Читаем без скачивания Запретные сказки - Ахметова Татьяна Васильевна

— Ну что, принес гривенник? — спросил поп.

— Принес, батюшка!

— А где взял, свет?

— Грешен, батюшка! Украл шапку да продал за гривенник! Поп взял этот гривенник и говорит солдату:

— Ну, Бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю.

Солдат ушел, а поп, закончил исповедовать своих прихожан, стал служить вечерню, отслужил и стал домой собираться, бросился к клиросу взять свою шапку, а шапки-то нет: так и домой пришел. Пришел и сейчас послал за солдатом. Солдат спрашивает:

— Что угодно, батюшка?

— Ну скажи, свет, по правде, ты мою шапку украл?

— Не знаю, батюшка, вашу ли украл я шапку, а только такие шапки одни попы носят. Больше никто не носит.

— А из какого места ты ее утащил?

— Да в нашей церкви висела на поповской палке, у самого клироса.

— Ах ты сукин сын, такой-сякой! Как смел ты украсть шапку у своего духовного отца?

— Да вы, батюшка, сами меня от этого греха освободили и простили.

СМЕХ И ГОРЕ

В некотором царстве, к некотором государстве жил-был поп; жил он над рекою и содержал на ней перевоз. Приходит к реке один раз бурлак и кричит с другого берега:

— Эй, батька, перевези меня!

— А заплатишь, свет, за перевоз?

— Заплатил бы, да денег нет!

— А нет, так и перевозить не стану.

— Если перевезешь, батька, я покажу тебе за то смех и горе.

Поп задумался, захотелось ему увидать смех и горе.

— Про что такое, — думает он себе, — говорил сейчас бурлак?

Вот он сел в лодку и поехал на тот берег, посадил с собой бурлака и перевез на свою сторону.

— Ну, батька, поверни лодку вверх дном! — сказал бурлак.

Поп перевернул лодку вверх дном и ждет себе: что будет.

Бурлак вынул из порток свой молодецкий хуй и как ударит по дну — так лодка и развалилась пополам. Поп увидал такой здоровенный хуй и рассмеялся; а после как раздумался о своей расколотой лодке — так стало ему жалко, что даже заплакал с горя.

— Что, доволен мною, батька? — спрашивает бурлак.

— Шут с тобой! Ступай куда идешь!

Бурлак простился с попом и пошел своей дорогой, а поп вернулся домой. Только перешагнул через порог в избу, вспомнил о бурлаковском хуе и засмеялся, а потом вспомнил о лодке — и заплакал.

— Что, батька, с тобою произошло? — спрашивает попадья.

— Ты не знаешь, матка, моего горя!

И сдуру рассказал ей обо всем, что с ним случилось.

Как услышала попадья про бурлака, сейчас напустилась на своего батьку.

— Ах ты, старый черт! Зачем ты его от себя отпустил? Почему домой не привел? Ведь это не бурлак, это мой брат родной! Верно, родители послали его нас с тобой проведать, а ты нет, чтоб догадаться… Запрягай-ка скорее лошадь да гони за ним, а то он, бедный, блудить станет и, пожалуй, домой вернется, нас не повидавши. Я хоть на него, голубчика, посмотрю, да про родителей-то расспрошу.

Поп запряг лошадь и погнал за мужиком, нагнал его и говорит:

— Послушай, добрый человек! Что же ты мне не сказал: ведь ты моей попадье родной брат. Как рассказал ей про твою удаль, она сейчас тебя признала и попросила вернуть.

Бурлак сразу догадался, к чему дело клонится.

— Да, — говорит, — это правда: я твоей попадье родной брат, да тебя, батюшка, прежде никогда не видал, а поэтому и признать тебя не смог.

Поп схватил его за руку и тащит на телегу.

— Садись, свет, садись! Поедем к нам. Мы с маткою, слава Богу живем в достатке и благополучии, есть чем тебя угостить. — Привез бурлака, попадья сейчас выбежала к нему навстречу. Бросилась бурлаку на шею и целует его.

— Ах, братец любезный, как давно тебя не видала, ну что, как наши-то поживают?

— По-старому, сестрица! Меня послали тебя проведать.

— Ну и мы, братец, пока Бог грехи наши терпит, живем помаленьку.

Посадила его попадья за стол, наставила перед ним разных закусок, яичницу и водки, и ну угощать:

— Кушай, любезный братец!

Начали все они трое есть, пить и веселиться до самой ночи. А как стало темно, постелила попадья постель и говорит попу:

— Мы с братцем вот здесь ляжем да поговорим про наших родителей: кто жив и кто умер; а ты, батька, ложись один на лавке или на полатях.

Вот легли спать; бурлак влез на попадью и начал ее попирать своим хуищем так, что она не утерпела — на всю избу завизжала. Поп услыхал и спрашивает:

— Что там такое?

— Эх, батька, ты не знаешь моего горя: мой отец умер.

— Ну, царство ему небесное, — сказал поп и перекрестился.

А попадья опять не выдержала да в другой раз еще сильнее того завизжала. Поп опять спрашивает:

— О чем еще плачешь?

— Эх, батька, ведь и мать-то моя умерла!

— Царство ей небесное! Со святыми упокой!

Так-то вся ночь у них и прошла.

Поутру бурлак стал домой собираться, а попадья его угощать на прощанье и вином-то, и пирогами, так и суетится около него:

— Ну, братец любезный, если опять будешь в этой стороне обязательно к нам заходи!

А поп вторит:

— Не обходи нас; мы тебе всегда рады!

Попрощался с ними бурлак. Попадья напросилась провожать братца, а за ней и поп пошел. Идут да разговаривают; вот уже и поле. Попадья говорит попу:

— Воротись-ка, батька, домой, что тебе идти, я одна теперь провожу братца.

Поп воротился, прошел шагов с тридцать, остановился и глядит: далеко ли они ушли? А бурлак тем временем повалил матку на пригорок, влез на нее и ну отжаривать на прощанье; а чтобы убедительнее надуть попа, надел ей на правую ногу свою шапку и велел задрать ногу-то кверху. Вот ебет ее, а попадья то и дело ногой да шапкой качает. Поп стоит да смотрит.

— Видишь, — говорит сам себе, — какой родственный человек-то! Далеко ушел, а все кланяется да шапкою мне машет! — Взял да скинул с себя шапку и давай кланяться:

— Прощай, шурин, прощай!

Отвалял бурлак попадью, да так ее утешил что три дня под подол заглядывала. Догоняет она попа, а сама с радости песни поет.

— Сколько лет с ней живу, — сказал поп, — а никогда не слыхал от нее песен!

— Ну, батька, — говорит попадья, — проводила я братца любезного, придется ли еще повидаться с ним в другой раз!

— Бог не без милости, небось придет!

ЧУДЕСНАЯ МАЗЬ

В некотором царстве, в некотором государстве, жил-был мужик, парень молодой. Не везло ему в хозяйстве, все коровы и лошади подохли, осталась одна кобыла. Стал он эту кобылу беречь пуще глаза, сам недоедает, недосыпает, а все за ней ухаживает: раздобрела кобыла? Раз как-то убрал он свою лошаденку, начал ее гладить да приговаривать:

— Ах ты, моя голубушка! Матушка! Нет милее тебя!

Услыхала эти слова соседская дочь — девка рыжая, и как собрались на улицу деревенские девки, она им и сказала:

— Ох, сестрицы! Я стояла у себя на огороде, а сосед наш Григорий убирал в то время свою кобылу, потом слазил на нее и целовал и приговаривал:

— Ах ты, голубушка моя, матушка! Нет тебя милее на свете!

Вот девки и начали над парнем смеяться. Где только ни повстречают его, так и закричат:

— Ах ты, матушка моя, голубушка!

Что делать парню; никуда глаз показать нельзя.

Стал он печалиться. Вот увидала его старуха тетка.

— Что, Гриша, не весел? Что головушку повесил?

Он ей и рассказал про все это дело.

— Ничего, Гриша, — сказала старуха, — все поправлю. Приходи-ка завтра ко мне. Небось перестанут смеяться!

Старуха-то была лекарка, да такая важная — на все село. А в избу к ней сходились на вечеринки девки. Вот она вечером-то увидала ту девку, что рассказала о Григории, как он кобыле под хвост лазил, и говорит ей:

— Ты, девушка, заходи ко мне завтра поутру, мне надо кое о чем с тобой поговорить.

— Хорошо, бабушка!

На другой день встал молодец, оделся и пришел к старухе.

— Ну, смотри, Гриша, чтоб у тебя припас-то готов был! А теперь становись за печку да стой смирно — пока не позову.