Читаем без скачивания Отбросы - Шон Хатсон

Ни звука.

Он нажал на ручку, но она не поддалась. Подобным же образом Гарольд проверил двери остальных трех лабораторий и, удовлетворенный, решил, что, видимо, так было предусмотрено — оставлять свет зажженным. В какой-то степени он чувствовал признательность к тем, кто принял такое решение. Хотя света хватало ровно настолько, чтобы вырвать из мрака маленькую площадку перед лифтом, все-таки в его тусклом мерцании можно было сориентироваться, куда идти дальше.

В котельной, как всегда, стояла жара. На этот раз Гарольд обрадовался ей, так как продрог до мозга костей. Все так же непрерывно гудел генератор. Пирс быстро прошел к мусорному баку, поднял крышку и принялся разгребать смердящие куски ткани, не обращая внимания на гнойные выделения, прилипавшие к рукам. Наконец его пальцы нащупали мягкую, желеобразную массу.

Очень бережно он вынул зародыша и долго держал его перед собой. Даже в неясном свете было видно, что кожа зародыша посинела. Гарольд обернулся и положил его на одну из запачканных простыней, сваленных позади него на каталке. Затем, будто упаковывая хрупкий рождественский подарок, завернул крошечное тельце в простыню. Запах разложения ударил в нос, но Пирс старался не обращать на него внимания. Его «драгоценность» была при нем, и, как мать с младенцем на руках, он пустился в обратный путь.

Перебежав открытое пространство, Гарольд замедлил шаг, когда почти подошел к хилому своему жилищу. Запыхавшись, привалился к стене, вглядываясь единственным глазом в темноту, откуда только что пришел. Никто его не видел и не слышал. Никто за ним не гнался. Гарольд слабо улыбнулся и закрыл глаза, жадно вдыхая морозный воздух, пытаясь очистить дыхательные пути от смрадного запаха, исходившего от простыни и того, что в ней находилось. Впрочем, теперь эти мелочи уже не имели значения. Главную и самую опасную часть своей миссии он выполнил. Следующий шаг можно считать простой формальностью.

Хибара, в которой жил Гарольд, стояла в десяти ярдах от низкой изгороди из колючей проволоки, окружавшей больничную территорию. За ней открывались необъятные просторы полей. Некоторые участки земли на них принадлежали больнице, но не были огорожены. Там, вдалеке, виднелись огни Игзэма, мелькали фары машин, проезжавших время от времени по ведущему в город двухполосному шоссе. Гарольд подошел к изгороди и осторожно переступил ее, все же неловко зацепившись штаниной за предательские колючки. Материя на штанине слегка треснула, и Гарольд дернулся, чтобы освободиться.

Прямо перед ним участок земли отлого спускался вниз, к оврагу, напоминавшему жадно открытую черную пасть, зияющую в ночи. Гарольд собрался с духом и двинулся в направлении ложбины. Над ним возвышались опоры высоковольтных линий, металлические ноги которых застыли в широком шаге, а венчавшие их высоковольтные провода, растворившись во мраке, не были видны. Воздух напоен запахом озона, как после грозы, и было слышно слабое потрескивание сверху.

Гарольд добрался до подножия небольшого холма и остановился рядом с опорой. Он совершенно обессилел, был опустошен морально и физически. В глаз будто насыпали песку, а горло пересохло; но он все шел и шел дальше и дальше, пока наконец не обнаружил подходящее, по его мнению, место: естественного света здесь оказалось вполне достаточно. Он постоял, затем, положив сверток в грязной простыне на подмерзшую траву, принялся скрести землю голыми руками. К счастью, почва была еще достаточно мягкой, чтобы выкопать необходимое углубление. Гарольд напоминал собаку, облюбовавшую хорошенькое местечко, чтобы запрятать любимую кость. Скоро позади него вырос холмик земли. Громко отдуваясь, пропитанный запахом пота и загаженной простыни, он вынул зародыша из вонючей ткани и очень осторожно опустил в яму.

Слезящимся глазом Гарольд долго смотрел на голое тельце. Потом поднял голову. Его била дрожь.

— Гордон! — прошептал он. — Прости меня.

В нем боролись противоречивые чувства: глубокая печаль и в то же время нечто, похожее на облегчение. Возможно, ему наконец удастся искупить свою вину? Он принялся забрасывать крошечное тельце влажной землей.

— Мама, — еле слышно говорил он, продолжая бросать землю в могилу. — Теперь все будет по-другому. На этот раз я не допущу этого. Сожжений больше не будет.

Он глянул вверх, как бы ожидая кого-то увидеть или услышать чьи-то голоса, но только ветер свистел в высоковольтных проводах.

Гарольд сровнял края ямы и утоптал ногами, вытер руки о край грязной простыни и, скрутив ее, спрятал в ближайший кустарник. Обернувшись к могиле, он снова попытался что-то сказать, но слова застревали в пересохшем горле. Сложив перед собой руки, Пирс судорожно сглотнул.

Гарольд не знал приличествующих обряду погребения молитв и песен. Поэтому просто опустил голову и закрыл глаза.

— Перед тем как отойти ко сну, — запинаясь, начал он, — я молю Господа... — Он напряг память: — Я молю Господа принять мою душу... — Долгая пауза. — Когда я... если я... — лицо его искривилось в гримасе... — не проснусь, молю Господа Бога принять мою душу... — По его щекам теперь потоком струились слезы. — Аминь.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно к своей хибаре.

Не в последний раз Гарольд проделал этот очистительный ритуал.

Глава 12

Линн Тайлер потыкала вилкой кусок бекона, перевернув его на раскаленной сковородке. Она терпеть не могла жареного, а маленькая кухня уже совершенно пропиталась этим ненавистным тошнотворным запахом. У нее не укладывалось в голове, как, это, черт побери, кто-то может есть жареное на завтрак; но через пять минут должен спуститься Крис и сожрать свои четыре куска бекона, пару яиц и два ломтика поджаренного хлеба. В данный момент он мирно спит наверху, ничуть не потревоженный звуками, доносящимися снизу, где радио вело борьбу за первенство со шкворчащим беконом.

Линн отпрыгнула в сторону, так как со сковородки брызнула струйка жира, попав на рукав футболки, по крайней мере, на три размера большей, чем требовалось: футболка с надписью «Иудейский жрец» доходила ей чуть ли не до колен. Это все, что было на ней надето, и, стоя босыми ногами на линолеуме, она почувствовала, что замерзла. Запустив руку в нечесаную гриву черных волос, она глубоко вздохнула, глядя на сковородку и одновременно на свое тело. Оно совершенно расплылось под свободными складками ее одеяния, и даже их оказалось недостаточно, чтобы замаскировать очевидные недостатки фигуры. Груди, которые давно не поддерживал лифчик, начали обвисать — последствие всех этих лет, что она бурно провела, ублажая мужчин. Едва ей минуло четырнадцать (а случилось это более пяти лет назад), как стала щеголять во всевозможных прозрачных блузках и майках. С тех пор она пропустила через свою постель десятки мужчин — достаточно, чтобы сбиться со счету. И всех их привлекал в ней не столько ее объемистый бюст, сколько легкость поведения, и «легкость» — это как раз подходящее слово. Она знала, что ее называют подстилкой, девкой, а случалось, и шлюхой, но Линн Тайлер казалась нелепой двойная мораль, которой руководствовались мужчины и женщины в своей половой жизни. И еще нечестной. Если мужчина гуляет направо и налево, его гладят, похлопывая по спине и восхищаясь им, и с каждой новой победой его все одобрительнее называют жеребцом. Если же женщина для своего личного удовольствия и по собственному желанию выбирает, с кем ей спать, ее презирают и оскорбляют, а порой, как в ее случае, выгоняют из дома. Родители вышвырнули Линн в семнадцать лет, когда обнаружили ее на полу в собственной гостиной в страстных объятиях тогдашнего ее дружка. С тех пор вместе со своей лучшей подругой Джил Уоллис она снимала дом с тремя спальнями недалеко от центра Игзэма. Джил работала в близлежащем Корнфорде и по роду своей службы частенько была вынуждена на несколько дней покидать дом. Во время ее отсутствия Линн приглашала пожить у себя Криса. Сама она не работала уже больше года, Крис же трудился в крупнейшей инженерной фирме города. Они жили вместе более девяти месяцев, и это стало личным рекордом Линн. За этот промежуток времени с ней произошло кое-что, чего раньше она сознательно избегала. Линн влюбилась. В сущности, подобного рода эмоции были вообще чужды ее натуре, и вначале девушка не могла понять, что с ней происходит. Но главное, захлестнувшее ее чувство оказалось в десять раз сильнее всего того, что ей доводилось испытывать прежде. И еще она понимала, что Крис необходим ей постоянно, а не три раза в неделю плюс уик-энд: Линн хотела выйти за него замуж.