Читаем без скачивания Девочка, которой всегда везло - Зильке Шойерман

Мы одеваемся, я медлю, держу в руке ключ, но, вместо того чтобы идти к двери, застываю в прихожей, и Кай нетерпеливо тянет меня за руку, но я не двигаюсь, я просто не могу идти, несколько секунд я стою, как памятник, в распахнутом пальто, парализованная внезапно нахлынувшей печалью. Кай отпускает мою руку и говорит, что если мы не поспешим, то он умрет с голода. Я протягиваю руку и указываю на мой рюкзак, стоящий на полу в прихожей. Мы потом вернемся сюда? — спрашиваю я, он отвечает утвердительно: да, оставим вещи здесь. Но я все же склоняюсь к рюкзаку и быстро забираю ключ от квартиры, кошелек и блокнот. Мы выходим в ночь, и мне приходится зажмурить глаза, так как от холода они начинают слезиться, я выдыхаю клуб пара, он поднимается вверх, как маленькое облачко, я слежу за ним взглядом, вижу окна Инес, окна темные, кроме одного — мы забыли выключить свет в гостиной. Мы сворачиваем направо и тотчас за углом Глаубургштрассе видим бистро, единственное освещенное здание в округе, чисто жилом районе. Из ночной тьмы мы попадаем в брутальное царство эффективного неонового освещения, беспощадной белизной отнимающего у всех предметов их естественный цвет. Официантка, юная девушка, похожа на призрак. Мы — единственные гости — усаживаемся за крошечный столик на двоих. Стол стоит слишком близко к стене, и Кай приподнимает его и отодвигает немного в сторону. Алюминиевая конструкция кажется почти невесомой. Я поднимаю глаза, огромное зеркало вдоль длинной стены заведения удваивает Кая и его действо, лицо его поражает страшной бледностью, и я отвожу взгляд.

Официантка подошла к нашему столу, раскачивая руками в такт какой-то своей внутренней мелодии, и точно так же раскованно отошла, оставив меню. Иногда по вечерам я захожу сюда, говорит Кай, я живу в Вестенде, он открывает спичечный коробок, на Зисмайерштрассе, знаешь такую? Это прямо у Пальменгартена. Мы обязательно там погуляем. Он говорит, с удовольствием затягиваясь сигаретным дымом, я нервничаю, надеясь, что его умиротворяющее настроение заразит и меня, пока я позволяю ему говорить, и происходит как раз то, чего я хочу, — он говорит о себе, но я не могу сосредоточиться, он вскоре это замечает и принимается молча пить свое пиво. Рукав его рубашки засучен, и я вижу циферблат часов. Время — около трех. В редакции Рихард завтра обязательно спросит, где это я пропадаю по ночам. Приносят сандвич, официантка ставит его между нами, а передо мной кладет еще и бумажную салфетку, в которую завернуты ножи и вилки. Рукой я касаюсь ряда воткнутых на равном расстоянии маленьких пестрых шпажек, которыми скреплен сандвич. Чрево святого Себастьяна, изрекает Кай и извлекает из салфетки нож. Я снова плачу. Кай прищуривает глаза. У тебя это хроническое? Сколько раз в день ты плачешь — один, два или три? Нет, рыдая, всхлипываю я, нет, и провожу ладонью по лицу. Впустив в зал волну холодного воздуха, в заведение входят еще одни поздние гости, это пара, судя по тому, что они держатся за руки. Своими подбитыми ватином блузами, одинаковыми футболками и короткими стрижками они так похожи друг на друга, что я только со второго взгляда понимаю, кто из них мужчина, а кто женщина. Она в туфлях-лодочках и шерстяных гетрax, он — в кроссовках. Войдя в дверь, они снова лихорадочно хватают друг друга за руки, словно боятся, что сейчас налетит шквал и навсегда унесет их в разные стороны. Они садятся рядом с нами, хотя в зале свободны все места, теперь они держат друг друга за руки, протянув их через стол. Та часть тандема, которую я принимаю за женщину, смотрит на мое зареванное лицо и бодро кивает: любимые ссорятся? — бывает, пара грубых фраз, неосторожное слово, да еще в три часа ночи, такое случается. Меня эта пантомима страшно злит. Парочка громко заказывает шампанское, что едва ли принято в этом заведении, и я вспоминаю, что говорил мне по этому поводу юный Флетт, вероятно, эти голубки переживают сейчас самый романтичный момент в своей жизни. Кай вгрызается зубами в хлеб: ешь, говорит он, если хочешь, и я, с трудом подавив желание показать ожидающей шампанское даме язык, хватаюсь за вилку. Проклятая дрянь выскальзывает у меня из рук и с нескончаемым звоном падает на пол; гопля, говорю я, как клоун, уронивший жонглерский шарик, откуда-то тотчас появляется официантка с новыми ножом и вилкой в салфетке, она размахивает этой штукой, как крошечной тросточкой. Отлично, говорит Кай и достает из кармана кошелек. Стоит поспать хотя бы пару часов. Я молча смотрю, как он расплачивается.

Едва лишь дверь бистро захлопнулась и мы свернули на безлюдную улицу, я набросилась на ошеломленного Кая: как ты можешь так поступать, как можешь ты делать вид, будто все нормально; на лице Кая, вознамерившегося было положить мне на плечо руку, отразилось полное непонимание, сменившееся упрямством, а затем недовольством; несколько раз он глубоко вздохнул, а потом, делая ударение на каждом слове, как будто обращаясь к идиотке, заговорил: это не просто так, это серьезно, это настолько серьезно, что я не понимаю, как можно решить такую головоломку за одну ночь. Произнося свою речь, Кай сделал шаг назад, сжал кулаки и слегка развел руки в стороны, отчего стал похож на готовую к старту ракету, от которой еще не отошли опоры. Ты должен принять решение, говорю я, неужели тебе это не ясно, он в ответ: то, что мы сделали, и есть окончательное решение. Для нее или для тебя? — язвительно спрашиваю я. Этого я не знаю, он в таком же бешенстве, как и я, для нее, скорее, нет. Мы молча смотрим друг на друга. Я уверен, продолжает он, что ты и сама чувствуешь, что этот вечер — ночь, поправляется он, — мы должны пережить, просто пережить. Просто пережить, зло передразниваю я и топаю ногой, но это всего лишь спектакль, я же прекрасно понимаю, что он хочет сказать, я знала все это наперед и испортила все дело совершенно сознательно. Он делает шаг, берет в ладони мое лицо и спрашивает: что мне делать? Я говорю: не знаю, что тебе делать, я не знаю, но мне страшно сознавать, что ты смог так быстро забыть Инес. Нет, он отпускает мое лицо, нет, я всегда вижу ее, когда смотрю на тебя. Ты — в ней. Я воспользовался ею, чтобы познакомиться с тобой, она была — понимаешь ли ты? — твоей предтечей. Нет, отвечаю я с ледяным спокойствием, этого я не понимаю. Поворачиваюсь и, не останавливаясь, ухожу прочь.

Весь день в редакции я провела в состоянии сильнейшего переутомления. Ближе к вечеру, до начала сумасшедшей гонки, бегло просмотрела оставшиеся непрочитанными газеты других издательств в поисках тем, могущих быть интересными для обсуждения. Мне в глаза бросилось бесспорно интересное сообщение из «Бильд-цайтунг»: какой-то пингвин невольно совершил почти кругосветное путешествие. Где-то у побережья Южной Африки он попал в сети японского рыболовного судна и вместе с рыбным косяком угодил в рефрижератор, питаясь рыбой, он выжил в ледяной тюрьме при температуре минус двадцать, и был обнаружен при выгрузке рыбы на Канарских островах. Теперь бывший пленник обитает на Тенерифе, в самом большом в мире пингвиньем заповеднике. Я присмотрелась к фотографии: замерзшая птица пытается спрятать голову под крыло, когда фотограф нажимал затвор. Я вырезала заметку, решив, что она повеселит Инес. По пути домой я купила бутылку виски, попросила красиво ее упаковать и с курьером доставить в больницу. Продавец, элегантные усы которого дрогнули, когда он тянулся за бутылкой, стоявшей на верхней полке стеллажа, заговорщически подмигнул мне, когда я уходила. Хотите кого-то порадовать, сказал он на прощание — без сомнения, ответила я. Правда, слово «радость» в данном случае, пожалуй, слабовато.

Как я и ожидала, вечером мы столкнулись с Каем в квартире Инес. Я открыла дверь ключом, стараясь не шуметь, но все же нашумела настолько, что едва я вошла, как в прихожей появился Кай. Я знал, что ты придешь, торжествующе произнес он, ты же оставила здесь рюкзак. Рюкзак по-прежнему сиротливо стоял на полу у гардероба, мне оставалось только взять его и уйти. Рюкзак был практически пуст, и я видела, что Кай это знает. Вчера я вытащила из него все важное, говорю. Все важное, вот как, говорит он и принимается расстегивать на мне пальто.

Мы лежим рядом и беседуем, два скитальца, которых судьба связала короткой веревочкой. В комнате так темно, что мне не надо закрывать глаза, чтобы представить себе то, что описывает Кай: вот он — студент-фотограф, изучающий жизнь, вот он — таксист, познакомившийся с Инес. Круг замыкается, и только когда мы встанем и посмотрим на этот круг отчужденно и со стороны, то поймем, что он далеко не завершен. Но, известное дело, при взгляде из постели он казался завершенным, так же как и мой, и оба этих завершенных круга — да и как может быть по-иному — дробятся на множество более мелких отрезков. Мысль об этих познанных нами, а значит, существующих отрезках снова будит в нас желание, разряжающее желание, такое же, как в первый раз.