Читаем без скачивания Абсолютная альтернатива - Илья Тё

Однако, услышав зов Думы, толпа, закормленная социалистическими теориями в течение многих лет, поднялась, сметая все на своем пути. Но не потому что обожала лидеров думцев или хотя бы понимала их требования, а просто… потому что позвали.

И вопрос заключался в одном: услышав призыв все той же Государственной думы остановиться, внемлет ли такому призыву толпа? Сам Родзянко в этом сильно сомневался. Должен ли сомневаться в подобном исходе я?

Как бы там ни было, закончив на сегодня с телефонными переговорами и чтением телеграмм, я решил отключиться и попробовать проанализировать новые обстоятельства. Выйдя из переговорного пункта в сопровождении Воейкова и министра Двора, я отправился с этой целью к себе в кабинет. Присел, растворившись в огромном диване, посмотрел на большую картину напротив. Картина в кабинете Верховного главнокомандующего Русской армией (то есть меня) изображала рябчиков и легавых. Собак, разумеется, а не преданных стране жандармов охранки.

Еще раз как будто сквозь туман собственных тягостных мыслей я обратил внимание, насколько кабинет моего реципиента неудобен для настоящей работы. Одинокий стол, стулья, кресла, письменный прибор. Полное отсутствие книг, карт, каких-то иных носителей информации. Ткань гобеленов на стенах, роскошный камин в углу.

Меня окружала тягостная картина.

Компьютер сюда, подумал я, Интернет, факс, электронную почту, мобильный телефон. В начале двадцатого века время текло очень медленно и неспешно. Эта тяжкая, тягучая, почти болотная неспешность, облицованная панелями роскоши и традиций, в сложившейся обстановке являлась абсолютно неприемлемой!

Ответ на мой главный вопрос явился в голову сам — будто из окружающей пустоты. Для того чтобы разрубить узел заговора, мне не нужно было выдумать нечто сложное. Чтобы решить задачу, необходимо было элементарно ускориться!

Я вскочил с дивана и начал вышагивать по комнате от стены к стене.

Четыре дня назад заговор можно было пресечь, просто уведомив население о запрете повышения цен на продукты.

Три дня назад — запретив мирный митинг женщин-социалисток.

Два дня назад — объявив город на военном положении и расставив повсюду вооруженные конные патрули.

А сейчас?

Подойдя к двери, я выглянул в коридор и решительно подозвал флигель-адъютанта.

— Вот что, Володя, пора нам заканчивать прохлаждаться. Через тридцать минут соберите срочный совет генералитета. Алексеев, Иванов, все генералы штаба — ко мне.

Воейков испарился как призрак.

Ровно через тридцать минут — минута в минуту все собрались. Уж что-что, а соблюдение формальной дисциплины в Русской армии оставалось на высоте. Энциклопедия Каина сообщала, что через две недели солдаты сами начнут выбирать себе офицеров, воинским чинам старше унтера будет запрещено (на фронте!) носить оружие, а за малейшую грубость по отношению к рядовому составу генералов и адмиралов будут раздирать на куски штыками. Назначенный через месяц после моего отречения Верховным Главнокомандующим генерал Брусилов после прибытия сюда же, в Могилев, станет пожимать руки и душевно обнимать солдат конвоя, но при этом даже не поздоровается с генералами Штаба. Неудивительно, что очень скоро уже фактически в выигранной войне Россия подпишет мир с немцами, согласно которому граница Германии будет проходить по Дону и через Смоленск. Страна потеряет гигантскую территорию почти с тридцатью процентами населения только потому, что десяток сытых изменников задумал поиграть в революционеров!

Пока еще дисциплина соблюдалась. Однако я чувствовал, что постепенное разложение армии расцветает у меня на глазах. Гниль, как водится, начинается с головы. Солдаты ровняли фрунт при моем приближении и улыбались. Однако генералы — именно генералы, те самые, которых всего через пару недель станут вешать пачками, по трое на дерево, стрелять как плешивых собак и рубить им шашками позвонки на пустырях и кладбищах, — именно они стали первыми, кто начал проявлять мне непослушание.

Их преданность стала формальной.

Насколько подсказывала «энциклопедия», в течение последнего месяца Николай Второй трижды отдавал, например, приказ о передислокации Гвардейского экипажа в Царскосельский дворец для охраны детей и Императрицы, однако выполнено оно было только с третьего раза. Начальнику штаба потребовалось вторичное уведомление, чтоб он отдал соответствующее распоряжение командиру экипажа, а командиру экипажа — отдельное распоряжение, чтобы он поднял свой зад.

Получая приказ, каждый офицер обдумывал, осмысливал и как итог оспаривал решение вышестоящего командира. Затем выполнял, но высказывая при этом свое особое мнение, привычно и часто — просто из желания высказываться в пику поставленной над ним власти. Нет ничего удивительного, что при таком положении приказы офицеров точно так же выполнялись унтерами и солдатами. То есть — никак.

В обществе царил дух разложения, в котором был, несомненно и прежде всего, виноват сам Государь Император. Русское самодержавие, как всякая военная машина, эффективно функционирующая на протяжении сотен лет, по необходимости представляла собой массивную, гипертрофированно-централизованную систему. Масса системы в течение всей Истории гарантировала ей силу и мощь. Сверхцентрализация — способность управлять всем обществом из единого центра, а значит, максимальную эффективность во время военных противостояний. Разумеется, подобная конструкция имела множество издержек и недостатков, в частности, была крайне неповоротлива и не учитывала некоторых индивидуальных потребностей подданных. Например, потребности поиграть в парламентаризм. Однако при жестком центре и идеологическом единстве общества подобная система, ориентированная прежде всего на обеспечение внешней безопасности и экспансию, во все века во всех странах оказывалась более чем жизнеспособна.

Именно в этом заключалась еще одна трагедия Николая.

Вопреки опыту предшественников, последний царь великой России никогда не показывал силу центра. И тем самым допустил раскол общества.

Военная система подобна перевернутой пирамиде, в которой верхние слои стоят на тонкой вершине. Вершиной этой является Монарх — символический или реальный глава военной машины.

В лице моего носителя Россия получила самое страшное и, по сути, единственное, что способно ее свалить — Неуверенного Властителя.

Система лишилась фундамента. На троне был — слабый Царь.

Пока я думал над этим, все генералы, присутствовавшие на данный момент в Ставке, собрались в холле перед моими дверями. В кабинет вошел Воейков и доложил, что все ожидают.

— Просите, — махнул ему я.

Дверь открылась, и передо мной предстал цвет русского офицерства — элита армии и народа. Все валялись на диванах расслабленно, привыкшие, видимо, к тому, что аудиенции Государя следует дожидаться долго. Кто-то улыбался, кто-то говорил — они что-то обсуждали между собой, и, клянусь господом, темой обсуждения являлся я и моя немощь перед лицом очевидного уже переворота думских говорунов.

Остатки совести все еще водились в их душах. Увидев стоящего в дверном проеме Императора, горе-вояки вскочили и подтянулись, ехидные улыбки сползли с разжиревших с лиц. Наконец все двинулись в кабинет.

Первым, разумеется, через порог переступил Алексеев.

Будущий лидер Белого движения и создатель Добровольческой армии, уроженец Твери и полный генерал от инфантерии, произведенный в этот чин «за отличие» под Мукденом и «личную отвагу» еще под Плевной, Его Высокопревосходительство полный генерал армии Михаил Васильевич Алексеев носил очки, имел лихие усы, торчащие жесткой щеткою в стороны, и грудь в аксельбантах.

Высокий открытый лоб его говорил о недюжинном уме, а глубокие морщины на лбу — о титаническом напряжении, в котором эта могучая, но страстная личность пребывала в последние сложные годы великого европейского противостояния.

Средний рост генерала увеличивал длинный френч, а далеко не атлетическую фигуру делали подтянутой и почти вызывающей благоговение блистательные погоны, железный крест под плотно застегнутым, отглаженным до скрипа воротником, и наградное Георгиевское оружие.

С трудом оторвавшись от завораживающей фигуры первого русского генерала, я дождался, когда вошедшие рассядутся, затем вышел вперед, к столу:

— Обрисовывать ситуацию, полагаю, никому не нужно, — начал я, опершись пальцами на покрывающее стол сукно, — большинство офицеров знакомы с событиями, происходящими в данный момент в Петрограде. Собранный сейчас военный совет созван с единственной целью — водворить порядок в нашей столице. По возможности — с наименьшим числом жертв как в корпусе возмездия, так и среди восставших. Мы не должны забывать, что речь идет не о немцах и австрийцах, с которыми мы находимся в состоянии войны, а нашем собственном народе. — Тут я немного скривился, вспомнив пафосные речи Родзянко. — Тем не менее, учитывая, что война продолжается и не за горами начало весенней кампании, обстановку я оцениваю как крайне сложную. Со дня на день пожар восстания может перекинуться как на другие города России, так и, что гораздо страшнее, на части армии, стоящие на германских фронтах. Восстанию нужно положить конец, причем в ближайшее время. Хочу услышать мнение каждого, господа. Начать предлагаю с высказываний младших офицеров.