Читаем без скачивания Заповедник гоблинов: Фантастические романы - Клиффорд Саймак

Центурион повернул коня, поднял руку и, выкрикнув команду, опустил ее. Первая рота колонной по двое двинулась вперед, мерно бряцая оружием. За ротой ехали две повозки, запряженные волами и нагруженные припасами, а за ними шла вся когорта.

Децим с Харкортом, сидя на конях, смотрели на проходящих мимо солдат.

— Не слишком четко маршируют, — сказал центурион. — Разгильдяи порядочные. Но необязательно хорошо маршировать, чтобы быть хорошим солдатом. Эти — из лучших. Прирожденные головорезы, им только и нужно что мясо, выпивка и бабы.

Это было видно сразу. Харкорт в жизни еще не встречал такого сброда. «Отборные мерзавцы», — сказал центурион и был совершенно прав. Стая голодных волков.

— Поосторожнее с повозками на спуске, — предупредил Харкорт центуриона. — Там есть очень крутые места.

— Ничего, как-нибудь спустимся, — небрежно ответил центурион.

Харкорт оглянулся через плечо и увидел, что процессия, которая несла его дядю, уже входит по подъемному мосту во двор замка.

Римлянин протянул ему руку.

— Надеюсь, еще увидимся, — сказал он. — Может быть, если на обратном пути мы будем снова проходить здесь…

— Обязательно сделайте у нас остановку, — Харкорт пожал ему руку, — Выпьем вместе.

Он неподвижно сидел в седле, пока римлянин не скрылся в овраге. Потом повернул коня и медленно поехал к воротам замка.

При виде двух его приземистых башен Харкорт снова вспомнил, как тогда, семь лет назад, они отбивали наседающую Нечисть. И тут же ему почему-то вспомнилось еще кое-что. В то время в замке жил свой чародей, который, после того как все кончилось, объявил, что победа одержана только благодаря ему. Теперь собственного чародея в замке не было. Ну и обойдемся, подумал Харкорт. Того чародея дед после окончания осады выгнал вон. «Терпеть не могу этого мошенника, — заявил он, — Пока мы все, не щадя жизни, бились на стенах, он в своих покоях хныкал, жег какую-то вонючую дрянь и бормотал про себя всякую чушь. Силой наших собственных рук, верностью клинков и меткостью стрел мы прогнали врагов, а как только опасность миновала, этот обманщик выползает из своей конуры и приписывает себе все лавры. Пока я жив, в этом замке не будет никаких чародеев!»

Шишковатый тогда пробовал переубедить деда. «Согласен, — говорил он, — тот, которого ты прогнал, отъявленный мошенник. Но неужели ты, дружище, считаешь, что это разумно — осуждать всех чародеев сразу? Никогда не известно, когда они могут пригодиться. Может быть, теперь, когда ты избавился от этого, и правильно сделал, нам надо поискать другого, получше?» Но старик не унимался. «Все чародеи шарлатаны», — заявил он. На том дело и кончилось, и больше в замке своего чародея не было.

Глава 5

В большом зале замка сидели у огня дед Харкорта и Шишковатый. С ними, развалившись на скамье и прислонившись к стене, сидел и аббат Гай. Его сутана была поддернута, мускулистые грязные ноги вытянуты вперед. В камине весело горел огонь, и в огромном каменном дымоходе слышалось урчанье, словно в горле у спящего пса.

— Как только я увидел легионеров, — рассказывал аббат Харкорту, — я сразу прибежал сюда узнать, не нужно ли чем-нибудь помочь.

Харкорт кивнул, соглашаясь, хотя прекрасно знал, что аббат не думал ни о какой помощи, а прибежал из любопытства, потому что никогда не мог удержаться от того, чтобы не сунуть нос во все, что происходит вокруг.

— А когда твой высокоуважаемый предок, — продолжал аббат елейным тоном, — предложил остаться на ужин, я с радостью принял приглашение. На мой взгляд, нет ничего вкуснее хорошо зажаренного, сочного кабана.

Позади них слуги хлопотали у стола, раскладывая доски для нарезания хлеба и ножи, расставляя кружки и зажигая свечи.

Шишковатый встал и подошел к камину. Он стоял спиной к огню в одной белой набедренной повязке, плотный, массивный, весь покрытый бурой шерстью, как медведь, у которого только что кончилась весенняя линька. Харкорт вдруг осознал, что это не человек, а совсем иное существо, чуждое всему человеческому. За много лет Харкорт привык к мысли, что Шишковатый — друг и неразлучный спутник деда, и хотя всегда знал, что он на самом деле не человек, тем не менее воспринимал его как существо, ничем не уступающее человеку, и больше об этом не задумывался. «Почему же я только сейчас вдруг увидел, кто он такой на самом деле?» — подумал Харкорт.

В том, что его называли Шишковатым, не было ничего удивительного: он действительно был какой-то шишковатый. Его массивные плечи были устроены иначе, чем у человека, голова не возвышалась над ними, а выдавалась вперед, и шеи, можно сказать, не было совсем. Руки у него были куда длиннее человеческих, а ноги — кривые, как будто он сидит верхом на чем-то круглом. Сейчас, когда Харкорт впервые увидел — а вернее, впервые осознал — эти отличия, ему стало не по себе. Потому что он любил Шишковатого, любил даже теперь, несмотря на эти отличия. Когда он был еще младенцем, Шишковатый качал его у себя на коленке, а когда подрос — гулял с ним, показывая ему всевозможные чудеса природы. Шишковатый выискивал для него птичьи гнезда, которых он сам ни за что бы не смог найти, и объяснял, как их искать. Шишковатый говорил ему, как называются разные дикорастущие травы, которые он до этого считал ничем не примечательными, и объяснял, что вот этот корешок помогает при такой-то болезни, а горький навар из этих вот листьев — при другой. Шишковатый находил для него лисьи норы и барсучьи логовища. И насколько Харкорт мог припомнить, рассказы Шишковатого, как ничьи другие, неизменно оставляли у него ощущение, будто все, что он слышит, необычайно важно. Нагулявшись, они усаживались где-нибудь под деревом, и Шишковатый сочинял для него длинные истории, такие складные, что он верил каждому их слову и многие помнил до сих пор.

— Как бы ты ни мечтал приняться за кабана, придется тебе потерпеть, — проворчал дед, обращаясь к аббату. — Смотри, как бы тебе не помереть с голоду, не дождавшись. Сколько живу на свете, не видал здесь такого переполоха. Женщины уложили моего блудного сына в самую лучшую кровать и теперь только и делают, что бегают пичкать его горячим вином с пряностями, кормить всевозможными лакомствами, подержать его за руку и попричитать над ним. Просто смотреть тошно.

— А как он себя чувствует? — спросил Харкорт.

— Нет у него никакой особой хвори, которую нельзя было бы вылечить двенадцатью часами крепкого сна, но они так пристают к нему со своими заботами, что он не может глаз сомкнуть. Твоя мать — прекрасная женщина, но иногда она бывает уж чересчур усердна.