Читаем без скачивания Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

соответствующего ей баса с колокольным оттенком, он имел всего лишь один приобретенный и скрываемый недостаток, который проявлялся у Николая Ивановича исключительно по великим праздникам. Секрет в том, что обычно Николай Иванович Романов спиртного старался не употреблять. И не потому, что имел склонность к воздержанию и аскетизму, а в силу скрытой для обывательского взгляда причины: жестокой контузии, настигшей его в военные годы. Обычно спокойный и благодушный, Николай Иванович под воздействием алкоголя становился злобным и агрессивным. В голове у него что-то замыкало и прокручивалось в обратную сторону, до времен самой войны. И тогда он начисто выключался из реальности и снова начинал ощущать себя начальником особого отдела партизанского отряда имени Мехлиса со всеми вытекающими для окружающих нелегкими последствиями. После первой же рюмки Николай Иванович непременно заявлял, что по одному ему известным сведениям, третья мировая война уже началась и агенты мирового империализма переполняют Союз Советских Социалистических Республик. Но тайная мобилизация верных солдат Великой Отечественной уже началась и скоро все ее герои и участники будут призваны для получения оружия, чтобы восстановить государственность, взлелеянную Сталиным и порушенную Хрущевым и его последышами. Однажды, в плену галюцинаций, Николай даже забрался на крышу дома и открыл огонь из двустволки по пролетающим самолетам, вообразив очевидно, что это вражеские эскадрильи летят на бомбежку мирных полей. На канонаду приехала милиция, изъяла у ветерана ружье, а самого направила на общественно-полезные работы на целых пятнадцать суток.

Когда пенсионер и ветеран освободился из милицейского плена, он нашел в почтовом ящике письмо от сына из Молдавии, в котором тот рассказывал о житье на новом месте и приглашал в гости знакомиться с новой и многочисленной родней. Приглашение оказалось как нельзя более кстати, потому, что, после стрельбы по самолетам и отсидки, Николай Иванович на глаза соседям показываться стеснялся. Поэтому сборы на поезд до Кишинева оказались недолги. А дальше с ним произошли события, описание которых лучше доверить самому Николаю Ивановичу — все равно подробнее и красочнее никому не пересказать: «Ехать пришлось долго. В вагонах духота, шум, качает. И сильно мне эта дорога не понравилась. Думаю: занесло сыночка в глушь, в Тирасполь, не приведи господи вспомнить. Ну, значит, доехал я, прибыл как полагается. Вовка меня на своей тачке встретил и к самому дому доставил, честь по чести. Выхожу, оглядываюсь. Вижу, домище не по-нашему поставлен. То ли из кирпича, то ли из глины слеплен, весь белый, а что под известью — не разберешь. Может быть и навоз. И сильно мне это, братцы, не понравилось.

Хата не мала, а родственников и знакомых поглазеть на меня понабежало множество. Не помещаются. Потому стол в саду накрыли, под вишнями, длиннющий, как на поминках. А вишня уж переспела вся, да еще и не убрана и чуть ветерок, так прямо на стол в стаканы и за ворот сыплется. А от нее у меня пятна на рубашке. И сильно мне это не понравилось.

По случаю моего приезда садят меня во главе стола, на почетное место. Вовка с Софьей поблизости. А вдоль стола — до противоположного торца, как мишени в тире, молдавские родичи разместились. Все из себя черные, носы как у грачей длинные и между собой регочут не по-нашему: гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр. Не с кем после рюмки словом перемолвиться, если захочется. Только теперь я понял, куда попал. И сильно мне это не понравилось.

Между тем, наливают по первой из кувшинов. Пригубил я ихнее вино из стакана и сильно мне оно не понравилось. Тогда задаю вопрос по существу: «А что, кроме этой кислухи, в вашей Бессарабии ничего не пьют? Как бы от нее у меня в желудке какая-нибудь холера не забродила. Покрепче, говорю, чего не найдется? Хоть полстаканчика?» Запереглядывались хозяева от своей несообразительности, видно, что застеснялись своего промаха. Уверяют, что принесут покрепче и не полстаканчика, а сколько угодно. Мол, не догадались, что цуйку можно больше, чем вино уважать. Эта их недогадливость сильно мне не понравилась, но сдержался, терплю. Улыбку изобразил и согласился: несите. Вскоре принесли, налили полный стакан. Опрокинул я его с огорчения и должен заметить, что эта цуйка мне сильно не понравилась — рядом с «Московской» или «Столичной» поставить нельзя — не устоит. Но крепкая настолько же насколько и вонюча. Ищу глазами чем бы закусить привычным, вроде соленого огурчика.

А на столах — представить трудно — все есть: курятина вареная и жареная, зелень любая, фрукты всякие, вплоть до винограда, груши, яблоки, а огурцов солененьких, любимых моих — нет и в помине. Оказывается — не солят! Свежими пользуются. И сильно мне это не понравилось. Так и сижу не закусивши. Тем временем по второй наливают. Мне опять-таки цуйки. Я стерпел. Все выпили — и я с ними. После второй, глаз у меня заострился — оглядываюсь по сторонам. Боже ты мой! Сижу как в плену: ни одной русской рожи. Чуть что, случись заваруха — некому мой тыл прикрыть. И сильно мне это не понравилось.

Однако недаром мы из Сибири и нас без рукавиц не лапай — ознобишься. Решил я не выжидать, чем все это кончится. И без того понятно, что дракой. Какая же свадьба без драки. Поднялся я тогда над столом во весь свой рост, прокашлялся, чтобы чернота вокруг замолчала да и задаю свой главный вопрос: «Добром сознайтесь — у вас тут во время войны партизаны были?» Затихли за столом. Вижу: попал в самое яблочко. Молчат все, переглядываются, смущаются, и не хотят отвечать. Тогда для непонятливых, я вопрос свой повторяю погромче и с упором. Гляжу — дошло, наконец, что я интересуюсь не от безделья и отвечать все равно придется. Нашлись храбрые, поясняют мне, что партизан у них в войну не встречалось, да и быть не могло, поскольку их территорию немцы не занимали, а только свои — румыны. У них и язык тот же. Сильно мне этот ответ не понравился. Не стал я его до конца дослушивать, оборвал, говорю: вижу я, что вы за люди. Мы немецких фашистов били, крови и жизней не жалея, а вы за нашей спиной прятались и с румынскими фашистами братались! Антонески поганые! У вас с ними не только язык — кровь одна! Не было у меня такой родни и не будет. Вовка, неси мой автомат — мы с ними посчитаемся!

Дернул я скатерть — так