Читаем без скачивания Гений Шекспира. «Король трагедии» - Георг Брандес

Ахиллеса и не отвечать на его поклон. В этой сцене Ахиллес, этот фанфарон, дурак, трус и негодяй, поражает читателя своими речами, исполненными, как речи Тимона, серьезным и мрачным пессимизмом (III, 3):

…Что ж это значит?Иль я упал так низко? Мне известно,Что люди покидают нас со счастьем.Тот, кто упал, прочтет свое паденьеВ глазах людей в один момент с паденьем.Никто ни разу не был почитаемСам по себе; нас чтут лишь за дарыСлепого случая, за славу, деньгиИль доблести, и кто теряет их,Теряет вместе с тем любовь людскуюДержавшуюся ими.

Затем Уллис вступает в беседу с Ахиллесом, блещущую богатыми и глубокими мыслями. Он утверждает, что никто, даже высокоодаренный человек, не в состоянии оценить как следует своих способностей, если суждения и поведение других не дадут ему надлежащего масштаба. Ахиллес соглашается с ним в речи, полной метких и тонких сравнений, отличающейся философским изложением мысли. Уллис продолжает:

…Да человекНе может знать и правды о своихДостоинствах, покуда будет слушатьО них хвалы других, чей голос толькоНапрасно увеличит их значеньеПодобно отраженью солнца в сталиИль эха в круглой арке.

Когда затем Ахиллес прерывает его пространное рассуждение, заканчивающееся насмешкой над Аяксом, вопросом: «Неужто я забыт?», в ответной реплике Уллиса звучит явственно субъективная нотка. Внимательный читатель вынесет невольно такое впечатление, как будто он подошел к самому источнику того горького и пессимистического настроения, которое породило эту пьесу. Нет никакого сомнения в том, что Шекспир сознавал в этот период своей жизни, что публика перенесла свои симпатии от него на более молодых и посредственных поэтов. Известно, что вскоре после его смерти звезда Флетчера затмила его славу. И Шекспир проникался все глубже всепожирающим сознанием, что люди в корне своем и низки, и неблагодарны. Он возмущался все больше несправедливостью жизненных явлений и мирового порядка. Мы уловили это настроение впервые в пьесе «Конец – делу венец», где король приводит слова покойного отца Бертрама. Но это чувство обнаруживается ярче в пространной сентенциозной реплике Уллиса, которая сама по себе кажется натянутой. Уллис доказывает Ахиллесу, что он поступает неразумно, отдыхая на лаврах:

У времени привешен за спинойБольшой мешок, куда оно бросаетВсе, что прошло, в подачку для забвенья, —Для этого чудовища, которымГлотаются все славные делаТотчас по их свершеньи.Свершенное покроется немедля,Как старый панцирь, ржавчиной и можетВ нас возбудить одну насмешку; славаПромчится мимо нас, как наводненье,И мы лежать останемся, как лошадь,Погибшая в бою, которой трупПригоден лишь служить другим в защиту.И все тогда, чтоб мы ни совершили,Послужит впрок другим, хотя дела ихГораздо ниже наших. Время схожеС хозяином, который, распростившисьКой-как с ушедшим гостем, поспешаетВстречать других с приветливой улыбкой.«Прощай» звучит холодностью, а «здравствуй»Встречает нас с приветом. НевозможноНайти привет за прошлое. Дары,Доставшиеся нам: заслуга, разум,Рожденье, красота, любовь и дружба,Подвержены губительным ударамЗавистливого времени. В одномСогласны только люди: им всегдаМилее тот, кто ходит в новом платье,Будь даже это платье перешитоИз старых лоскутков. То, что блестит,Как золото, нередко ценят вышеЧем золото, когда оно снаружиПокрыто слоем грязи. СовременностьВлечется к современному.

Едва ли может быть сомнение в том, что один из источников той черной меланхолии, которая сквозит повсюду в драме «Троил и Крессида» следует искать именно здесь. Эта беспощадная ирония не щадит ни мужчину, ни женщину, ни войну, ни любовь, ни героя, ни любовника, и если одним из ее источников является «женское непостоянство», то другой ее источник, несомненно, «глупость публики». В конце этого разговора Уллис произносит несколько слов об идеальном государственном строе, которые пользуются знаменитостью в Англии. Здесь диссонанс между поводом к этим глубокомысленным изречениям и способом их выражения является особенно разительным. Уллис сообщает Ахиллесу, что греки узнали, почему он отказывается от участия в войне: он влюблен в дочь Приама. Ахиллес недоумевает, каким образом греки разоблачили эту тайну его интимной жизни. Тогда Уллис отвечает с большим пафосом, который плохо гармонирует с незначительностью факта и с отвратительным поведением шпиона, следующими почти мистическими, во всяком случае, чересчур глубокомысленными словами:

…Тут дива нет!Во всяком государствеИзвестны сокровеннейшие мыслиТех, кто стоит в главе, как знает ПлутусПесчинки драгоценного металлаСокрытые в земле. Людское мненьеПрочтет почти с предвиденьем боговВсе, что затеют высшие. Хоть этоИ кажется чудесным, но на делеБывает так!

Затем Уллис сообщает Ахиллесу, что его связь с Поликсеной сделалась предметом всеобщих толков; он старается уговорить разнеженного воина принять участие в сражении, замечая, что слова «Гектора сестра заполонила великого Ахиллеса, Аякс же сразил самого Гектора» – эти слова превратились в пословицу. На отношение Аякса к Ахиллесу намекают довольно темные заключительные стихи:

…ПрощайИ внемли слову друга: твой противникСтоит на льду – умей его сломить,Чтоб прежних лет величье возвратить.

Хотя все эти размышления о политике в данном случае совершенно неуместны и искусственно приклеены, но они интересны в том отношении, что образуют переход к другой великой трагедии Шекспира из римской истории, т. е. «Кориолану»(1608).

Уллис постоянно протестует против ходячего мнения, будто успех в политике зависит не от отдельных личностей, а от черной подготовительной работы; например, в том месте, где он возмущается насмешками Ахиллеса и Терсита над военачальниками:

Они клеймят систему наших действийНазваньем трусости, а осторожностьСчитают непригодной ни к чему.В делах войны и битв, по их понятьям,Вся сила в кулаке. Искусство думатьИ рассчитать, как враг силен, где лучшеЕго атаковать, как много войскПотребно для сраженья – называютОни постельным делом, иль пустымЧерченьем карт…

Здесь Терсит задает тон – и легкое остроумие или глубокомысленный юмор прежних клоунов уступает место яростному издевательству низкого негодяя. Терсит – это карикатура на завистливого и бездарного (хотя и неглупого) плебея. Шекспир осмеивает его устами напыщенность и развращенность аристократов. Но он презирает и ненавидит его политические убеждения. Если проницательный Уллис является как бы первым эскизом Просперо с его светлым, неземным спокойствием, то Терсит словно первый очерк Калибана, но только лишенного неповоротливости и сказочной неуклюжести. Впрочем, Терсит служит скорее переходной фигурой к грубому цинику Апеманту в «Тимоне». Интереснее пространная реплика Уллиса (I, 3), где он излагает свое политическое миросозерцание. Шекспир разделяет его, по-видимому, и скоро провозглашает его энергичнее в «Кориолане». Это мировоззрение основано всецело на том принципе или на том настроении, которое получило в новейшей немецкой философии название «Das Pathos der Distanz», т. e. на том убеждении, что существующее между людьми неравенство не должно быть уничтожено. Сначала Уллис излагает систему Птолемея полуастрономическими, полуастрологическими доводами: