Читаем без скачивания Летописцы отцовской любви - Михал Вивег

6

Всегда, когда сестрица долгое время у нас не показывается, фатер впадает в тяжелую ломку и под каким-либо сомнительно прозрачным предлогом в ближайший уик-энд старается нагрянуть к ней с визитом. Бог весть почему, но он и меня берет с собой — скорей всего для алиби.

Так, например, спустя неделю-другую после того, как сестрица допрашивала этого обожателя раковин, у фатера с самого утречка в субботу поехала крыша: давай-ка, мол, прямо сейчас, до полудня, махнем к Ренатке — наконец приделаем ей лампочку.

— Лампочку? — с удивлением говорю я, поскольку ни о какой лампочке мне, в натуре, невдомек.

— Ну да, над кроватью, — втирает мне очки фатер. — Она читает в постели, а до сих пор у нее там не приделана лампочка.

— Вот оно что.

— Та черная. Из «ИКЕИ».

— Схвачено, — говорю.

Папахен принимается радостно укладывать инструмент.

— Это так, про между прочим: а сестрица в курсе, что мы к ней сегодня ввалимся?

— Как-никак я могу раз в месяц навестить собственную дочь, — обиженно гундит фатер.

— Почему же нет? Кто говорит, что не можешь? — срезаю его, но тут же, как только он запирается с субботним приложением в сортире, быстро набираю сестрицын номер.

Телефон звонит многозначительно долго.

— Але, — отзывается наконец сестрица.

Ну ясно, она еще дрыхла.

— Высыпь пепельницы, убери бутылки. А того гаврика, что возле тебя слюнявит подушку, мигом выстави. Через полчаса мы с фатером у тебя. Если случайно тебе еще неизвестно, так знай: двигаем к тебе мастерить лампочку…

— Что-что? — не врубается сестрица. — Какую, господи, еще лампочку?

— Над кроватью, — сладко тяну я. — Ты же читаешь в постели без лампочки и портишь свои красивые глазки, sugar.[25] Твой папка больше не может этого вынести — он через минуту пожалует и приделает лампочку.

— Какой он правда хороший…

— Самоотверженный, да?

— Только я никакую лампочку не хочу! И уж тем более в субботу утрам! И вообще, я не одна, и, кроме того, тут дикий бардак…

— Стало быть, honey,[26] ты в обломе! Фатер покакает, и мы мигом к тебе.

— Никаких гостей я не принимаю!

— Это ты ему скажи…

— Но почему, господи, в субботу утром?!

Слышу — фатер спускает воду.

— Закругляюсь, монтер уже идет, — говорю я быстро и вешаю трубку.

По сей день не допру, как она изловчилась, но, когда полчаса спустя мы с фатером ввалились к ней, ее гарсоньерка была как стеклышко: посуда вымыта и убрана, пыль вытерта, с пола, как говорится, хоть кашу ешь (при условии, конечно, если какому мудафелю такое пришло бы в голову). И сама она свежекупаная, башка мытая, в выглаженном кремовом халатике. И ко всему видок у нее ничуть не усталый. Даже наоборот.

— Папочка! Братец! — приветствует она нас с интонацией Адины Мандловой.[27] — Какая приятная неожиданность!

— Мы не разбудили тебя? — притворно спрашивает папахен и пристально оглядывает убранную квартиру.

— Что вы! Я с раннего утра на ногах, — сладко говорит сестрица и усаживается в кресло с пяльцами, что достались ей от нашей бабушки. — Вот вышиваю. Я всегда утречком по субботам вышиваю. — Показывает фатеру иглу с ниткой.

Фатер явно не врубается. Я сажусь на кровать и, когда фатер отворачивается, чуть приподымаю перину — интересно, нет ли на простыне следов спермы. Вроде нет ничего, но от одной подушки едва слышится слабый запах мужского одеколона.

Сестрица предупреждает меня взглядом. Я корчу ей веселую рожу.

— У тебя тепло, — поддерживает разговор фатер. — Значит, он уже нагревается?

В прошлый наезд он спускал воздух из радиатора. («Холодина у нее как в погребе», — твердил он.)

— Отлично нагревается, — говорит признательная сестрица с иглой во рту. — И кран в кухне, что ты недавно исправил, тоже пока не течет…

Папахен в явной отключке. Он ходит по квартире и с удовлетворением осматривает свои непрошеные починки.

— Я решил зайти к тебе и приделать лампочку над кроватью… — говорит он наконец.

Сестрица как бы от неожиданности откладывает вышивание.

— Серьезно?! Золотой мой, цены тебе нет…

7

Сегодня Кроха в дурном настроении. Все утро она лежит в тени под пиниями и не желает ни с кем общаться. Примерно раз в час мы с М. проведываем ее.

— Что-нибудь случилось? — прямо спрашивает М.

Кроха молча мотает головой.

Подойдя к ней в очередной раз, мы видим — она уснула.

Изнывающий отец прикрывает полотенцем ей спину.

К концу дня она просыпается совершенно преображенной. На щеке у нее еще вмятина от парусинового лежака, но она уже бурлит энергией.

— У меня идея! — восторженно оповещает она всех.

И пускается перед нами вскачь по горячему песку.

— Слушаем тебя, — говорит М., сразу же оживившись. (Его мысль реагирует на изгибы настроения Крохи традиционно мгновенно.)

— Давайте не пойдем на ужин, а…

— Исключено! — улыбается М.

— Погоди, выслушай: давайте не пойдем на ужин, а вместо этого устроим на пляже пикник.

— Great idea![28] — говорит Синди.

— Пикнику костра! — мечтательно говорит Кроха.

Она жестами в воздухе изображает пламя, а затем извивается в коротеньком, но очаровательном восточном танце.

Оба присутствующих отца наблюдают за ней с упоением, которое ни Синди, ни я при всем нашем желании разделить до конца не можем.

— Правда, потрясная идея? — Кроха упорно добивается от них согласия.

М. переглядывается с моим отцом. Потом обращается к дочери:

— Девочка моя, безусловно, это прекрасная, романтическая идея, но, к сожалению, неосуществимая. Даже в том случае, если мы откажемся от ужина в гостинице, хотя, естественно, этого делать не хочется.

— Я — запросто, — говорю я.

— Почему неосуществимая? — не отступает Кроха. — Ну скажи, почему?

— Да потому, что на этом частном пляже — это ты можешь прочесть вон на той табличке на нескольких европейских языках — разводить костры запрещено под угрозой высокого штрафа.

— Не будь таким невыносимо консервативным, — говорю я и мужественно встречаю его осуждающий взгляд. — Найдем другой пляж, что особенного?

— Sure![29] — поддерживает меня Синди.

— Здорово! — восклицает Кроха. — Какой-нибудь общий пляж, так?

М., слегка поднимая брови, пробегает взглядом разноцветные прямоугольники отдельных пляжей, тянущихся вдоль моря до самых скалистых утесов на весьма отдаленном горизонте.

Братец громогласно смеется.

— Ну хорошо, — говорит М., — тогда предположим, что теоретически нам удается найти пляж, на котором разводить костры разрешается. Но вопрос второй: из чего мы разложим этот костер и что в течение всего пикника будем в него подкладывать?

— Для этого есть плавник, — произносит Кроха авторитетно.

— Правильно! — восклицаю я как можно радостнее. — Правда, Синди?

— Правда, — соглашается Синди. — А что такое плавник?

М. оглядывает нас обеих, словно видит впервые в жизни.

Мой отец делает веселый и одновременно всепонимающий вид.

Братец одурело держится за голову.

Кроха, глядя на него, упрямо скалится.

— Хорошо, — говорит М. спокойно и серьезно. — Допустим тогда, что мы нашли подходящий пляж с необходимым количеством сухого плавника, с помощью которого мы легко разведем костер.

Уголки губ у него весело подрагивают, но он подавляет улыбку.

— Допустим далее, что прилив нам неустанно будет подбрасывать сухой плавник, скорее всего, обломки потерпевших крушение деревянных кораблей, так что у нас будет чем поддерживать огонь.

— Ты противный, папка! — мрачнеет Кроха.

— Остается последний вопрос: что мы будем есть?

— Нормально возьмем с собой ужин из столовой, — торжествует Кроха. — Незаметно сделаем свертки!

В наступившей тишине мы все, несомненно, думаем о том, как незаметно вынести из переполненной гостиничной столовой ужин на шестерых человек.

— А в конце концов почему бы и нет? — озорно говорю я.

— Я скажу тебе, почему нет, — говорит мне М., с виду обиженный моим поведением (но на самом деле я продолжаю расти в его глазах).

— Oh, shut up, — смеется Синди. — Let’s have a picnic![30]

Часа через три мы сидим под теми дальними скалистыми утесами у костра, разложенного из остатков случайно найденной камышовой циновки, нескольких бумажных стаканчиков и трех кусков плавника. Мы едим из свертков, вынесенных из гостиничной столовой на глазах у возмущенных официантов.

У нас пикник.

За нашими спинами гудит прилив, и искры, взметающиеся от костра, похожи на заблудшие светящиеся звезды, которые тщетно пытаются снова попасть на небо.