Читаем без скачивания Мы погибнем вчера - Ивакин Геннадьевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Бери свое отделение и прочеши лес еще на два километра в ту сторону. – Бреннер махнул рукой на север от дома. – Мы тут ждать будем.
– Игельман! Шванн! За мной!
Гауптман-бухгалтер удивился:
– И это все??
Фельдфебель оскалился уже на бегу:
– Все кто остался!
Через несколько минут в лесу раздалась стрельба…
…Вечером, сидя у костра, новоявленные партизаны дружно смеялись друг над другом.
– А ты-то как сиганул в окно рыбкой!! Я думал башку себе сломаешь!
– Сам-то! Зайцем несся!
– А я смотрю, у Костика глаза бледные-бледные. Думал он в обморок упадёт!
Дед Кирьян только улыбался в бороду, глядя на отходивших после погони парнишек.
А Ритка сидела молча, уткнувшись взглядом в пламя костерка.
– Ты это, чего задумалась? – тихонько спросил ее дед.
– Да немец мне один… Показался похож. На Андрюшку Ежова. Поисковик наш. Был.
– Чего же это был-то? И есть тоже. Поди обозналась?
– Не знаю. – Вздохнула девчонка. – Но похож очень. Если и он, как у немцев-то оказался?
– Помрем – все на свете узнаем! – погладил дед ее по плечу и тут же прикрикнул на пацанов. – А вы чего регочете?
Те тут же притихли.
– Так… – грозно обвел он взглядом троицу. – Стрелял у дома кто?
– Ну, я… – виновато приподнялся Кузьма.
– Сиди-ко… Зачем стрелял?
Тот в ответ только пожал плечами. Сам не знал. Или побоялся сказать, что с перепугу.
– Как же вы того офицера-то в машине шлепнули?
– Так это… Мы в леске с Васькой сидели. А Костя в кустах у дороги. Он гранату кинул, а мы пульнули пару раз по машине.
– И попали?
– Попали! Я, между прочим, на 'Ворошиловского стрелка' готовился сдавать осенью. Не успел только. Районный Осоавиахим эвакуировался.
– Ну, ты-то, может, и попал из винтаря. А Васька? Ты, Василий, где автомат-то надыбал?
– Так мы, прежде чем из дома то уйти, готовились же! – вскинулся немногословный дотоле Васька. – Вон с Костиком и Кузьмой в лес ходили. Тут наши осенью много оружия оставили. Даже пушку нашли. Сорокапятку. Только у нее прицела не было. И снарядов.
– Жалко… А то бы вы ее выкатили на дорогу и фрицы бы в штаны наклали с испугу и в Берлин уехали бы. Так, командир партизанский?
Дорофеев молчал.
– А ты, аника-воин, чего по немцам не пулял, когда мы от них по лесу-то бежали?
– Он чего-то перестал стрелять. Я уж потом посмотрел, патроны вроде есть. Там, наверное, перекосило чего-нибудь.
– Перекосило… В мозгах у тебя перекосило. Коли оружие не знаешь, неча в бой брать его!
Потом дед помолчал и продолжил, перебиваемый только треском дровишек:
– Значит вот я вам, чего скажу, вояки хреновы. Отныне. Ни одного шагу без моего разрешения. Тут вам война, а не мамкина сиська. А ты девка, чего хихикаешь? – внезапно повернулся дед Кирьян к Рите.
Та, совсем и не хихикая, недоуменно посмотрела на него.
– Кабы ты собиралась чуть быстрее, немцы нас не застали бы! Что возилась как корова беременная, прости Господи? Тут тебе не этот… не телепиздер… Тут война и шевелиться надо, чтоб товарища не убило и ж… э-э-э… ногу не прострелило!
Рита захлопала заблестевшими глазами. Она же не виновата, что надо было проверить и аптечку, и вещмешок уложить удобно!
– Не виноватая она. Это ты немцам потом объясняла бы. Значит так. Костер тушите. Только не водой, ироды. В сторону головешки откиньте и угли сапогами разгребите. И по костровищу-то потопчитесь, чтоб подостыло – добавил дед, когда парни сделали дело.
– Ты, Ритулька, ложись на костровище. Я одеялко подстелю, другим накроешься. Я справа лягу, а ты, Васька, потолще. С другой стороны. Чаю, не замерзнешь и не простынешь. Земелька-то еще не согрелась…
Глава 7. Девчонки.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб – разлуки и дым.
Наши девочки платьица белые
раздарили сестренкам своим.
Сапоги – ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки,
мы сведем с ними счеты потом.
Б. Окуджава. 'До свидания, мальчики'Дедовский метод не помог. Она все равно зачихала и закашляла утром. То ли нервное напряжение, то ли сырой лес…
Но температура поднялась. И даже немецкий быстрорастворимый аспирин из далекого будущего не мог сбить ее. И, естественно, кипяток, настоянный на прошлогодних листочках брусники.
Ее лихорадило как осинку на промозглом ветру.
Время от времени она открывала глаза и видела, как хмурится дед, как ребята бродят по поляне туда-сюда, маясь бездельем. Вина грызла ее, но ничего сделать с собой Рита не могла.
К вечеру температура усилилась.
Деревья наклонились над ней, качаясь в отблесках пламени. Они трогали друг друга ветками, перешептывались и скрипели о чем-то своем. Иногда Рите казалось, что они переходят с место на место. Тогда она закрывала глаза и, находясь между неявным сном и бессонной явью. Кто-то трогал ее лоб и брал за руку, она пыталась пугаться, но на страх сил не было.
Ей вдруг понадобилось встать и отойти. С трудом поднявшись, она пошла в темноту, но там оказалось еще светлее, чем у костра. Какие-то смутные звуки раздавались впереди, она зашагала навстречу им, то и дело, запинаясь о сброшенные деревьями ненужные сучья, и вышла на прогалинку.
На прогалинке, из черного зева блиндажа, трое каких-то мужиков вытаскивали обожженных солдат. В японской, почему-то, форме. Рита никогда не видела японской формы, но была уверена, что это именно она.
Один из троих обернулся и оказался Виталиком. Он молча махнул ей рукой – раз, другой, третий, словно зовя куда-то. Лиц двоих других не было видно в черноте. Они стояли словно истуканы, почти не шевелясь.
Вдруг из кустов вышел еще один. В красноармейской форме. Издалека он показал девушке медальон – черный эбонитовый пенальчик. Она протянула ему руку. Но он отрицательно покачал головой и шепнул так громко, что закачалась земля и осыпались листочки с деревьев:
'Найди меня! Только всего найди!'
Земля продолжала качаться, закружилась голова, Рита зажмурилась и проснулась.
Голубое, плещущее солнышком небо цвело над ней. Оказалось, что лес уже покрылся легким зеленым облачком. Но мир продолжал качаться. Она приподнялась было, но мозолистая, жесткая рука Кирьяна Василича ласково придержала ее.
Ее куда-то несли. На невесть откуда взявшихся носилках.
Все тело ломило. Казалось, каждая клеточка дрожала. Она попыталась чего-то спросить, но дед прижал палец к своим глазам и сказал:
– Спи… Или не спи. Дремли дрему…
Она послушно закрыла глаза и провалилась в черный омут…
… А пришла в себя в какой-то комнате, когда уже стемнело.
– Проснулась? – улыбнулся ей дед, сидевший рядом.
– Ага… – шепнула она. – Где я?
– А в больничке. Тут у меня… эмн… свояченица одна санитаркой работает.
– А немцы?
– А что немцы? Немцы, они тифа боятся…
Рита расширила глаза:
– Какого еще тифа??
– Брюшной устроит? Немцы заразы боятся как огня. Вот и полежишь недельку здесь. Доктор может чего и поколет. А то в лесу ночевать не надо бы тебе. Холодно еще. И сыро. Ты, внучка, не бойся. Мы рядом будем.
– Дедушка Кирьян, а может у тебя дома полежать? Фрицы, наверное, ушли уже?
– Фрицы-то ушли. А дома больше нету. Сожгли, ититть их гитлеровскую мать по самое по не хочу…
– Совсем сожгли? – слабым голосом спросила девушка.
– Кхм… Ну, пару бревен оставили. Однако побёг я. Пора.
– Дедушка, не уходи… – схватила его за руку Рита. – Пожалуйста.
Дед неожиданно смутился и резко встал:
– Надоть, девонька, надоть! Шура приглядит за тобой. Да и доктор тут хороший. Валерой кличут.
Он поднялся, накинул на плечо винтовку, поправил кепку и пошел из комнаты. В дверях столкнулся с немолодой, крепкой женщиной в белом халате.
– Шурка! – остановился он. – Ты за внучкой присматривай! Не то… – и погрозил кулаком. А потом вдруг шлепнул ее по крупу.
Та только охнула в ответ:
– Иди-ка откудов пришел, охальник старый! – и замолотила его одной рукой по спине. – Совсем ужо, при девке-то…
Во второй она держала поддон, накрытый марлей.
Дед довольно хихикнул и исчез за дверью.
А санитарка Шура покачала головой и подошла к Рите:
– Сейчас Валерий Владимирович подойдет и кольнет тебя, девочка. А потом ложись спать.
– Все готово? – послышался молодой голос в дверях.
– Ага, ага… – отошла в сторону Шура.
– Ну что, больная? Жалуйтесь! – подошел к постели, хромая на правую ногу, доктор. Чем-то он Рите напомнил Чехова. Хотя вместо пенсне были очки.
Рита пожала плечами. Она, собственно говоря, и не знала – на что жаловаться.
Только лихорадит и температурит. А больше ничего не болит.
