Читаем без скачивания Чернобыльская молитва - Светлана Алексиевич

Реакции сейчас у людей разные, все-таки десять лет прошло, а они меряют войной. Война четыре года длилась... Уже, считайте - две войны... Я перечислю вам, какие есть реакции: "Все уже позади", "Как-нибудь обойдется", "Десять лет прошло. Уже не страшно", "Мы все умрем! Все скоро умрем!" "Хочу уехать за границу". "Нам должны помочь", "А, плевать! Надо жить". Кажется, все перебрал? Вот это мы каждый день слышим... С моей точки зрения, мы - материал для научных исследований... Международная лаборатория... Нас, беларусов, десять миллионов, больше двух миллионов живет на зараженной земле. Гигантская дьявольская лаборатория... Записывай данные, экспериментируй. Едут к нам отовсюду... Защищают диссертации... Из Москвы и Петербурга... Из Японии, Германии, Австрии... Они готовятся к будущему... (Длинный перерыв в разговоре.)

Что я подумал? Я опять сравнил... Я подумал, что о Чернобыле могу говорить, а о блокаде не могу. Прислали приглашение из Ленинграда, приглашение на встречу "Дети блокадного Ленинграда", я поехал, но не смог там слово из себя выдавить. Просто рассказать о страхе? Мало... Просто о страхе... Дома о блокаде мы никогда не вспоминали, мама не хотела, чтобы мы вспоминали блокаду. А о Чернобыле мы говорим... Нет... (Останавливается.) Между собой мы не говорим, этот разговор возникает, когда кто-нибудь к нам приезжает: иностранцы, журналисты, родственники, которые здесь не живут. Почему мы не говорим о Чернобыле? В школе? С учениками? Об этом с ними говорят в Австрии, Франции, Германии, куда они ездят на лечение. Спрашиваю детей, о чем там с ними беседуют, чем интересуются? А они часто не помнят ни города, ни деревню, ни фамилии людей, у которых были, перечисляют подарки, что вкусное ели. Кому-то подарили магнитофон, а кому-то - нет. Приезжают в одеждах, которые сами не заработали и не заработали их родители. Вот как будто они где-то на выставке побывали. В большом магазине... Все время ждут, что их еще раз туда повезут. Покажут, одарят. Они к этому привыкают. Привыкли. Это уже способ их жизни, представление о ней. После этого большого магазина, который называется заграницей, после этой дорогой выставки надо идти к ним в класс. На урок. Я иду и вижу, что это уже наблюдатели... Наблюдают, а не живут. Я должен им помочь... Я должен им объяснить... Я веду их в свою мастерскую, там стоят мои деревянные скульптуры. Они им нравятся. Говорю: "Это все можно сотворить из обыкновенного куска дерева. Попробуй сам". Пробудись! Мне это помогло выйти из блокады, я выходил годами...

Часто молчим. Не кричим и не жалуемся. Терпим, как всегда, терпим. И потому, что нет еще слов. Боимся трогать эту тему... Не умеем... Необычный опыт, необычные вопросы... Мир разделился: есть мы - чернобыльцы и есть вы, все другие люди. Заметили? У нас здесь никто не акцентирует: я - беларус, я украинец, я - русский. Все называют себя чернобыльцами.... "Мы - из Чернобыля", "я - чернобыльский человек"... Как будто, это отдельный какой-то народ.... Новая нация...

Монолог о том, как совершенно неведомая вещь вползает, влезает в тебя

"Муравьи ползут по стволу... Вокруг гремит военная техника. Солдаты. Крики, ругань. Мат. Трещат вертолеты. А они ползут... Я возвращался из зоны и от всего увиденного за день ясной в памяти оставалась одна эта картина... Мы остановились в лесу, я стал покурить возле березы. Стал близко, оперся. Прямо перед моим лицом муравьи ползли по стволу, не слыша нас, не обращая никакого внимания... Мы исчезнем, а они и не заметят. А я? Я никогда раньше их так близко не замечал...

Сначала все говорили "катастрофа", потом "ядерная война". Я читал о Хиросиме и Нагасаки, видел документальные кадры. Страшно, но понятно: атомная война, радиус взрыва... Это я даже мог себе представить. Но то, что случилось с нами, не вмещалось в сознание. Мы уходим... Ты чувствуешь, как какая-то совершенно неведомая вещь разрушает весь прежний мир, вползает, влезает в тебя. Помню разговор с одним ученым: "Это на тысячи лет, - объяснял он. Распад урана - это двести тридцать восемь полураспадов. Переведем на время: один миллиард лет. А у торрия - это четырнадцать миллиардов лет". Пятьдесят... Сто... Двести лет... Но дальше? Дальше мое сознание не двигалось. Я уже не понимал, что такое - время? Где я?

Писать об этом сейчас, всего десять лет прошло... Писать? Думаю, бессмысленно! Не уяснить, не постичь. Все равно будем придумывать что-нибудь похожее на нашу жизнь... Я пробовал... Ничего не получилось... После Чернобыля осталась мифология о Чернобыле. Газеты и журналы соревнуются, кто напишет страшнее, особенно любит страхи человек, который там не был. Все читали о грибах с человеческую голову, но никто их не находил. Поэтому надо не писать, а записывать. Документировать. Дайте мне фантастический роман о Чернобыле... Нет его! Реальность фантастичнее!

У меня отдельный блокнот... Записываю разговоры, слухи, анекдоты. Это самое интересное, и оно вне времени. Что осталось от Древней Греции? Мифы Древней Греции...

Вот мой блокнот...

Из разговоров:

"По радио уже третий месяц: обстановка стабилизируется... Обстановка стабилизируется... Обстановка стаб..."

"Мгновенно воскресла забытая сталинская лексика: "агенты западных спецслужб", "заклятые враги социализма", "шпионские вылазки", "диверсионная акция", "удар в спину", "подрыв нерушимого союза советских народов". Все вокруг твердят о засланных шпионах и диверсантах, а не о йодной профилактике. Любая неофициальная информация воспринимается, как чужая идеология.

Вчера из моего репортажа редактор вычеркнул рассказ матери одного из пожарников, тушивших в ту ночь... ядерный пожар. Он умер от острой лучевой болезни. Похоронив сына в Москве, родители вернулись в свою деревню, которую вскоре отселили. А осенью тайно, через лес пробрались к себе на усадьбу и собрали мешок помидор и огурцов. Мать довольная: "Закрутили двадцать банок". Доверие земле... Вечному крестьянскому опыту... Даже смерть сына не перевернула привычный мир...

"Радио "Свобода" слушаешь?" - вызвал редактор. Я промолчал. - "Мне в газете не нужны паникеры. Ты о героях напиши..."

Но разве образ врага не разрушен? Враг невидим, и он везде. Зло в новом обличьи..."

"Приехали инструкторы из цека. Их маршрут: на машине из гостиницы - в обком партии, назад - тоже на машине. Обстановку изучают по подшивкам местных газет. Полные саквояжи минских бутербродов. Чай заваривают на минеральной воде. Тоже привезенной. Рассказывала об этом дежурная гостиницы, где они жили. Люди не верят газетам, телевидению и радио, ищут информацию в поведении начальства. Она наиболее достоверная".

"Самая популярная сказка зоны: лучше всего помогает от стронция и цезия "Столичная".

"Что делать с ребенком? Хочется схватить в охапку и бежать. Но у меня партбилет в кармане. Не могу!"

"В деревенских магазинах неожиданно появились дефицитные товары. Слышал, как выступал секретарь обкома: "Мы создадим вам райскую жизнь. Только оставайтесь и работайте. Завалим колбасой и гречкой. У вас будет все то, что есть в лучших спецмагазинах". То есть в их обкомовских буфетах. Отношение к народу такое: ему достаточно водки и колбасы.

Но черт возьми! Никогда не видел, чтобы в сельском магазине было три сорта колбасы. Сам купил там жене импортные колготки..."

"Дозиметры побыли в продаже месяц и исчезли. Об этом писать нельзя. Сколько и каких радионуклидов выпало - тоже нельзя. Нельзя и о том, что в деревнях остались одни мужчины. Женщин и детей вывезли. Целое лето мужчины сами стирали, доили коров, копали огороды. Конечно, пили. Дрались. Мир без женщин... Это у меня вычеркнули. "Не забывайте, у нас враги. У нас много врагов за океаном", - опять пригрозил редактор. И поэтому у нас есть только хорошее, а плохого нет. Но где-то специальные составы подаются, кто-то видел начальство с чемоданами..."

"Возле милицейского поста меня остановила старая бабка: "Погляди ты там на мою хату. Пора бульбу копать, а солдаты не пускают". Их переселили. Человек в вакууме, человек без ничего. Они пробираются в свои деревни через военные заслоны... Лесными стежками... По болотам... Ночью... За ними гоняются, ловят. На машинах и вертолетах. "Как при немцах", - сравнивают старые люди".

"Видел первого мародера. Молодой парень, одетый в две меховые куртки. Доказывал военному патрулю, что лечится таким способом от радикулита. Когда раскололи, признался: "Первый раз страшновато, а потом привычное дело. Выпил чарку - и пошел". Переступив инстинкт самосохранения. В нормальном состоянии это невозможно. Так наш человек идет на подвиг. И также - на преступление".

"Зашли в пустую хату - на белой скатерти лежит икона... "Для Бога", сказал кто-то...

В другой - стол накрыт белой скатертью... "Для людей" - сказал кто-то...

"Съездил в свою деревню через год. Собаки одичали. Нашел нашего Рекса, зову - не подходит. Не узнал? Или не хочет узнавать? Обиделся".

"В первые недели и месяцы все притихли. Молчали. В прострации. Надо уезжать, до последнего дня: нет. Сознание не способно охватить происшедшее. Не помню серьезных разговоров, помню анекдоты: "теперь во всех магазинах радиотовары", "импотенты делятся на радиоактивных и радиопассивных". А потом анекдоты вдруг исчезли..."