Читаем без скачивания Чернобыльская молитва - Светлана Алексиевич

Поехали мы с ним в зону. Известна статистика: вокруг Чернобыля - восемьсот могильников. Он ждал каких-то фантастических инженерных сооружений, а это обычные ямы. Лежит в них "рыжий лес", вырубленный вокруг реактора на сто пятидесяти гектарах (в первые два дня после аварии сосны и елки стали красными, а затем рыжими). Лежат тысячи тонн металла и стали, мелкие трубы, спецодежда, бетонные конструкции... Он показал мне снимок из английского журнала. Понорамный. Сверху... Тысячи единиц автотракторной и авиационной техники... Пожарные машины и машины "Скорой помощи"... Самый крупный могильник возле реактора. Он хотел его снять - уже сейчас - спустя десять лет. Ему обещали за этот снимок большие деньги. И вот мы кружим с ним, кружим, и один начальник нас отсылает к другому - то карты нет, то разрешения. Мотались, пока до меня не дошло: нет этого могильника, он уже не существует в реальности, а только в отчетах, давно растащили по рынкам, на запчасти по колхозам и своим дворам. Разворовали, вывезли. Англичанин это понять не мог. Не поверил! Когда я сказал ему всю правду, он не поверил! И я теперь, читая даже самую смелую статью, не верю, всегда в подсознании крутится мысль: "А вдруг это тоже ложь? Или какие-то побасенки". Помянуть трагедию стало общим местом... Расхожим штампом! Страшилкой! (Заканчивает с отчаянием. Молчит.)

Тащу все в музей... Стаскиваю... Но, бывает, думаю: "Бросить! Убежать!" Ну, как выдержать?!

Был у меня разговор с молодым священником...

Мы стояли у свежей могилы старшины Саши Гончарова... Из тех, кто был на крыше реактора... Снег. Ветер. Погода лютая. Священник служит панихиду. Читает молитву. С непокрытой головой. "Вы будто и не ощущали холода?" - спросил я после. "Нет, - ответил он, - в такие минуты я всесилен. Ни один церковный обряд не дает мне такую энергию, как панихида". Я это запомнил - слова человека, который всегда возле смерти. Не раз спрашивал у иностранных журналистов, которые приезжают к нам, многие уже по нескольку раз, почему они едут, просятся в зону? Глупо было бы думать, что из-за одних только денег или карьеры. "Нам нравится у вас, - признавались, - получаем здесь мощный энергетический заряд". Неожиданный ответ, правда? Для них, наверное, наш человек, его чувства, его мир, - неизведанное, гипнотизирующее... Но я не уяснил, что им больше нравится: мы - сами? Или то, что о нас можно написать? Через нас - понять?

Что же мы все вертимся вокруг смерти?

Чернобыль... У нас другого мира уже не будет... Сначала, когда вырвали почву из-под ног, выплескивали эту боль откровенно, а сейчас пришло сознание, что другого мира нет и податься некуда. Чувство трагической оседлости на этой чернобыльской земле, совсем иное мироощущение. С войны возвращается "потерянное" поколение... Вспомним Ремарка? А с Чернобылем живет "растерянное" поколение... Мы растерялись... Неизменным осталось только человеческое страдание... Наш единственный капитал. Бесценный!

...Я прихожу домой... После всего... Жена слушает меня... А потом тихо говорит: "Я люблю тебя, но сына тебе не отдам. Никому его не отдам. Ни Чернобылю, ни Чечне... Никому!" В ней уже поселился этот страх..."

Сергей Соболев, заместитель председателя правления Республиканской ассоциации "Щит Чернобылю"

Народный хор

Клавдия Барсук, жена ликвидатора; Тамара Белоокая, врач; Екатерина Боброва, переселенка из города Припяти; Андрей Буртыс, журналист; Иван Вергейчик, педиатр; Елена Воронько, жительница городского поселка Брагин; Светлана Говор, жена ликвидатора; Наталья Гончаренко, переселенка; Тамара Дубиковская, жительница городского поселка Наровля; Альберт Зарицкий, врач; Александра Кравцова, врач; Элеонора Ладутенко, радиолог; Ирина Лукашевич, акушерка; Антонина Ларивончик, переселенка; Анатолий Полищук, гидрометеоролог; Мария Савельева, мать; Нина Ханцевич, жена ликвидатора.

"Давно не вижу счастливых беременных женщин... Счастливых мам...

Вот она только родила. Пришла в себя... Зовет: "Доктор, покажите мне! Принесите!" Трогает головку, лобик, тельце. Пальчики считает... На ногах, на ручках... Хочет удостовериться: "Доктор, у меня нормальный ребенок родился? Все хорошо?" Принесут его кормить. Боится: "Я недалеко от Чернобыля живу... Я туда к маме ездила... Я под тот черный дождь попала..."

Сны рассказывают: то теленочка родила с восемью ножками, то щенка с головой ежика... Такие странные сны. Раньше таких снов у женщин не было. Я не слышала. У меня тридцать лет акушерского стажа..."

"Я преподаю в школе русский язык и литературу. Это, кажется, было в начале июня, шли экзамены. Вдруг директор школы собирает нас и объявляет: "Завтра всем прийти с лопатами". Выяснилось: мы должны снять верхний зараженный слой земли вокруг школьных зданий, а потом приедут солдаты и заасфальтируют. Вопросы: "Какие выдадут защитные средства? Привезут ли специальные костюмы, респираторы?" Ответили, что нет. "Возьмите лопаты и будете копать". Только двое молодых учителей отказались, остальные пошли и копали. Подавленность и в то же время чувство исполненного долга, живет это в нас: быть там, где трудно, опасно, защищать родину. Разве я чему-то другому учила своих учеников, только этому: пойти, броситься в огонь, защищать, жертвовать. Литература, которую я преподавала, она не о жизни, она о войне. Шолохов, Серафимович, Фурманов, Фадеев, Борис Полевой... Только двое молодых учителей отказались. Но они из нового поколения... Это уже другие люди...

Рыли землю с утра до вечера. Когда возвращались домой, казалось странным, что работают городские магазины, женщины покупают чулки, духи. В нас уже жили военные ощущения. И было куда понятнее, когда вдруг стали очереди за хлебом, солью, спичками... Все кинулись сушить сухари... Это поведение показалось мне знакомым, хотя я родилась после войны. Пыталась анализировать свои чувства и поразилась тому, насколько быстро перестроилась моя психика, каким-то непостижимым образом мне оказался знаком военный опыт. Могла себе представить, как брошу дом, как мы с детьми уедем, какие вещи возьмем, что напишу маме. Хотя вокруг текла еще обычная мирная жизнь, по телевизору показывали кинокомедии. Но мы всегда жили в ужасе, мы умеем жить в ужасе, это - наша среда обитания. Тут нашему народу нет равных..."

"Солдаты заходили в деревни и эвакуировали людей. Деревенские улицы были забиты военной техникой: бронетранспортеры, грузовые машины под зеленым брезентом, даже танки. Люди покидали свои дома в присутствии солдат, действовало это угнетающе, особенно на тех, кто пережил войну. Сначала винили русских - они виноваты, их станция... Следом: "Коммунисты виноваты..."

Все время сравнивали с войной. Но это больше... Войну можно понять... А тут? Люди замолчали..."

"Я никуда будто и не уезжала... Я каждый день хожу по своим воспоминаниям. По тем же улицам, мимо тех же домов. Такой тихий городок был...

Воскресенье... Лежу, загораю. Бежит мама: "Деточка, Чернобыль взорвался, люди по домам прячутся, а ты под этим солнцем". Я посмеялась - до Чернобыля от Наровли сорок километров.

Вечером возле нашего дома остановились "Жигули", заходит моя знакомая с мужем: она - в домашнем халате, он - в спортивном трико и в каких-то старых тапочках. Через лес, проселочными дорогами они удирали из Припяти... На дорогах дежурила милиция, военные посты, никого не выпускали. Первое, что она мне закричала: "Нужно срочно искать молоко и водку! Срочно!" Кричала и кричала: "Только новую мебель купила, новый холодильник. Я себе шубу сшила. Все оставила, обвязала целлофаном... Ночь не спали... Что будет? Что будет?" Муж ее успокаивал. Днями сидели у телевизора и ждали, когда Горбачев выступит. Власти молчали... Только когда отгремели праздники Горбачев сказал: не волнуйтесь, товарищи, ситуация на контроле... Ничего страшного... Люди там живут, работают..."

"Весь скот из выселенных деревень гнали к нам в райцентр на приемные пункты. Обезумевшие коровы, овечки, поросята бегали по улицам... Кто хотел, тот ловил. С мясокомбината машины с тушами шли на станцию Калиновичи, оттуда грузили на Москву. Москва не принимала. И эти вагоны, уже могильники, возвращались назад к нам. Целые эшелоны. Тут их хоронили. Запах гнилого мяса преследовал по ночам... "Неужели так пахнет атомная война?" - думала я. Война, которую помнила, пахла дымом...

В первые дни наших детей вывозили ночью, чтобы меньше людей видело. Прятали беду, скрывали. А народ все равно узнавал. Выносили на дорогу к нашим автобусам бидончики с молоком, пекли булочки. Как в войну... С чем еще сравнить?

"Совещание в облисполкоме. Военная обстановка. Все ждут выступления начальника гражданской обороны, потому что если кто-то что-то и вспомнил о радиации, то только какие-то обрывки из учебника физики за десятый класс. Он выходит на трибуну и начинает рассказывать то, что написано в книгах и учебниках об атомной войне: получив пятьдесят рентген, солдат должен выйти из боя, как строить укрытия, как пользоваться противогазом, о радиусе взрыва...