Читаем без скачивания В списках спасенных нет - Александр Пак

Больше Вера не подойдет к нему легкой походкой, стуча каблучками, и с беспокойством, заглядывая в глаза, не спросит: «Андрюша, что с тобой?» Никто не скажет с тревогой: «Андрюша, родной, ты, кажется, нездоров?» Он больше никогда не услышит ее голоса…

Нет, этого не может быть! Ведь стол, дом, улица — все на месте. Неужели Иринка больше не вздернет носик и, придумывая заказ, не скажет: «Папочка, привези феску — все скажут, что я турецкая»?

А Витя? Где он со своим «зверинцем»?.. Милая няня Даша…

Андрей задыхался. Он вскакивал с кресла. Метался по комнате, потом снова садился и сжимал горячую голову руками.

А Володя?.. Хороший, родной… Почему же он не уберег их? Он ведь любил их. Он всегда говорил — «Верочка», и Андрей чувствовал, что он любил ее как родной брат. Володя! Где же он сам?..

Острая боль потери, протест и смятение мало-помалу переходили в тяжелую, давящую, тупую боль в груди. Он вновь и вновь переживал свое знакомство с Верой, ее любовь, их общие радости и не мог поверить, что Веры больше нет, что всему этому пришел конец.

Потом мысли спутались; ему показалось, что стены комнаты раздвигаются, как в детстве, когда он был тяжело болен. Свет меркнет, а стены все раздвигаются — и комната становится беспредельно большой, пустой, темной; и он один в ней, маленький, беспомощный. От бесконечного пространства у него кружится голова и как в детстве, падает на плечо. Острая, захватывающая боль в боку возвращает комнате ее обычные размеры, и она наполняется желтым и зеленоватым светом… А Веры нет… И почему-то воздух пахнет вином… В груди жарко, во рту пересохло…

Утром горничная Наташа приняла дежурство. Часов до десяти она меняла белье, провожала клиентов, сновала из одного конца коридора в другой. В двенадцатом часу она взяла швабру и собралась делать уборку в номерах. Пробегая мимо восемнадцатого номера, она увидела электрический свет, выбивающийся из-под двери. Наташа сердито поджала губы и процедила:

— Ах, уж этот женатенький! Ночи мало, — и решительно постучала.

Ей никто не ответил. Она осторожно приоткрыла дверь, просунула голову, спросила: «Можно?» В комнате горел свет, а в щель между шторой и окном пробивался яркий луч солнца. В кресле, свалившись набок, в плаще, сидел Андрей с поседевшей головой. У ног его образовалась красная лужа. Наташа вскрикнула и убежала.

Через несколько минут она вернулась с директором гостиницы. Директор, обходя лужу, подошел к Полковскому и осторожно притронулся к руке Андрея. Она была горячая. Лицо его было красным и дышало жаром. Директор потянул ноздрями воздух, нагнулся, тронул пальцем лужу и поднес палец к очкам.

— Это вино, а не кровь.

А еще через двадцать минут выяснилось, что у Полковского крупозное воспаление легких и температура сорок и восемь десятых градуса.

24

По распоряжению штаба Полковского устроили в лучшем госпитале города, расположенном в тенистом саду. У постели его постоянно дежурила сестра.

Полковский был тяжело болен: четвертый день температура не падала ниже сорока с половиной, и он часто бредил.

Солнце пробивалось сквозь листву и марлевые занавески комнаты, в которой лежал Полковский, падало на ярко окрашенный пол, а закатываясь — на кровать. Андрей спал тяжело дыша, в груди у него что-то хрипело. Изредка он вдруг садился с безумным блеском в глазах и выкрикивал:

— Где Птаха? — И в изнеможении падал на подушки.

Иногда он злился и кричал:

— Барс, на место! Володя, не дразни его!

Как-то сестра наклонилась к нему, чтобы смочить сухие губы. Полковский открыл глаза и бессмысленно посмотрел на нее, потом глаза его заблестели и он засмеялся:

— А, господин Тэпке, ви очень феликодушный! Я вас ненавижу! — и, приподнявшись с подушек, он протянул пальцы к ее горлу.

На пятый день Полковский так ослаб, что был не в силах садиться и громко бредить. Он говорил шепотом и все звал Веру и детей.

Сестра-сиделка, пожилая женщина, знала историю гибели его семьи и теперь, слушая шепот, глотала слезы и жалела Полковского. Она прибегала ко всяким ухищрениям, чтобы напоить его концентрированными соками.

Полковский уже лежал пластом и только хрипел; врачи делали какие-то уколы. Ночью зажгли верхний свет, принесли подушки с кислородом, и у постели остались дежурить врач и начальник палаты. Блинова одели в белый халат и разрешили сидеть в комнате. Блинов шепотом спросил врача, каково положение больного. Врач махнул рукой и ответил:

— Безнадежное.

Утром, когда Блинов уходил, Полковский был еще жив, но лицо у него уже стало серым, нос заострился. В пять часов дня Блинов заехал в госпиталь и, поднявшись по ступенькам, готов был к самому ужасному сообщению. Сестра, сопровождавшая его, молчала; Блинов пытливо всматривался в ее лицо. Он успокаивал себя: «Если все кончено, зачем же она ведет?»

Блинов со страхом взглянул в палату. Полковский лежал, как труп. Лоб его скрывала подушка со льдом. В его посиневшие губы была вставлена трубка, и кислород шипя выходил из подушки.

В таком состоянии он находился еще два дня.

На седьмой день болезни, утром, когда сестра вздремнула, Полковский открыл глаза. Он стал оглядываться, соображая, где находится. Сестра очнулась, посмотрела на потное лицо Полковского со слипшимися пепельными волосами и радостно вскрикнула.

Она поняла, что ее пациент выздоровеет.

А еще через пять дней Полковский выписался из госпиталя и подал заявление о зачислении его в армию.

В армию его не взяли, а вызвали в штаб флота и сказали, что он уже давно мобилизован и находится на военной службе не менее ответственной, чем пребывание на передовых позициях.

— И вообще, — сказал Блинов, когда Полковский по вызову явился к нему в кабинет, — командующему непонятно ваше… — Блинов старался говорить помягче, чтобы чем-либо не обидеть Полковского, и теперь, не найдя нужного слова, запутался и помолчал, осторожно наблюдая за лицом Полковского… — непонятно ваше желание.

Полковский молчал. Теперь он часто молчал, а если и приходилось говорить, то отделывался односложными фразами. Казалось, он стал старше лет на пятнадцать. Пепельные волосы, седые виски, морщины у носа и глубокая складка на лбу выдавали в нем человека, пережившего тяжелое потрясение. Из порывистого, живого, общительного человека он превратился в молчаливого и нелюдимого, казалось ко всему равнодушного.

— Садитесь, прошу вас, — повторил приглашение Блинов.

Полковский кивнул и сел.

— Что бы вы хотели? — начал снова Блинов и попробовал пошутить, улыбнуться.

— Плавать, — сказал Полковский, с трудом разжимая губы и не замечая ни улыбки, ни приветливого тона.

— Обещаю вам сделать все возможное, Андрей Сергеевич, — сказал Блинов доверительным, дружеским тоном. — Командующий вас очень ценит и собирается поручить очень сложную операцию.

Андрея и это не тронуло. Он молчал.

Когда Блинов; прощаясь, вышел из-за стола и, проводив гостя до дверей, протянул руку, Полковский вяло пожал ее и, ничего не сказав, ушел. Блинов постоял у дверей, думая об Андрее, о происшедшей в нем перемене, и, тяжело вздохнув, пошел к командующему хлопотать об ускорении назначения.

25

Полковский жил как во сне. Автоматически ходил, одевался, ел, не задумываясь над тем, что делает, и чего-то терпеливо и молча ждал. Он способен был просидеть в кресле у себя в номере сряду двенадцать часов, не слыша, как мыши царапаются в шкафу, не замечая, как, обнаглев, они пробегают по полу около его ног.

Горничная Наташа прониклась к нему состраданием, С женским чутьем, без тени кокетства, стараясь даже не улыбаться, она приносила ему еду, напоминала, что надо есть, тайком стирала его белье. Каждую среду и субботу на его постели оказывались свежевыглаженные рубаха, белье, галстук, а на столе лежал талон в душ.

Часа в четыре Наташа стучала в дверь и, с минуту грустно поглядев на Андрея, сидящего в кресле с устремленным куда-то вдаль взором, тихо говорила:

— Ваша очередь в душ.

— Да, душ, — отвечал Андрей, не вдумываясь в слова.

Наташа мягко, но настойчиво напоминала ему об этом до тех пор, пока он не брал сверток и не уходил. Наташа смотрела ему вслед, и слезы заволакивали глаза; она краснела, и ее рябое лицо становилось добрым, милым.

Как-то, в отсутствие Полковского, директор гостиницы пришел в номер, осмотрел комнату и приказал убрать теперь уже ненужные кровати.

Наташа заступилась за Полковского и накричала на директора:

— Вы хотите, чтобы его рана снова открылась? — говорила она, подбоченившись и сверкая глазами. — Век свой прожили и ума не нажили! Человек немного забылся, а вы обязательно хотите напомнить? Погибли, мол, значит не нужны койки? Так, да?

Директор мигал глазами и поправлял очки.