Читаем без скачивания Галлант - Виктория Шваб

Она хочет сказать – это всего лишь порез, почти и не больно, и не ее вина, что кровь бежит столь сильно, едва ли стоит так злиться из-за неловкости. Но вместо этого просто берет блокнот и топает вверх по склону, через сад в дом.

Она ведь только хотела помочь…

Его голос из твоих уст

Велит мне возвращаться

Возвращаться домой…

Глава десятая

Эдгара Оливия застает на кухне.

– О боже, – вздыхает он, осматривая ее руку: платок, где его пропитала кровь, сделался ржаво-красным.

Оливия пожимает плечами, у нее урчит в животе: на плите стоит кастрюлька с кашей, хоть содержимое наверняка давно остыло до состояния клейстера. Однако Эдгар строго кивает на раковину. Оливия смывает кровь, пока дворецкий достает аптечку и раскладывает йод и бинты. Руки его тверды, прикосновения легки.

– Я служил в армии, – между делом роняет он, зажимает в зубах булавку и с улыбкой осматривает порез. – Повидал боевых ран на своем веку. Полагаю, ты выживешь. – Обработав рану, он перематывает ладонь Оливии узкой белой лентой и закрепляет булавкой. Для такой ерунды повязка слишком серьезная, но Эдгар обращается с ней хирургически аккуратно. – И все же постарайся больше не проливать кровь.

У порога что-то мелькает, и Оливия бросает туда взгляд, надеясь увидеть призрачное лицо матери, но там другой гуль, на сей раз моложе. Он совсем отощал, видны лишь торчащие ребра, колено да нос.

– В старых домах всякое водится… – бормочет Эдгар, проследив за ее взглядом, – чего только не услышишь и не увидишь.

Дождавшись, пока он закончит бинтовать ее руку, Оливия спрашивает: «В Галланте водятся привидения?» И хоть знает, что гули здесь есть, удивляется, когда Эдгар в ответ кивает.

– Само собой. У подобных особняков слишком длинная история, а за историями всегда тянутся призраки. Но это не беда, – добавляет он, складывая аптечку. – Призраки когда-то были людьми, а те ведь тоже разные: хорошие, плохие, словом, всякие. Конечно, кое-кто из них хочет напугать, но другие наверняка просто смотрят и желают помочь.

Оливия оглядывается на гуля. Тот под ее взглядом съеживается, прячется за дверным косяком. Эдгар убирает на место аптечку, а Оливия ковыряет повязку.

В Мерилансе постоянно кто-нибудь царапался, обжигал пальцы о плиту или выковыривал гравий из коленок. Если пострадавшей везло, матушки от нее отмахивались, мол, боль – просто расплата за неуклюжесть, но если нет, они принимались поливать ранки спиртом, что было вдвое больнее любого пореза.

Иногда кто-то из маленьких, поранившись, плакал при виде крови. Иногда кто-то из старших брал несчастную на руки и утешал: «Не больно», – словно одними этими словами можно было унять страдания. Словно отрицание самого существования боли – это заклинание, чары, способные заставить ее исчезнуть.

Никто никогда не говорил такого Оливии – ни у кого и мысли подобной не возникало. Но она бессчетное количество раз твердила это заклинание самой себе.

Когда Агата лупила ее линейкой по костяшкам пальцев.

Не больно.

Когда Клара вонзила в нее иголку.

Не больно.

Когда Анабель вырвала из дневника матери страницы.

– Больно? – спрашивает Эдгар, заметив, что она треплет повязку.

Вопрос застает врасплох, но Оливия качает головой.

Эдгар отрезает толстый ломоть хлеба и бросает на смазанную маслом сковородку. Запах – просто божественный. Оливия, разинув рот, смотрит, как слуга намазывает тост малиновым джемом. А потом ставит перед ней.

– Держи, – говорит он. – Это придаст тебе сил.

Оливия надкусывает угощение и наслаждается сладостью.

Эдгар кивает на ее блокнот.

– А там у тебя что?

Слизав джем с пальцев, она показывает ему последние рисунки: сад, фруктовые деревья, стену.

– Весьма неплохо, – одобрительно говорит Эдгар, хотя это лишь наброски, карандашные штрихи, которые наслаиваются друг на друга, создавая светотень и очертания предметов. – Помню, твоя мама всегда любила рисовать!

Оливия хмурится, думая о странных чернильных пятнах в дневнике. Это и рисунками не назовешь… Она откусывает еще кусочек, и малина тает во рту. Эдгар смотрит, как девочка улыбается.

– Джем Ханна варила. Том, бывало, любил еще медом полить сверху… – Он ошарашенно умолкает, будто споткнувшись. – Но в этом году ягоды такие сладкие, что и сахар почти не понадобился.

Оливия уже поднимает руку задать вопрос, но Эдгар поспешно бредет к двери, бормоча, что ему нужно срочно починить ставни, и ей остается лишь добавить новое имя в список секретов Галланта. Дядя, не писавший ей письмо. Странное проклятье Мэтью. Бесцветные сорняки. Стена – которая и не стена вовсе. И еще этот Том, о ком никто не желает говорить. Она старательно вспоминает могильник Прио́ров, невысокие надгробия, похожие на выбитые зубы, но имени Томаса среди них нет.

Доев тост и сунув блокнот под мышку, Оливия отправляется искать кабинет. Бродит по коридорам, вновь удивляясь размерам особняка – тот построен не для четверых, для сорока человек. От штата прислуги сохранился лишь костяк – так говорят, когда людей, способных управлять большим поместьем, остается мало. Но обитатели Галланта далеко не костяк, а пригоршня несовпадающих косточек.

Да и сам дом на дом не похож. Он смахивает на лабиринт: коридор тянется за коридором, комната за комнатой, большие и маленькие, некоторые и вовсе закрыты, под белоснежными хрустящими накидками погребены горы мебели.

За двойными дверями Оливия обнаруживает просторную залу, предназначенную для пиршеств и балов. Полы светлого дерева, инкрустированные узором из все тех же концентрических кругов, сводчатые потолки высотой в два или даже три этажа, а вдоль дальней стены идут стеклянные двери, за которыми скрывается балкон.

Никогда прежде Оливия не видела столь величественного помещения, и вдруг, сама не зная отчего, она принимается кружиться, шурша босыми ногами по дереву.

А потом, наконец, Оливия находит и кабинет. Она уже было начала думать, что вчера зрение сыграло с ней шутку, ей это приснилось, обыщи хоть весь дом – ничего не найдешь, но вот тот самый узкий коридор и поджидающая ее дверь.

Оливия пробегает пальцами по обоям в точности как накануне, отполированная ручка легко поддается нажатию. В комнате нет окна, и рисковать, зажигая лампу, Оливия не желает, потому оставляет створку распахнутой, чтобы из коридора попадал свет.

Она шагает вперед, половицы тихо поскрипывают под ногами, и вот уже ступает по тонкому темному ковру, на котором стоит стол.

На