Читаем без скачивания «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Когда впоследствии весной забрезжил снова дневной свет, я сделал открытие, которое привело нас в еще большее замешательство. В ясную погоду в двух местах горизонта – примерно на юго-западе и западе – я разглядел неясные очертания земли. Это наблюдение постоянно повторялось, и, наконец, стало очевидным, что это действительно земля, но земля, находящаяся, по всей вероятности, очень далеко, – не ближе 15 миль[377], по моим предположениям.

Если трудно было представить, что виденные нами раньше острова могут разместиться между Землей Франца-Иосифа и Северо-Восточной Землей, то тем труднее допустить, чтобы там нашлось место еще для этих новых. Не была ли эта сама Северо-Восточная Земля? Но этого быть не могло. Острова лежат под 81° северной широты или, может быть, еще севернее, между тем как Северо-Восточная Земля не простирается много севернее 80°.

Но, во всяком случае, эти острова должны находиться неподалеку от Северо-Восточной Земли, и если нам удастся добраться до них, то уже недалеко будет и до нее; оттуда, пожалуй, открылся бы свободный путь водою до встречи с каким-нибудь парусником из Тромсё, о котором мы мечтаем уже больше года и на котором сможем вернуться домой.

Мысль о прелестных вещах, которые мы найдем на этом паруснике, служила утешеньем всякий раз, когда приходилось особенно туго. Жизнь наша ведь не могла назваться особенно приятной. С однообразием пищи еще можно было примириться, хотя мы не прочь были внести небольшие перемены в рацион. Как чудесно было бы, например, раздобыть хоть немного сахару и мучных продуктов в придачу к этому превосходному мясу! Мысленно мы уничтожили целые блюда пирожных, не говоря уже о хлебе и картофеле, и собирались по возвращении домой щедро вознаградить себя за все испытанные лишения.

Нет, мы не упустим времени, сразу приступим к делу, как только очутимся на борту судна! Найдется ли там у них картофель и свежий хлеб? Ну, на худой конец годятся и черствые морские сухари, в особенности если поджарить их в масле и посыпать сахаром. Но лучше всякой еды будет чистое белье и платье. А потом книги… только подумать – книги! Фу, до чего отвратительно стало платье, которое приходится нам носить не снимая.

Когда хотелось пережить поистине счастливые минуты, мы начинали представлять себе огромный, благоустроенный, светлый магазин, где стены сплошь увешаны новой одеждой из чистой мягкой шерсти и где можно ходить и выбирать себе все, что понравится. Можно ли представить что-либо восхитительнее чистых кальсон и рубашек, мягких удобных шерстяных фуфаек, мягких и теплых шерстяных брюк, чистых шерстяных чулок и теплых войлочных туфель! И вдобавок, пожалуй, еще и турецкая баня!

Мы могли часами толковать обо всем этом, сидя рядом в спальном мешке. Казалось просто невероятным, что все это может существовать. Неужели мы в самом деле когда-нибудь сбросим с себя эти тяжелые просаленные отрепья, которые приходится теперь носить! Со всех сторон прилипали они к телу. Хуже всего приходилось ногам: кальсоны настолько крепко прилипли к коленям, что при ходьбе царапали, терли и рвали кожу, образовались раны, и кровь сочилась на внутренней стороне бедер.

Немалого труда стоило очистить раны от слишком большого количества жира и грязи, промывая их время от времени мхом или лоскутом перевязочного бинта, смоченными в нагретой над лампой чашке с водой. Никогда раньше я не понимал, какое это, в сущности, превосходное изобретение – мыло. Мы делали неоднократные попытки смыть с себя хотя бы часть грязи, но все они ни к чему не приводили. Вода ничуть не могла отмыть толстый слой жира; лучше было выскрести себя мхом и песком.

Песок мы находили в достаточном количестве на стенах хижины, скалывая с них лед. Самым радикальным средством было все-таки хорошенько вымазать руки теплой медвежьей кровью и ворванью, а затем оттирать их мхом. Тогда они становились белыми и мягкими, как руки самой нежной девушки, и с трудом верилось, что это часть нашего собственного тела. Когда отсутствовал этот отмывающий материал, мы находили, что грязь успешно соскабливается с кожи ножом.

Если трудно было поддерживать в чистоте тело, то совсем невозможно было содержать в чистоте одежду. Мы испробовали все способы, стирали ее и на эскимосский лад, и на наш собственный, но чище она не становилась. Часами мы кипятили рубахи и, вынимая их из котла, обнаруживали, что они остались такими же сальными, как и до кипячения. Тогда мы пробовали отжимать из них ворвань. Это немного помогало. Но самым действенным средством оказалось прокипятить их, а потом, пока они еще не остыли, соскрести с них сало ножом.

Волосы на голове и бороде отрастали с невероятной быстротой. Правда, у нас были ножницы, и мы могли бы волосы подстригать. Но так как наш гардероб не отличался изобилием, то было признано нелишним добавлением к нему волос, которые начинали спускаться по плечам: зимою они могли все-таки немножко согревать. Волосы, как и лица наши, были черным-черны. Когда наступила весна, при дневном свете казалось, что зубы и белки глаз сверкают поразительной белизной.

Своеобразная жизнь во многих отношениях подвергала сильному испытанию наше терпение. И все же она не была столь невыносимой, как это, пожалуй, может показаться. Мы сами считали, что, в сущности, живем неплохо. Настроение у нас всегда было хорошее, стоило только подумать о том, что сулит будущее, как мы искренне радовались. Однажды, уже после возвращения на родину, Иохансена спросили, как нам жилось на зимовке и как мы умудрились не перессориться.

Ведь трудно все-таки жить вдвоем отрезанными от всего остального мира. «О нет, – ответил он, – нам и в голову не приходило ссориться. Одна беда была – моя дурная привычка храпеть во сне, за что Нансен иногда толкал меня в спину». Не могу отрицать, что не раз от всего сердца давал ему тумаки за его храп, но он лишь переворачивался на другой бок и продолжал безмятежно храпеть как ни в чем не бывало, разве только тоном пониже.

Так проходило время. Мы всячески старались спать побольше, чтобы время проходило быстрее, и, случалось, спали по двадцать часов в сутки. Для тех, кто придерживается еще старинных заблуждений и считает, что цинга появляется при недостатке движения, мы являемся живым доказательством того, что это неверно, ибо все время оставались совершенно здоровыми. Когда вместе с весной стал возвращаться к нам солнечный свет, мы охотнее стали выходить из хижины. Теперь выдавались дни, когда было не так уже морозно. Затем и время близилось к выступлению в путь, и понемногу нужно было готовиться к походу.

Глава одиннадцатая. Весна и солнце