Читаем без скачивания Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я стоял у реки Сумидагава и, глядя на скопившиеся в устье парусные суда и баржи, ощущал, как в меня вливаются «стихи о жизни», ещё не появившиеся в сегодняшней Японии. Они ждут своего создателя. Ввести в произведение коммунистические или анархистские идеи совсем не трудно. Но лишь пролетарская душа придаёт поистине поэтическую величественность, сверкающую в произведении подобно алмазу. Умерший молодым Филипп имел пролетарскую душу.
Флобер передал в «Мадам Бовари» драму буржуазии. Однако не его презрение к буржуазии обессмертило «Мадам Бовари». Обессмертило её лишь мастерство Флобера. Филипп помимо пролетарской души тоже обладал завидным мастерством. Каждый художник должен стремиться к совершенству. Лишь совершенные произведения, как кристаллы кальцита, станут достоянием наших детей и внуков. Даже если и подвергнутся выветриванию.
КУНИКИДА ДОППО
Куникида Доппо был талантливым человеком. Ему совсем не подходит прилипшее к нему словечко «неумелый». Какое из его произведений ни взять, ни об одном нельзя сказать, что оно сделано неумело. «Правдолюбец», «Полицейский», «Бамбуковая калитка», «Незаурядно заурядный человек» – всё это написано мастерски. Если называть Доппо неумелым, то «Филипп» – тоже неумелое произведение.
Однако это не значит, что Доппо называли «неумелым» без всяких оснований. Он не писал историй, развивавшихся, так сказать, драматургически. Никогда не писал длинно. (Разумеется, оттого, что не мог делать ни того, ни другого.) Отсюда и родилось прилипшее к нему словечко «неумелый». Но именно в этом «неумении», или частично в нем, и заключался его талант.
Доппо обладал острым умом и одновременно мягким сердцем. Но, к сожалению, гармонии не получилось. В этом и была его трагедия. Столь же трагическими личностями были Фтабатэй Симэй и Исикава Такубоку. Правда, у Фтабатэя было не такое мягкое сердце, как у них. (Или же он был в большей степени, чем они, человеком дела.) Потому-то его трагедия не столь велика. Вся жизнь Фтабатэя была трагедией, фактически не являвшейся таковой…
Однако взглянем снова на Доппо – из-за своего острого ума он не мог не обращать взора к земле, так же как из-за своего мягкого сердца не мог не обращать взора к небу. Первое родило такие рассказы, как «Правдолюбец» и «Бамбуковая калитка», второе – «Незаурядно заурядного человека», «Горе мальчика», «Печаль картины» и другие рассказы. Не случайно Доппо любили и натуралисты, и гуманисты.
Обладая мягким сердцем, он был, конечно, поэтом. Не просто в том смысле, что писал стихи. Он был поэтом, отличным от Симадзаки Тосона и Таямы Катая. От него нельзя было требовать стихов Таямы, напоминавших полноводную реку. Нельзя было требовать и стихов Симадзаки, похожих на яркий цветник. Стихи Доппо теснее связаны с жизнью. Они всякий раз взывали к «облакам в бескрайней выси». В молодости одной из любимых книг Доппо было сочинение Карлейля «Герои». Мне кажется, исторические взгляды Карлейля оказали на него огромное влияние. Но не меньшее влияние оказал поэтический дух Карлейля.
Как я уже отмечал, Доппо обладал острым умом. Стихи «Свободное обитание в горном лесу» не могли не превратиться в сборник эссе «Равнина Мусаси». «Равнина Мусаси», как говорит само название, действительно равнина. Но сквозь перелески, разбросанные на этой равнине, проглядывают горы. «Природа и человек» Токутоми представляет собой полную противоположность «Равнине Мусаси». В описании природы они, безусловно, равны. Но на последнем гораздо больше, чем на первом, лежит патина печали. В ней чувствуется налёт традиций Востока, включая Россию. Удивительна судьба «Равнины Мусаси» – патина печали превратила её в ещё более совершенное произведение. (Немало писателей пошли дорогой, проложенной Доппо в «Равнине Мусаси». Я помню одного – Ёсиэ Когана. Сборник его эссе того времени исчез в заливающем нас «книжном потоке». Но он был поразительно трогателен.)
Доппо ступил на землю. И, как всякий человек, столкнулся с людским варварством. Но живший в нем поэт навсегда остался поэтом. Острый ум заставил написать перед смертью «Записки прикованного к постели». Им же создано стихотворение в прозе «Дождь в пустыне».
Если говорить о наиболее совершенных произведениях Доппо, то нужно назвать «Правдолюбца» и «Бамбуковую калитку». Но они не дают полного представления о Доппо, который сочетал в себе поэта и прозаика. Наиболее гармоничного или наиболее счастливого Доппо я вижу в его эссе «Охота на оленя». Этому эссе близки ранние произведения Накамуры Сэйко.
Все писатели-натуралисты шли вперёд, сосредоточенно глядя перед собой. И лишь Доппо время от времени воспарял к небу…
СНОВА ОТВЕЧАЮ ТАНИДЗАКИ ДЗЮНЪИТИРО
Я прочёл «Понемногу о многом» Танидзаки Дзюнъитиро, и мне снова захотелось поговорить с ним. Разумеется, мне бы хотелось поспорить не с одним Танидзаки. Но, к сожалению, сейчас редко можно встретить противника, с которым удалось бы подискутировать открыто и бескорыстно. Именно такого человека я увидел в Танидзаки Дзюнъитиро. Возможно, я оказываю ему медвежью услугу. Но если он дружески, спокойно выслушает меня, я буду этим вполне удовлетворён.
Бессмертно не только искусство. Бессмертны и наши суждения об искусстве. Мы без конца обсуждаем проблему: что такое искусство? Мысли об этом мешают моему перу двигаться свободно. Но, чтобы полностью выявить свою позицию, я бы хотел немного поиграть в пинг-понг идей.
I
Не исключено, что я, как утверждает Танидзаки, подвержен беспрерывным колебаниям. А может быть, действительно подвержен им. У меня не хватает мужества решительно преодолеть то, что уготовано мне злым роком. А когда изредка такое мужество появляется, мне всё равно ничего не удаётся. Пример тому – мои рассуждения о произведениях, лишённых того, что можно назвать «повествованием». Но я говорил – Танидзаки приводит эту цитату, – что «ценность художника определяется тем, насколько «чистым» он является». Эти слова ни в малейшей степени не противоречат сказанному мной, что произведения, лишённые того, что можно назвать «повествованием», являются не самыми лучшими. Я бы лишь хотел увидеть в прозаическом или драматическом произведении «чистого» художника. (К примеру, произведения японских очеркистов демонстрируют облик «чистого» художника.) Думаю, сказанного достаточно, чтобы ответить Танидзаки, заявившему: «Я не совсем хорошо понимаю, что означает поэтический дух».
II
Мне кажется, я бы тоже мог понять так называемую «созидательную силу», о которой говорит Танидзаки. Я не собираюсь отрицать, что в японском искусстве, особенно в сегодняшнем, недостаёт такой силы. Однако если проявление этой силы, о которой говорит Танидзаки-кун, не ограничивается романами, то писатели, которых я уже упоминал, обладают такой силой. Правда, понятие силы имеет относительный характер, и поэтому судить о её наличии или отсутствии следует, исходя из определённых критериев. Всё же я ни за что не могу согласиться, что
