханси преградил дорогу трем конным офицерам.

— Почему вы ждали так долго? — спросил он.

— Потому что, — ответил капитан, тот самый, который всегда скакал с поднятой рукой, — теперь мы точно знаем, что победили.

Из-за национальности и внешности, резко выделявшей его из других дезертиров, Ханси расстреляли не сразу. Когда карательный взвод отдыхал, он, сидя рядом с Дзелией, наслаждался этим мгновением покоя, и вдыхал ветер с Дельты, который осыпал трупы пыльцой болотной корицы.

Они колебались до последнего момента, потом приказали:

— Выходи.

— Ревуа, — сказал ей Ханси.

Дзелия осталась в лагере; на следующий день они вернутся, чтобы похоронить мертвых. В воздухе распространялся запах гниющих листьев, и мародеры уже приступили к своей работе. Еще не раз жизнь проведет ее через лагеря уничтожения, но сейчас это было впервые, и то, что она выжила, показалось ей каким-то абсурдом. Потом она ушла, оставив за плечами почерневшую от дыма пожарищ статую: у нее отбили голову, всю исковеркали ударами кирки и водрузили над ней трехцветное знамя.

Она возвращалась на земли Парменио.

Гигантских размеров нос, белый в красный горошек, поднялся над плотинами Помпонеско. Не видно было ни веревок, ни лебедок. Плывя над горизонтом, он повернул в сторону луны, и она приняла его за корабль; на самом деле это был «Большой Нос», который тащил свой монгольфьер над деревнями.

Глубокое молчание высохшего русла реки сменилось музыкой. Дзелия спросила, что это.

— Семирамида, — весело прошептала ей какая-то тень.

Ее охватила необъяснимая радость, когда на широкой естественной лестнице появился оркестр; чем ближе, тем многочисленнее казался он ей, и тем страннее выглядели инструменты. «Большой Нос» скрылся в направлении Кароббио, и в ясной ночи его проводили аплодисменты невидимых зрителей.

— Это карнавал Прорицателей! — восклицали люди, обнимая Дзелию и тут же исчезая.

Она очутилась на равнине, заполненной самыми разнообразными типами. Палатки и павильоны образовывали отдельные островки праздника, никак не связанные друг с другом; это были муравейники, охваченные иллюзией вечной жизни. Скитальцы и Колдуны украсили флагами нечто вроде допотопного скелета. Повсюду горели костры. В неописуемой суматохе один из Распорядителей Праздника тщетно пытался привлечь внимание зрителей к персонажам в масках, которые по очереди выходили на дорожку и, представившись, с поклоном удалялись. Первый заявил, что он Рокамболь — благородный грабитель. Второй, Бертольдо, символизировал житейскую хитрость, третий, Робинзон, — одиночество, и четвертый, Распутин, — священнослужителей. Потом маски вышли все вместе и прочли смешные отрывки из того, что было объявлено как «Книга бродяг».

Затем прозвучали серенады Котов и дикие пляски с их подопечными.

Переходя из одного праздничного мира в другой, она обратила внимание, что ничему уже не удивляется. На огороженной площадке представляли персонажей, умерших столетия тому назад и воскресших специально ради этой ночи — Сантальти, Дивели и Скромных Нищих, которые появлялись между палатками, вызывая молчаливое изумление публики. Они участвовали в праздновании Мистерий, и в небе, с помощью оптического колдовства открывались взору скрытые покровом, далекие, в белых туниках, звездные сферы. Эти пришельцы из глубины веков также утверждали, что способны вернуть человеческому разуму такие не утраченные, но остававшиеся без применения способности, как память о прежних жизнях и дар предвидения; желающих увидеть звезды, движущиеся со скоростью сто тысяч километров в секунду, приглашали взглянуть в телескоп. Дзелия так и сделала, чтобы убедить всех присутствующих, что никакого обмана нет, и полюбовалась звездами, которые гнались друг за другом, как чистокровные скакуны.

В качестве поощрения ей сказали:

— Повернись.

Какая-то фигура в красной тунике поднималась из оврага, заросшего по краям тополями, и она сразу же почувствовала к ней доверие, хотя, чем ближе та подходила, тем расплывчатее становилась — мешали отблески огней в стоячей воде; Дзелия видела ее, как через мутное стекло, из-за чего красный цвет туники казался тусклым. В руках фигура держала выкрашенную серебряной краской урну, от которой исходил аромат святости.

— Это прах Парменио.

Она не спросила себя, как этот человек, если это был человек, мог знать о ней и о Парменио; она принялась плакать от счастья о том единственном, кого она ощущала своим отцом, о том, к кому она обращалась мыслью в моменты полного одиночества, и кто сейчас возвращался к ней с выходящей за пределы реальности конкретностью.

— Там, где Парменио находится, он творит чудеса! — воскликнула фигура.

— Кто ты? — спросила Дзелия.

— Карнавал! — и фигура исчезла, оставив урну у ее ног. Дзелия подняла ее и отправилась дальше, и ей казалось, что она видит, как Парменио сидит и курит на фоне заходящего солнца, в час, который он называл волшебством зерна, и его вечность — всего лишь обыкновенный и спокойный эпизод существования.