Читаем без скачивания Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ленинцы испугались тех духов, которых они вызвали и с которыми уже сами не могли сладить. Они сознательно работали всё время для разнуздания анархической стихии – но испугались отпора озлобленной массы буржуазных обывателей.
(„Рабочая газета”)
Но в ходе конфликта проявилась и сила правительства… страна расслоилась… Из столкновения интересов не вытекает неизбежно гражданская война. Классовая борьба не исключает возможности соглашения… Теперь стараются доказать, что Совет, отказавшись от захвата власти, попал в плен к буржуазии, и будто разъяснительная нота – „пустейшие, ничего не меняющие фразы”. Что ж, вся демократия России находится в состоянии ослепления? Такое толкование событий изображает рабочую массу в виде какого-то стада.
(„Известия СРСД”)
Это просто чудо! Два дня котлом кипел город и казалось, что мы накануне общей резни. И вдруг – полное спокойствие, мирное выражение лиц – одно из чудес нашего времени, – и творит эти чудеса Совет Рабочих Депутатов. У него нет ни полиции, ни милиции, но он сказал строго и решительно, и граждане разошлись. Ни одному современному правительству не удалось бы такое подчинение толпы – без насилий, без арестов, без конной стражи. И в трагическом бессилии окажется тот, кто пойдёт против СРСД. И корчась от злобы и смущения, коммунисты из „Правды” должны были признать, что недопустимы призывы к свержению правительства. Но удар получило и тёмное мещанство, которое в эти дни подняло голову и под видом поддержки правительства восстало против Совета. Сквозь истерическую исступлённую манифестацию мещанства на нас глянуло лицо контрреволюции – кадры будущей реакционной антисемитской партии, перекрашенной в зелёный цвет кадетской.
(Д. Заславский, „День”)
Резолюция команды и рабочих морского полигона. Признаём единственную власть Народа России СРСД, а Временное правительство должно уйти добровольно от власти, ему не могут доверять трудящиеся массы России, как представителям капитала.
… удалить из Временного правительства по крайней мере Милюкова и Гучкова, первых отступников от требований народа. В случае отказа – ликвидировать весь состав правительства.
Происки черной сотни. Уже давно по Петрограду бродят тёмные слухи, что 23 апреля, в день именин арестованной бывшей императрицы, чёрная сотня устроит погром. Предупреждаем скрывающихся черносотенцев, что если они осмелятся вновь проявить свою злую волю, как это было 21 апреля, то власть революционного народа через все свои органы немедленно обрушится на этих людей…
(„Известия СРСД”)
ДОКУМЕНТЫ – 18
Опубликовано 25 апреля
ПРИКАЗ № 176 ПО ПЕТРОГРАДСКОМУ В. О.
За последнее время наблюдаются случаи чрезмерного увеличения побегов солдат, расположенных в пределах вверенного мне Округа… Указанное крайне грустное явление заставляет меня принять нежелательную меру, а именно: оглашать в печати имена и фамилии тех солдат, которые, видимо, недостаточно проникнуты сознанием своего долга перед Родиною и важностью переживаемого момента.
Ген.-лейт. Корнилов, 19 апреля
104
Так и переломилась жизнь Ярика – не революцией как бы, а его отпуском. Уехал он из нормального полка, от нормальной роты, а вернулся – всё подменённое и больное. И с тех пор, полтора месяца, всё хуже и хуже.
В подлад к разнимающей солдатское сердце весне тишина на фронте стояла небывалая. Неделя за неделей ни одного орудийного выстрела, не прочертит мина свой светящийся изломанный след, не упадёт с отвратительным хрюканьем, да даже и из винтовок совсем уже редко хлопнут, и как что-то неприличное. Если в полку трещат выстрелы – то это стреляют в галок. А гранатами – глушат рыбу в речке, в полосе резерва. Винтовки чистить, протирать – и унтеры уже не заставят, только у кого у самого совесть есть. А уж к химической атаке – совсем не готовы, и не спрашивай. В землянках – играют в очко.
Каков был отвеку русский солдат! Никогда не жаловался на тяжесть военной службы, на строгости. Караульный устав и обязанности часового цепко держали его воображение. И какие прежде бывали нарушения дисциплины – то только в пьяном виде. Веками было так. И всё отвалилось – за месяц.
И как же несправедливо обернулось на офицеров! Разве ежедневно не одною смертью мы умирали? – да доля павших офицеров больше, чем доля павших солдат. И на фронт разве рвались не те, кто смелей, а другая порода притарчивалась в тылу. И какой офицер „буржуй”, как тычут партийные агитаторы? – у кого есть собственные дома? кто передаёт состояние по наследству? Офицер живёт с одной службы. И уходить со службы – некуда, хоть бы и захотел.
Жили, как внезапно попавши в тюрьму. Заметил Ярик: офицеры стали и сидеть в неуверенных, характерных полупонурых позах, в каких частенько сидят свежие пленные. А каждый десятый, если не пятый, усильно ищет в себе сочувствие к новому невыносному порядку, чтобы всё-таки мочь существовать как-то.
На любое деловое, служебное заседание офицеров – имеет право явиться представитель солдатского комитета – и контролировать. Комитетами верховодят полуобразованные, „которые с носовыми платками”. А если кто из служилых унтеров оборотится сказать за дисциплину или против братания, – им самим угрожают из солдатской массы, что мол „продались” офицерам, из комитета – переизбирают вон. И так все привыкают прислуживать сверху вниз.
Не стало положения беспомощней, опустошённей, чем быть русским офицером.
Ярик-то всегда был с ротой хорош, и к нему после революции не переменились. Никто ему не угрожал, часто звали и в ротный комитет.
Но – для чего ж он становился офицером? Издавний спор его с матерью, что он должен служить офицером – и никем другим? А теперь – кем? А теперь зачем?
Но и отделиться от офицерского ряда никаким благоволением роты Ярослав Харитонов уже не хотел. И рота была – его, но и офицерство – его.
Раньше немецкие прокламации бросали с аэропланов – теперь их приносят свои же солдаты с братания или газету „Русский вестник”, всё на отличной бумаге напечатано и с полной грамотностью: „Кончаем войну! Русские, не наступайте! Мы тоже не будем наступать. И не доверяйте Англии!” Солдатам очень нравится.
А с тыла в полк уже не раз приезжали „делегаты” и близ полковой канцелярии собирали митинги, все валили из окопов туда: земля будет ваша! фабрики – ваши! и жизнь совсем новая – без всякой полиции, не платить податей, и у каждого полный дом добра.
А то и такие приезжают, да и в большевицкой „Солдатской правде”: бросайте фронт и езжайте домой землю делить!
Вот этот отчётливый зов и увлекал солдат: спасайся, кто может! И больше всего поддавались молодые, недавно набранные: „Да лучше заплатим немцам 50 миллиардов и ещё будем работать на них – только бы не воевать.”
Продавала себя Родина за Землю и Волю. Не тянули Вера и Отечество против Земли и Воли.
А всё-таки оставалась и надежда: ведь могла бы фронтовая армия и вовсе бросить оружие, и уже разойтись, – никто б её не остановил. А не расходились! Что-то удерживало.
В тоске ожидали офицеры подкрепляющих вестей из Петрограда, твёрдых и неотменных распоряжений. Но не было их.
И так раскладывали офицеры: сейчас бы нам уйти со службы всем до одного – пусть без нас попробуют. Начальник дивизии внушал: ни в коем случае! всем до одного оставаться на своих должностях, и задерживать, сколько можно, крушение армии.
Но и – куда идти, когда вся Россия стала сумасшедший дом?
Нет, всё больше понимали, что обречены именно тут, на мученичество.
Оттаяли поля – и открылась прошлогодняя трава. Вот: эта самая трава – и росла, и увяла, когда не было у нас ещё никакой революции…
Куда идти?… Разве, в одиночку, – на немецкую проволоку?
105
(Временное правительство молит о поддержке)Пережитые дни 20 и 21 апреля ошеломили если не Терещенко и Некрасова, то остальных министров всех, и даже князя Львова, неуязвимого в облаке его благодушия. При встрече воинских делегаций, всё ещё текших в Мариинский дворец, хотя куда реже, он продолжал ободрительно им заявлять:
Каждый прожитый день укрепляет в нас веру в государственный разум русского народа и величие его души.
Но в частных беседах стал горько жаловаться, что Совет демагогичен, а положение в стране почему-то идёт не к лучшему, а к худшему. Даже обидней всего пришлись министрам не сами апрельские дни, а как врально теперь их перелагала социалистическая пресса: печатались показания каких-то лжесвидетелей, по которым выходило, что вооружённые рабочие отряды только были жертвами нападения озверелых буржуазных толп, а сами или вовсе не стреляли, или только в воздух. Или даже было такое свидетельство, что инвалиды войны с автомобиля „Да здравствует Временное правительство” стреляли в особняк Кшесинской, а рабочие демонстрации шли на Невский нехотя, только лишь узнав о насилиях, творимых буржуазией.
