Читаем без скачивания Сокровище троллей - Ольга Голотвина

— Так скверно поет? — предположил Подранок.

— Как поет — того не слыхал, а только втрескался он в нашу Уанаи до помрачения башки. Песни про любовь сочиняет, шляется по лесу — авось, мол, свидеться удастся…

— Хорош над парнем потешаться, — заступился Гвоздь за неведомого Подранку певца. — Забыл, как осенью нас шавки искали? Арби к ним в проводники нанялся, к замковым-то. Завел их в болото — еле выбрались. А сам сбежал и нас предупредил.

— Было такое, — признал Гипаш. — С тех пор наша чужеземная пичуга норовит с ним не встречаться. Мы как-то шли берегом — атаманша, я и Бурьян. Увидели издали: сидит на камешке Арби, щиплет струны лютни — не иначе как песню новую сочиняет. Уанаи встала, как в землю вбитая, да и говорит…

Тут рассказчик заметил предостерегающий взгляд Гвоздя, заткнулся и осторожно глянул на дальний конец стола.

Ксуури, склонив головку набок, спокойно и внимательно смотрела на него.

«Неужели услышала? — подумал Подранок. — В таком гаме? Или по губам читает?»

— Гипаш, — негромко сказала маленькая ксуури.

И почти сразу над столом воцарилась тишина. Разбойники, захмелевшие и развеселившиеся, пришли в себя от единственного словечка, произнесенного их повелительницей. Только один, окосевший больше других, продолжал монотонно распевать печальную балладу. Окосевшему дали по затылку, он очухался и заткнулся.

Грубые голоса смолкли, чтобы не мешать хрустальному переливчатому щебету.

— Гипаш, тебе не пора сменить часового?

— Иду, хозяюшка, уже иду! — откликнулся здоровяк Гипаш и, не допив даже вино в кружке, выбрался из-за стола.

Уанаи тоже поднялась со скамьи, подошла к костру, поднесла к огню кусок сердца на лезвии ножа.

«Ишь, как эта плотвичка поучила жизни здешних щук! — с уважением подумал Подранок. — Что ж, когда стая слушается вожака — это дело хорошее».

Уанаи дожаривала над костром полусырой кусок оленьего сердца. Но мысли ее были заняты вовсе не едой.

Вот, значит, какие слухи ходят про нее? Она боится этого парня с лютней?

Да. Боится.

Из всего, с чем пришлось столкнуться в чужих землях, самым непостижимым и, несомненно, самым опасным была любовь.

В языке ксуури нет даже слова для такого нелепого, немыслимого понятия. А здесь каждый если не пережил любовь, то хотя бы знает о ней. Но никто не может объяснить, что это такое. Люди теряют сон и покой, лишаются аппетита, страдают, зачастую гибнут. Послушать хотя бы жуткие баллады, которые Арби готов распевать без передышки! Они же все кончаются смертью героев — а певец сияет и говорит, что это прекрасно!

И эту душевную сумятицу, это чудовищное расстройство разума здешние люди ухитрились привязать к такому простому, насквозь понятному и не лишенному приятности делу, как продление рода человеческого!

И ладно бы только здешние! Вокруг лежит огромный континент, населенный разными народами. И за морем есть обитаемые земли. И везде люди духовно изуродованы этим загадочным недугом — любовью!

Только маленький Ксуранг, такой одинокий в своем совершенстве, отгородился от большого мира Запредельными горами. Как все-таки велика мудрость предков, закрывших для большинства чужеземцев дорогу через перевалы!

Ее, изгнанницу, не хранят больше Запредельные горы. Но это не значит, что надо сдаться и стать похожей на здешних бедолаг, которые не хозяева ни телу своему, ни духу.

И на этого славного, такого несчастного Арби она бы глядела с жалостью, как смотрит здоровый человек на больного, которому не может помочь.

Глядела бы… Если бы не разговор, случившийся незадолго до первого снега.

Певец тогда хорошо поморочил голову стражникам, бродившим по лесу в поисках отряда. В знак признательности за услугу Уанаи решила подарить ему то, чего он, судя по песням, страстно желал. Себя.

Ждала радостной благодарности — а получила вспышку ярости… все правильно, эта ужасная любовь отнимает рассудок!

Певец, в гневе растеряв красивые поэтические обороты, орал: «Мужчина я! Мужчина, понимаешь! И прекрати унижать меня своими сволочными подачками!»

Уанаи была порядком озадачена: если то, что влюбленные в балладах именуют «венцом устремлений», для него — унизительная подачка, то чего же хочет этот безумец?

Оказалось, ее любви…

Уанаи пыталась объяснить несчастному молодому человеку, что это невозможно. И в ответ услышала страшные слова:

«Невозможно? Нет на свете такого слова! Не слышу его и слышать не хочу. Если дождь падает сверху вниз, если воздух держит птиц, если огонь обжигает, а снег леденит — ты полюбишь меня. Клянусь землей, что кормит меня, клянусь Последним Костром и Бездной — ты полюбишь меня!»

Да, Уанаи была испугана. Да, она испугана и до сих пор.

То, что здесь называется магией ксуури, основывается на простом законе: «Поверь в это сам, заставь поверить другого — и это станет правдой». Можно сказать человеку: «Ты мертв!» — и он умрет, если твоя вера в его смерть будет сильнее его веры в жизнь.

В те незабываемые мгновения Уанаи была беспомощна. Ей нечего было противопоставить раскаленной вере Арби. Она бежала, да, бежала! А потом, день за днем, бесполезно пыталась изгнать из памяти слова безумца.

А если это первый признак любовной болезни? Уанаи уже над собственной памятью не властна? Вот сейчас глядит в костер — а в ушах звучит ненавистный красивый голос: «Верю? Дурацкое слово. Я не верю, а знаю: ты полюбишь меня. Совершенно точно знаю. Иначе и быть не может».

Страшная непоколебимость. По меркам Ксуранга этот парень — могучий чародей.

И что же теперь делать? Убить человека лишь за то, что он болен? Жестоко и несправедливо.

Бежать прочь, и как можно дальше? Но тогда Уанаи потеряет часть уверенности в себе, а значит — станет слабее.

Остается одно: бороться. Ксуури умеют усилием воли изгонять из тела болезни. Справится и Уанаи.

Пока вояки вспоминали былые битвы, лекарь Барикай, не замеченный никем, улизнул из-за стола. Конечно, любопытно послушать байки наемников, но у лекаря были дела. Согрелся, выпил винца, убедился, что не простыл, — а теперь пора позаботиться о своих сокровищах, на которые не позарился разбойник.

В сенях Барикай наткнулся на служаночку лет двенадцати — кажется, хозяйка называла ее Недотепкой. Ну, до чего забавная физиономия — как у деревенской тряпичной куклы: глазищи вытаращенные, рот до ушей, косички торчат, как соломенные жгуты.

Лекарь попросил у малышки принести ему на время что-нибудь из старых вещей — холодно же на улице. Девчушка закивала с таким усердием — непонятно, как у нее голова не оторвалась! Убежала, быстро вернулась, вся в пыли и паутине, даже нос грязный. Принесла драный овчинный полушубок. Барикай поблагодарил девчушку, вытряхнул полушубок на крыльце, накинул на плечи и пошел туда, где под навесом стояла тележка.