Читаем без скачивания Чернобыльская молитва - Светлана Алексиевич

- С нами поехал оператор с телевидения... Помните? С камерой. Плакал. Мужик... А плакал... Все хотел увидеть трехголового кабана...

- Ха-ха... Лиса видит: катится по лесу Колобок. "Колобок, куда ты катишься?" - "Я не Колобок, я ежик чернобыльский". Ха-ха... Как говорится, мирный атом - в каждый дом!

- Человек, скажу я вам, умирает, как животное. Я видел... Много раз... В Афганистане... Меня ранило в живот, лежу на солнце. Жара невыносимая. Пить!! "Ну, - думаю, - сдохну, как скотина". Скажу я вам, и кровь одинаково течет... Как и у них... И болит...

- Милиционер, что с нами был, того... Сошел с ума. Сиамских кошек жалел, дорогие, мол, они на базаре. Красивые. Того парень...

- Идет корова с теленком. Не стреляли. И лошадей не стреляли. Они боялись волков, человека не боялись. Но лошадь лучше может себя защитить. Первыми погибли от волков коровы. По закону джунглей.

- Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но зато сбывали их подешевке.

- Больше всего жалко стариков... Они подходят к нашим машинам: "Погляди ты там, хлопчик, на мою хату". Ключ в руки суют: "Забери костюм. Шапку". Гроши дают... "Как там мой собака?" Собаку пристрелили, дом разграбили. А они никогда туда не вернутся. Как это сказать? Я ключи не брал. Не хотел обманывать. Другие брали: "Где самогонку сховал? В каком месте?" Дед и скажет... Находили целые бидоны, большие бидоны из-под молока.

- Попросили на свадьбу убить дикого кабана. Заказ! Печень в руках расползается... Все равно заказывают... На свадьбу... На крестины...

- Стреляем и для науки. Один раз в квартал: два зайца, две лисы, две косули. Все зараженные. Но все равно и себе бьем, едим. Поначалу боялись, а теперь пообвыкли. Что-то есть надо, на Луну все не переселимся. На другую планету.

- Кто-то шапку из лисы купил на базаре - облысел. Армянин купил по дешевке автомат из "могильника" - умер. Пугали один одного.

- А у меня там ничего ни в душе, ни в голове не происходило... Мурки и Шарики... Стрелял... Работа...

- Я разговаривал с водителем, который вывозил дома оттуда. Вывозят. Хотя это уже не школа, не дом и не детский садик, а номерные объекты дезактивации. Вывозят! Мы встретились с ним то ли в бане, то ли возле пивного ларька? Не помню точно. Так вот он рассказывал: подъезжают на КамАЗе, за три часа дом разбирают и их возле города перехватывают. Рвут на части. Зону раскупили на дачи. Они деньги получат и еще их накормят и напоят.

- Среди нашего брата есть хищники... Охотники-хищники... А другие любят просто походить по лесу. На мелкого зверя. На птицу...

- Скажу я вам... Столько людей пострадало, а никто за это не ответил. Посадили директора атомной станции и скоро выпустили. В той системе, кто был виноват - очень трудно сказать. Если вам приказали сверху, что вы должны были делать? Они что-то там испытывали. Читал в газетах, что военные плутоний нарабатывали... Для атомных бомб... Поэтому и громыхнуло... Если грубо, то вопрос стоит так: почему - Чернобыль? Почему - у нас? А не у французов или у немцев?

- Застряло в памяти... Такое дело... Жалко, что ни у кого не осталось тогда ни одного патрона, нечем было пристрелить. Того пуделька... Двадцать человек... Ни одного патрона к концу дня... Ни одного патрона...

Монолог о том, что мы не умеем жить без Чехова и Толстого

"О чем я молюсь? Спросите меня: о чем я молюсь? Я не в церкви молюсь. Про себя... Я хочу любить! Я люблю! Я молюсь за свою любовь! А мне... (Обрывает фразу. Вижу, что говорить не хочет.) Вспоминать? Может, надо на всякий случай оттолкнуть от себя... Отодвинуть... Я таких книг не читала... В кино не видела... В кино я видела войну. Мои бабушка и дедушка вспоминают, что у них не было детства, была война. Их детство - война, а мое - Чернобыль. Я оттуда... Вот вы пишете, но ни одна книга не помогла мне, не объяснила. Ни театр, ни кино. Я разбираюсь в этом без них. Сама. Мы все переживаем сами, мы не знаем, что с этим делать. Умом я это понять не могу. Особенно растерялась моя мама, она преподает в школе русский язык и литературу, всегда учила меня жить по книжкам. И вдруг таких книжек нет... Мама растерялась... Без книжек жить она не умеет... Без Чехова и Толстого.

Вспоминать? Я хочу и не хочу вспоминать... (То ли прислушивается к себе, то ли спорит сама с собой.) Если ученые ничего не знают, если писатели ничего не знают, тогда мы им поможем своей жизнью и смертью. Так считает моя мама... А я хотела бы об этом не думать, я хочу быть счастливой. Почему я не могу быть счастливой?

Жили мы в Припяти, рядом с атомной станцией, я там родилась и выросла. В большом панельном доме, на пятом этаже. Окна - на станцию. Двадцать шестого апреля... Их было два дня - последних два дня в нашем городе. Его уже нет. То, что осталось, уже не наш город. В тот день сосед с биноклем сидел на балконе, наблюдал за пожаром. А мы... Девчонки и мальчишки... Мы на велосипедах гоняли на станцию, у кого велосипедов не было, те нам завидовали. Никто не ругал. Никто! Ни родители, ни учителя. К обеду на берегу реки не стало рыбаков, они возвратились черные, так за месяц в Сочи не загоришь. Ядерный загар! Дым над станцией стоял не черный, не желтый, а голубой. Но нас никто не ругал... Воспитание, наверное, такое, что опасность могла быть только военная: взрыв слева, взрыв справа... А тут - обыкновенный пожар, тушат его обыкновенные пожарники... Мальчишки хохмили: "Выстраивайтесь длинными рядами на кладбище. Кто выше - тот умрет первый". Я - маленькая. Я не помню страха, я помню много странных вещей. Подружка рассказывала, как они со своей мамой ночью закапывали во дворе деньги и золотые вещи, боялись забыть это место. Моей бабушке, когда ее провожали на пенсию, подарили тульский самовар, она почему-то больше всего беспокоилась об этом самоваре и дедушкиных медалях. И о старой швейной машинке "Зингер". Нас эвакуировали... Это слово "эвакуация" принес с работы папа: "Мы уезжаем в эвакуацию". Как в военных книжках... Уже сели в автобус, папа вспоминает, что он что-то забыл. Бежит домой. Возвращается с двумя своими новыми рубашками... На вешалке... Это было странно. У солдат неземной вид, они ходили по улицам в белых маскировочных халатах и масках. "Что с нами будет?" шли к ним люди. "Почему вы у нас спрашиваете, - злились они, - вон белые "Волги" стоят, там начальство".

Едем на автобусах, небо голубое-голубое. Куда мы едем? В сумках и сетках пасхальные куличи, крашеные яйца. Если это война, то я ее по книжкам представляла иначе. Взрыв слева, взрыв справа... Бомбежка... Двигались мы медленно, мешал скот. По дорогам гнали коров, лошадей... Пахло пылью и молоком... Водители матерились, кричали на пастухов: "Что по дороге гоните, такую мать?! Пыль радиоактивную поднимаете! Шли бы по полю, по лугу". Те в ответ тоже матом, оправдывались, что жалко топтать зеленое жито, траву. Никто не верил, что назад мы уже не вернемся. Такого же никогда не было. Немного кружилась голова и першило в горле. Старые женщины не плакали, плакали молодые. Плакала моя мама...

Приехали в Минск... Но место в поезде мы купили у проводницы за тройную цену. Она всем принесла чай, а нам сказала: "Давайте свои кружки или стаканы". До нас сразу не дошло... Стаканов, что ли, не хватает? Нет! Нас боятся... "Откуда?" - "Из Чернобыля". И человек боком-боком от нашего купе, детей не пускают, чтобы бегали мимо. Приехали в Минск, к маминой подруге. Маме моей до сих пор стыдно, что мы в своей "грязной" одежде, обуви ночью ввалились в чужую квартиру. Но нас приняли, накормили. Жалели. А зашли соседи: "У вас гости? Откуда?" - "Из Чернобыля". И они тоже боком-боком...

Через месяц родителям разрешили съездить и посмотреть квартиру. Забрали они теплое одеяло, мое осеннее пальто и полное собрание писем Чехова, мамино самое любимое. Бабушка... Наша бабушка... Понять не могла, почему не взяли пару банок клубничного варенья, которое я любила, оно же в банках, закрыто крышками... На одеяле обнаружили "пятно"... Мама стирала, чистила пылесосом, ничего не помогло. Сдали в химчистку... Оно "светилось"... Это "пятно"... Пока не вырезали ножницами. Все знакомое, привычное: одеяло, пальто... А я не могла уже спать под этим одеялом... Надеть это пальто... У нас не было денег купить мне новое, а я не могла... Я ненавидела эти вещи! Это пальто! Не боялась, а поймите, ненавидела! Все это может меня убить! Чувство вражды... Не могу понять это умом... Везде говорили об аварии: дома, в школе, в автобусе, на улице. Сравнивали с Хиросимой. Но никто не верил. Как поверить в то, что непонятно? Как ты не стараешься, не силишься понять, все равно непонятно. Я помню: мы уезжаем - небо голубое-голубое...

Бабушка... На новом месте она не прижилась. Тосковала. Перед смертью просила: "Хочу щавеля!" Щавель несколько лет есть не разрешали, он больше всего набирает радиацию. Хоронить мы повезли ее в родную деревню Дубровники... Там уже была зона, огороженная проволокой. Стояли солдаты с автоматами. За проволоку пустили только взрослых... Папу, маму... Родственников... А мне не разрешили: "Детям нельзя". Я поняла, что никогда не смогу навестить бабушку... Поняла... Где об этом можно прочитать? Где это когда-нибудь было? Мама призналась: "Ты знаешь, я ненавижу цветы и деревья". Она испугалась самой себя... На кладбище... На траве... Постелили скатерть, поставили закуску, водку... А солдаты померяли дозиметром и все выбросили... Трава, цветы - все "щелкало". Куда мы отвезли нашу бабушку?