Читаем без скачивания Александр Иванов - Лев Анисов

Истины ради, скажем: полнотой своих отчетов, серьезностью оценок и суждений об увиденном Александр Иванов приведет в восторг своих покровителей.

— За границу мы поехали вдвоем с Лапченко, — расскажет много позже, 27 января 1843 года, А. А. Иванов своему другу Ф. В. Чижову. — Он не знает ни слова по-французски, ни по-немецки; я плохо по-французски, и еще хуже по-немецки; дорога поэтому была нам чрезвычайно как трудна. Ко всему этому моя голова совершенно неспособна к цифрам и денежным соображениям, так что, наконец, я просил Лапченко выучить только названия чисел, когда начинаю говорить, то о цене не думаю, а просто смотрю на него, что он скажет, дорого или нет, и по этому уже торгуюсь. Можете представить, чего это стоило. Приезжаем мы в Дрезден; я вижу в первый раз Рафаэлеву Мадонну, и, признаюсь, она поразила меня. Начинаю писать. Дьявольски трудно; нейдет. Ну, однако же, я написал. (Неоконченная копия Сикстинской Мадонны будет висеть в его мастерской в Риме.)

Дрезденская галерея… Собрание Лихтенштейна в Вене Иванова поражает, что здесь хорошие картины висят рядом с посредственными… Запомнилась картина Рембрандта «Истязание Христа», но голландец не стал ему близок… Болонья. В ней Иванов старательно выискивал, как велено было по инструкции, картины Гвидо Рени, Доминикано… Памятуя о просьбах отца, в одном из музеев долго рассматривал «Исцеление хромого» Пуссена… Галереи Уффици и Питти во Флоренции…

«…выискивая изящное в Германии, я в то же время нес трудную должность кондуктора и не имел ни часу покоя, — сообщал А. А. Иванов 28 февраля 1831 года в донесении из Флоренции, — в промежуточное время от наблюдений, надобно было изучать слова, чтоб не впасть в обман, а ограниченная сумма требовала чрезвычайной расточительности, следоват., умственная система моя от непрерывного напряжения начинала притупляться и сие-то самое также немало способствовало отложить путешествие до другого раза».

Во Флоренции художники посетили мастерскую скульптора Бартолини. Тот — поклонник Наполеона — встретил русских пенсионеров приветливо. Показал мастерскую, работы. Возмущался установленными австрийцами порядками. Не скрывал своей неприязни к Габсбургам, водворившимся во Флоренции. Прощаясь, предупредил об опасностях, ожидающих художников в Риме.

— Там царит хаос художников различных наций, — говорил он. — Не копируйте никого, изучайте прежде всего природу.

Незнание языка и желание как можно быстрее оказаться в Риме побудили пенсионеров сократить путешествие. Потому, подробно осмотрев Дрезден и Мюнхен, они «с прискорбием» оставили пять «славных» городов Италии: Тренто, Верону, Мантую, Болонью и Флоренцию, где, как видно из письма А. А. Иванова от 13 сентября 1830 года, он намеревался прожить зиму. «Не стану вам говорить, что поиски наши в Тренто ничем вознаграждены не были, что в Вероне вскользь видели картины и фрески Павла Веронезе, или что в Мантуе между многими церквами успели осмотреть и построенную Юдием Романом, коей фрески и орнаменты испорчены не столько временем, сколько охотною рукою маляра. Не хотел бы даже упоминать о Болоньи, хотя там ни одна церковь не скрылась от нашего любопытства. Правда, мы видели в них Каррачей, Гвидо, Гверчино и Корреджио, но мы не знаем ни академии, ни галереи. Воспоминание о Болоньи служит нам всегда жестоким наказанием за незнание языка…»

В путевом альбоме меж тем появится запись: «путешествовать для того надобно, чтобы сильнее почувствовать любовь к родине».

Наконец дилижанс пересек границу Папской (Церковной) области. До Рима оставалось не так уж и много. И надо ли говорить, что испытали художники, когда на одном из поворотов дороги веттурин остановил лошадей и, указывая кончиком кнута на едва различимый в дымке собор, сказал: «Ессо е il San Pietro» («Вот он, Святой Петр»). «Сердце забилось у меня при столь громком имени, — признавался Иванов. — Тысячи восторженных мыслей наполнили душу мою».

Рим встретил известием о возможной скорой кончине папы Пия VIII. «Приезжаем в Рим, папа при последних минутах. А мне дано было в инструкции приказание копировать часть плафона Сикстинской капеллы, принявшись прямо за грандиозные произведения Микеланджело. Только Ватикан заперт, и папа умирает…»

Кардинал Франциск-Ксаверий Кастильоне, избранный папою 31 марта 1829 года под именем Пий VIII, был на престоле Св. Петра менее года. Многие помнили, как в 1805 году этот монах за резкую защиту папы против Наполеона и за отказ присягнуть последнему как итальянскому королю был выслан на юг Франции. После падения Наполеона Кастильоне вернулся на родину, где получил чин кардинала. Избранный папою уже дряхлым стариком, Пий VIII, убежденный враг французской революции, повел упорную борьбу против либеральных течений, библейских и тайных обществ. Так же, как его предшественник — папа Лев XII, он был непримиримейшим врагом карбонариев и издал постановление, согласно которому всякий, кому была известна хоть одна их ассоциация и кто не донес о ней, наказывался ссылкой на галеры.

Сложное время пало на период правления Пия VIII.

В Италии общего итальянского расового типа не существовало. На севере преобладала тевтонская кровь, в Базилике — греческая; арабы, норманцы и испанцы оставили свои следы в Сицилии…

Но, несмотря на местные наречия, у Италии были общий язык, имя и воспоминания о временах, когда она правила миром. Древнеримская история была еще жива; у каждого округа были свои предания о великих людях и великих делах Рима. Существовала общая литература, общее обладание Данте, Ариосто и Макиавелли.

Несмотря на соперничество Пьемонта и Генуи, Неаполя и Сицилии, Романьи и Рима, несмотря на еще большие различия, отделявшие север от юга, для мыслящих людей было ясно, что как чувство, так и практические выгоды одинаково побуждали различные части полуострова слиться в одну великую, объединенную Италию.

Наполеон, приняв титул короля Италии, объединил разрозненные итальянские королевства и герцогства и дал возможность итальянцам в какой-то степени ощутить себя единой нацией.

Побежденная Италия где-то в глубине души не могла все же не гордиться тем, что разделяет славу своего победителя. Она вступила в ряды армий, распространявших власть императора по Европе, — армий, столь же храбрых и долгое время победоносных, как древние римские легионы. Пьемонтцы, ломбардцы, римляне, неаполитанцы — так долго разделенные, но принадлежавшие к единому народу, принимая участие в одних и тех же сражениях, проливая вместе кровь, вспомнили, что родина у них общая, и начали мечтать об Италии, которая не имела бы никаких политических границ, об Италии, где слились бы воедино все силы, об Италии, имя которой европейские государи станут произносить не иначе как с уважением.

Как только могущество Наполеона пошатнулось, Италия поняла всю опасность своего положения. «Если бы связь Италии с Францией продолжалась и если бы войска императора продолжали одерживать победы, то итальянцам пришлось бы надолго… подчиниться деспотизму; если бы они отложились от Наполеона, то родина их могла бы подпасть под иго Австрии и старого порядка, за который стояла эта держава, — писал французский историк XIX века Эли Сорен. — С этих пор стали обнаруживаться два течения: все, связанное со старым общественным порядком — знать и духовенство — желало успеха австрийской политике; те же, кто оценил новые идеи, внесенные французами, не смотря на императорский деспотизм, стремились к осуществлению такого порядка вещей, где идеи бы эти торжествовали бы, но торжествовали бы не под покровительством Франции, а по собственному почину Италии».

Наполеон исчез, но оставил после себя нечто более страшное, чем его императорское могущество, а именно дух французской революции.

Широкое карбонарское движение распространилось по всей Италии. Видное место среди заговорщиков занимали лица свободных профессий — судьи, адвокаты, врачи, литераторы, музыканты. Но самых пламенных последователей и неутомимых пропагандистов тайный политический союз находил в среде недовольного духовенства и многочисленных офицеров, получивших отставку после падения Наполеона. К 20-м годам общая численность карбонариев достигала несколько десятков тысяч человек.

В 1821 году они приняли участие в Пьемонтской революции, но были разгромлены австрийцами. В 1828 году последовала попытка восстания в Неаполе, в 1829 году — в Папской (Церковной) области.

Карбонарии боролись за национальное освобождение и конституционный строй, за воссоединение Италии и находили сочувствие у граждан. И лишь немногие понимали, — карбонариям принадлежит существенная роль в разложении и крушении государственной жизни. Нельзя было не думать о том, что только общество, потерявшее свои интеллектуальные и моральные ориентиры, могло воспринять конгломератный ритуал масонства, состоявший из элементов, взятых из Каббалы, Талмуда и псевдомистических и гностических восточных учений, как высших выражений истины. Окидывая мысленным взором всю пирамиду карбонарской организации, можно было увидеть в ней зародыш, эмбрион политической партии — с определенной программой и определенной тактикой…