Читаем без скачивания На войне как на войне. «Я помню» - Артем Драбкин

– За что вы получили орден Славы 3-й степени?

– За ранение, за то, что пролил кровь за Родину. Мы были вместе с пехотой и у нас никого не награждали, только братскими могилами. Собирали всех погибших, давали троекратный залп и идем дальше… Ведь кого тогда могли наградить? Того, кто в течение долгого времени мог остаться в живых, т. е. штабисты, артиллеристы. А мы, пехота, были хворостом, который подбрасывали в огонь войны. Я помню всего один случай награждения у нас. В октябре 1944 г. орденом Отечественной войны наградили одного парня, белоруса. Он был ветераном части, и за что его конкретно наградили, я не знаю. А через пару дней он погиб… А в нашей роте что-то я не помню награжденных солдат. Когда после войны нужно было пойти получить медаль «За Победу над Германией», я не пошел, у меня была назначена встреча с девушкой. Зачем мне эта медаль? Орден Славы мне вручили на 20-летие Победы. Видно, среди наших руководителей тогда были умные люди, которые задумались о том, сколько же простых солдат осталось ненагражденными, сколько среди них было ранено и искалечено. И видно, решили наградить таких солдат, в их число попал и я.

– Что скажете о фронтовой дружбе?

– В боевой обстановке, когда из-за больших потерь очень сильно менялся состав, люди просто не успевали хорошо познакомиться, не то что подружиться. Мы, одесситы, естественно, старались держаться вместе, поддерживали друг друга. Но и нашу компанию постепенно выбили… Я оставался последним.

– Какие отношения у вас были с офицерами?

– Самые добрые, но, конечно, некая дистанция всегда была. Командиры у нас менялись часто, как наступление, так их выбивали… Запомнился последний наш командир взвода, очень хороший был человек, бывший учитель из Сталинграда, к сожалению, не помню его фамилию, но и он погиб…

– Как часто выдавали фронтовые «100 грамм»?

– Всего несколько раз. Я помню, что выдавали нам их на праздники: 7 Ноября, Новый год, может, еще пару раз, и все.

– Как относились к пленным немцам?

– Немцы к концу войны, конечно, были уже «не те». Костяк, их элиту мы уже «выбили». Ненависти к ним я не испытывал, и случаев расправы над пленными я не помню.

– Как вы относились к особистам?

– А мы их и не видели, у них своя работа, а у нас своя.

– И часто доводилось видеть их «работу»?

– Всего один раз, но мне хватило. Расстреляли перед нашим строем парня, который во время боя струсил и с пулеметными лентами драпанул в тыл…

– Какое впечатление это на вас произвело?

– Я не радовался и не смеялся, конечно, и каждый из нас понимал, что мог находиться на месте этого парня… Война – это жестокая штука. Ни мамы, ни папы там нет… Такими мерами воинская дисциплина и укрепляется. Но я к тому времени уже столько крови и смертей повидал, столько жестокости, столько горя и страданий, что на меня эта картина не произвела особого впечатления. Фронт – это не детский сад! Исполнение приказа там превыше всего, даже если ты понимаешь, что погибнешь при этом… На этом зиждется воинская дисциплина, таким образом куется Победа, а иначе получается Франция, которая сдалась немцам всего за месяц… Подняли ручки перед Гитлером. Армия, и тем более война, требуют жесточайшей дисциплины.

Я вам больше скажу. В 2003 г. умер муж моей сестры, Николай Федоров, 1924 г.р. Он был настоящим партизаном, воевал в Ленинградской области, был в 1943 г. ранен и вывезен на Большую землю. Перед войной их, комсомольцев, учили именно партизанской войне, они уже тогда были разбиты на пятерки, в лесах были подготовлены тайники с оружием и продовольствием. Так он нам рассказывал страшнейшие вещи, что когда их отряд зимой отступал, спасаясь от карателей, то они были вынуждены сами пристреливать своих тяжелораненых, которые не давали им оторваться от погони… Они не могли, не имели права оставить этих раненых немцам, поэтому бросали между собой жребий и… Вот такая жесточайшая была война…

– Были какие-нибудь приметы на фронте?

– Запомнился такой случай. В то утро 12 октября 44-го, когда разбомбили нашу роту, мы увидели, что один наш боец, парень с Украины, Вася его звали, а фамилия, кажется, Ивасюк, встал на колени и молится. Мы его спрашиваем, что случилось, все-таки эта была необычная картина. А он говорит: «Приснилось, что сегодня меня убьют». И точно, в тот день при налете он погиб…

У меня никаких особых примет не было, но перед самым ранением мне приснился такой сон: наша рота едет в теплушках. Как обычно, двери настежь, мы сидим, болтаем ногами, и вдруг я вижу, что паровоз нашего состава падает в пропасть, и за ним падают первые вагоны. Я начал кричать: «Ребята, прыгайте! Спасайтесь! Мы в пропасть падаем!» Но меня никто не слышит… Я продолжаю кричать, но меня по-прежнему никто не слышит. И тогда я выпрыгнул из этого вагона. Вот такой сон, я думаю, вещий, был у меня накануне ранения.

Зато необыкновенный случай был у моей матушки. Это была почти безграмотная женщина, но настолько добрая и мудрая. Несмотря на то что мы сами жили тяжело, она всегда всем помогала. Сразу после войны в Одессе было очень тяжело и голодно. Мама моя переболела тифом, потом возвратным тифом, ужасное было положение… И у нас в доме на некоторое время остановился молодой офицер Николай Маслов, кажется, он был журналист. Хотя пожил у нас он совсем недолго, меньше недели, но очень понравился моей маме, поухаживал за моей сестрой и уехал по делам службы в Германию. Прошло года два, а он нам не писал это время, и в одно утро мама нам рассказала, что ей приснился такой сон: будто к нам в дом кто-то стучится, открываем, а там тот самый Коля Маслов, и он говорит: «Мама (он так называл мою маму), меня обокрали в поезде. Даже белья нательного не осталось, переодеться не во что. Постирайте мне». Мы не придали этому особого значения. Вдруг днем кто-то стучится к нам в дверь. Открываем, а там тот самый Коля Маслов. Поздоровались. Он говорит: «Меня обокрали в поезде. Постирайте мне, пожалуйста…» Этот случай я не с чьих-то слов пересказываю, я все это сам лично видел и слышал…

– Как получилось, что у вас нет ни одной фотографии с войны?

– Кому до нас, до простых солдат, было какое дело? Может, в тыловых частях, где люди успевали познакомиться и подружиться, и была возможность сфотографироваться, а там, где я служил, ничего этого не было. Меня на фронте приняли в комсомол, так даже комсомольский билет выдали без фотографии. Конечно, очень жалею, что у меня не осталось фотографий моих друзей, которые погибли.