Читаем без скачивания Через триста лет после радуги - Олег Михайлович Куваев

Им надо было пройти шестьдесят километров до автотрассы на прииск. Они не знали еще, что через несколько часов выбьются из сил и будут тщетно искать хоть кусок дерева, чтобы вскипятить чай в жестянке, взятой по совету бывалых ребят. Не знали, что днем размокшие валенки в кровь собьют им ноги и серая шерсть, будет прилипать к живому мясу. Не знали, что на последнем пределе им попадется несколько досок, сорванных кем-то с обшивки тракторных саней, и они уснут на этих досках, положив под голову ненавистные чемоданы. Не знали, что апрельское солнце во сне сожжет им лица, и голова будет жестоко гудеть от такого сна. Они не знали тундровой дороги и не знали, как усталость превращается в конце концов в ненависть к дороге, к усталости и к себе.

Не знали, что, когда ненависть начнет переходить в жалость и страх, они увидят черную ленту трассы, и попутный шофер молча откроет им дверцу.

3

В жизни Сашки Канаева имелось обстоятельство, которое он скрывал даже от Муханова.

Началось с того, что его выгнали со второго курса библиотечного института. Выгнали за то, что он три дня прогулял на дне рождения брата Семы. Выгнали не за прогул, а за то, что он явился на лекцию прямо со дня рождения, не совсем четко владея памятью и рассудком. Строгий пушкинист Кандыбин это легко заметил, и Саньку выставили даже без назидательной беседы в деканате.

Брат Сема работал экспедитором — развозил трикотаж по московским магазинам. Оттого, что он ухитрялся развозить самый модный товар — в то время это был нейлон и разные безразмерные чулки-носки, — у него водились щедрые деньги. А оттого, что он был обаятелен и далеко не глуп, ему вообще хорошо жилось на свете.

Бизнес брата Семы казался простым и безгрешным, как сказка. Он только получал партию модного товара и привозил его в магазин. Но если при выходе из магазина он не находил в карманах халата установленной суммы, магазин мог ждать этого товара до судного дня. А магазину нужен план, нужны премиальные. Он не брал взятку, просто ему всовывали ее в карман самым подлым образом, неизвестно кто.

Брат любил Саньку — щедро снабжал деньгами, одевал на год впереди общей моды и спас, когда Саньку выгнали из института.

— Не горюй. Гранит науки зубы портит, — так сказал он.

И Санька стал работать продавцом в магазине «Радиотовары». Рядом с ним работал Володя — веселый аристократ. Изредка из-за стеклянной дверцы выходил Пал Давыдыч — серьезный человек со странной растительностью на голове: вся передняя половина черепа у него была гола, как полированная кость, и потом на линии ушей резко, как по линейке, начиналась волосяная густота.

Работа в магазине понравилась Саньке. У входа размещалась радиотолкучка. Там торговали полупроводниками, дефицитными «желудями», импортными транзисторами для доверчивых. Забегали ошалевшие от поисков радиолюбители. Кто потолковее, быстро находил общий язык с Володей, веселым аристократом. Тот умел со снисходительным изяществом выдать пакетик и столь же изящным жестом спрятать в карман гонорар.

Первый раз Канаев стал жуликом, когда в магазин привезли приемники «Рекорд». Эти нелепые с виду, но дешевые и надежные в работе коробки провинция брала нарасхват. Магазин находился недалеко от вокзала. План операции разработал все тот же Володя. Истомившийся покупатель радостно тыкал пальцем в приемник: «Продается! Выпишите!» Санька сухо говорил: «Неисправен». Он не врал, так как утром собственноручно разбил в приемнике одну лампу, после чего тот годился только для прокручивания пластинок. Покупатель начинал канючить. Саня выразительно намекал: «Могу починить». После этого только оставалось опуститься под прилавок, посидеть там пару минут и вынуть другой приемник — исправный. Сказочно просто. Точь-в-точь, как у брата Семы.

Вечером в полутемном складском коридоре его остановил директор Пал Давыдыч и спросил: «Ну как?» И улыбнулся мертвой улыбкой. От этой гримасы доброжелательного мертвеца у Саньки мурашки пошли по коже.

О моральной стороне жульничества Санька скоро перестал думать.

— Налог на людскую глупость, — так сказал математик жизни брат Сема.

Страх был. Он остался с той самой минуты в полутемном коридоре. Он проходил вечером, когда Санька встречал у выхода из магазина плечистую фигуру старшего Канаева. Они шли по вечерней Москве, свободные, как боги, и были богаты, как боги, на этот вечер. Санька чувствовал надежную уверенность, когда рядом был старший брат: каменная стена в элегантном костюме. Они искали настроение минуты, которое подскажет им, как провести этот вечер.

К весне стало хуже… Просто неизвестное десятое чувство подсказывало, что стало хуже. Без всяких видимых причин. Они много пили в то время. Почему-то каждый вечер настроение минуты подсказывало им выпить. По утрам Саньку смешила обывательская, банальная, коридорная истина его жизни: «Раз торгуешь — значит, воруешь, раз воруешь — значит, пьешь».

Брат Сема недаром считался отчетливым мужиком. В один из вечеров, он не повел Саньку в ресторанную помпу, а они просто пошли по улицам, прошли по Каланчевке к скверику, где от нарисованных тушью деревьев шел тревожный весенний запах. По дороге они взяли в гастрономе бутылку водки. Брат Сема кивнул на заведение с надписью «Буфет». В буфете было пусто. Только в углу сидели два охотника с рюкзаками и зачехленными ружьями, с помятыми от лесных ночевок лицами. Они вдумчиво обсуждали двустволку какого-то Федора.

Брат Сема повернулся к Саньке:

— Ну?

— Плохо, — сказал Санька. Буфетчица принесла им чистые стаканы и по бутерброду с краковской колбасой.

— Все просто, Саня, — сказал брат Сема. — Чтобы жить, нужен рубль. У умного есть безопасный рубль. У жадного есть впереди тюрьма. Ты этого боишься?

— Боюсь, — сознался Санька. — Сегодня с Володькой магнитофоны сбывали, даже руки тряслись, до чего я боялся.

— Мне наплевать, кем я буду в десятом перерождении, — сказал брат Сема. — Коровой, зайцем или министром. Я сейчас хочу жить свои шесть десятков. Через двадцать лет от меня будет могильный холмик. Скажи, учившийся в институте брат, какую проповедь из какой газеты поставишь ты мне против этого факта?

В тусклом свете единственной лампочки лицо брата Семы казалось усталым. Походил он сейчас на киношного благородного проходимца. Охотники уже кончили обсуждать Федорово ружье и начали врать друг другу, изредка прерываясь: «А может, еще сообразим одну?»

— Я вам соображу, — сказала буфетчица из-за стойки.

— Не знаю, — сказал Санька. — То, что деньги нужны, — это так. А дальше?

Они выпили.

— Хоть это ты понял, мой младший брат, — сказал, выдохнув водку, брат Сема.

— Сегодня мы с