Читаем без скачивания Лейтенанты (журнальный вариант) - Игорь Николаев

“Далеко бежать”, — посочувствовал я: колонна, от которой тот отстал, шла впереди меня часа на два.

Появился коллега — офицер-странник. На вид ровесник, но, пожалуй, меньше ростом. Шинель красноармейская. Полевая сумка немецкая. Кожаная кобура с медным шомполом наша — под пистолет ТТ. Сапоги, естественно, кирза. Уселся рядом. На лице следы ожогов. Лейтенантские погоны с пушечками.

Артиллерист закурил и спросил:

— Далеко идешь?

— В триста девяносто пятую.

— И я, — сказал артиллерист: — В семьсот четырнадцатый, в батарею сто двадцать.

— Я тоже туда. — Я обрадовался, что теперь не один, артиллерист оказался минометчиком.

— Тебя как звать?

— Алексеев.

— А меня Николаев.

— Откуда сам? — спросил Алексеев.

— Москва.

— Во! — обрадовался Алексеев: — Я тоже.

По подъему выползал, виляя, грузовик.

— Может, подбросят?

Пахнуло свежим хлебом. Взлетев через задний борт, выхватил из-под брезента ковригу.

Нам и в голову не пришло, что, переломив хлеб, мы стали братьями.

Нас ждали. Взводных в батарее не было. Один стал комбатом, другого куда-то перевели. Комбат распределил нас то ли по стажу, то ли по алфавиту. Алексеев — первый взвод и старший на батарее. Я принял второй взвод.

Батарея: четыре миномета, конная тяга. Расчеты выглядели опытными. Имелась кухня. Прибытие офицеров комбат, старший лейтенант Маковский, отметил ужином. Веселье приняло размах, гармонист — командир первого миномета (по негласной иерархии старший среди сержантов), старожил батареи Носов — заиграл “барыню”. У меня ноги тут же ее и сплясали — чем, видимо, удивил всех. Алексеев плясать не стал, но изрек:

— Кака барыня не будь, все равно ее е...ь.

Склонность к обобщению вызвала уважение.

Наутро Маковский позвал взводных на НП для продолжения знакомства.

Комбат, машинист заводской “кукушки” в Запорожье, еще до войны начал красноармейцем. Простоватый красивый парень.

Строен и фасонист. На лоб надвинута форменная артиллерийская фуражка, гимнастерка под ватником щегольски заправлена, бриджи — синяя диагональ (что редкость!), да еще с кантом. Медаль “За отвагу” на красной колодке — награжден до 43-го года, что ценно.

НП на гряде холма. Внизу луговина и окраина города Черткова. Комбат сказал, что в этих домиках предположительно сидят немцы. Издалека доносилась вялая перестрелка, а на лугу маневрировала “тридцатьчетверка” и перебегали с места на место наши стрелки, человек десять. Немцы стреляли по танку с закрытой ОП — Т-34 изворотливо “танцевал” между разрывами. Ловкость танкистов поражала, но зачем этот цирк, офицеры-минометчики понять не могли. Танк “доплясался”. После близкого разрыва застыл скособочившись. Стрелков отозвали. Немецкая артиллерия, подбив танк, замолчала. Все стихло.

Не успели мы на НП поскорбеть по поводу танка, как тот ахнул из пушки по одному из домиков. Оттуда — вот это да! — выскочила куча фрицев и кинулась наутек. Добежали наверняка не все — танк успел вдогонку им добавить раза два. После чего, весело развернувшись, укатил восвояси.

Глава 14

Этот день не понравился с утра. Что-то было не так. Но что? Решение комбата выдвигать батарею повзводно? Ничего особенного: перекатом так перекатом.

Первый взвод ушел, мы остались на ОП. Обнаружилось безобразие: болван повозочный одной из двух взводных повозок с утра держит лошадей в упряжи. При любой возможности лошади должны отдыхать от запряжки. Усталые, встанут в бою — никакая сила не сдвинет.

— Не могу распрячь, — оправдывался немолодой повозочный. — У них головы из хомутов не пролезают.

— Ты что хреновину несешь?! — взвился я. — Запрягал — пролезали, а обратно раздулись?!

Пополудни получил приказ идти вперед. Впервые не радовался, что сижу в седле. Прошли мимо гаубичной батареи на ОП. Стволы для солидных калибров непривычно задраны — стреляли куда-то недалеко, да еще нервным беглым огнем. Это очень не понравилось. Раздражение на все и вся (командир одного из минометов, вместо того чтобы идти впереди запряжки, плелся позади) сменилось знакомой тоскливой маетой. Впереди обвалом близкая канонада и ружейно-пулеметная пальба. Навстречу вылетел бегущий с поля боя первый взвод во главе с Алексеевым. Пистолетные выстрелы над головами и каскад матерщины привели в чувство ополоумевших людей — как выскочил из седла, не помню. Примчавшийся комбат назначил старшим на батарее меня, а Алексеева отстранил, оставив лишь командиром взвода.

День закончился бестолково-торопливым общим отходом через Днестр. Вот и прояснилось: с утра “чуял” неудачу. Повозочный, не распрягавший лошадей, был “одной крови” со мной. “Чуял” беду и боялся, что, когда все побегут, он не успеет запрячь. Бросить повозку с минами и патронами, чтоб, обрубив постромки, спастись верхом — верная “вышка”! Батарея не пострадала — все живы, все уцелело.

Перейдя Днестр (куда ему до Днепра!), оказался в знакомой Монастыриске. Хотел подскочить к тем хозяевам — еще раз поблагодарить, узнать: живы ли?

В суете не получилось. Жаль.

Вскоре нас вернули за Днестр, переведя на другой участок. Противник — венгры — намного слабее вермахта. Форма отличалась от немецкой — табачного цвета мундиры и кургузые каски. Серьезного сопротивления при форсировании Днестра они оказать не смогли.

Полк надолго встал в оборону. Перед ОП был лес. По ту сторону тянулся передний край. Удобное место оказалось ничем не прикрытым разрывом с соседней дивизией. Так называемый стык. Опасную дыру заминировали,

и батарея частично попала на минное поле. Для жизни ей были обозначены вешками узкие проходы.

Не раз видел подорвавшихся — розовое мясо, ослепительно-белые кости, лоскутья одежды. Недавно батарейная повозка подорвалась. Первая прошла,

а вторая — по той же колее — взлетела... Повозочного убило и, без единого повреждения, перебросило через кювет. От повозки и лошадей — груда щепок и мяса.

Сапер, молодой ловкий парень, стал проверять дорогу, тыча коротеньким шомполом от своего карабина.

— Чего ж ты без щупа?! — спросили его.

— А на кой мне ту тяжесть таскать? — удивился малый, расчищая землю, присыпанную немцами на мину, и легкими оборотами выкручивая взрыватель.

К минному полю батарея приспособилась. Со временем мины стали заметны и между ними вытоптались тропинки.

От собственного залпового или беглого огня на батарее трясло землю и закладывало уши. Стреляли много и, как сообщал Маковский, удачно. Приходилось верить на слово: командир огневого взвода не мог видеть противника и попаданий в него. Впрочем, фрицы подтверждали удачливость батареи: хотя бы раз в неделю старались нас подавить. В один из таких налетов мы с Алексеевым курили в блиндаже, глядя, как от близких разрывов струится песок по земляным стенкам. Внезапно Алексеев заорал:

— Ходу!

Мы кинулись наверх — всё в дыму. Нырнули в блиндаж одного из расчетов. Налет угас благополучно. Никого не зацепило, и минометы целы. Но прямое попадание фугасной мины превратило трехнакатный лейтенантский блиндаж

в развороченную яму с расщепленными бревнами торчком. Спасло “чутье”.

Ежедневно воздушные бои. Впервые увидел столько истребителей одновременно. Иногда крутилось десятка полтора. Какие наши, а какие его — не разобрать. При спокойном пролете различали по крыльям: узкие — его широкие — наш. Все фрицевские считались “мессерами”, все наши именовались “истребками”.

Сверху доносилось непрерывное потрескивание стрельбы и завывания моторов. Ни одного сбитого не видели, но увидели таран. Наш ИЛ после штурмовки на малой высоте уходил в тыл, а “мессер” походя чиркнул его сверху,

и тот, продолжая лететь, стал разваливаться. Видели и такое: на одинокий “истребок” набросились два “мессера” — батарея помертвела. Наш мгновенно оказался над фрицами — как же они брызнули от него! Нарвались на аса.

В помощь пехоте прилетали бомбардировщики “Петляковы” и штурмовики ИЛы. “Петляковых” отличали по двум моторам и двум “хвостам”. Назывались пикирующими, но ни разу не видел, чтоб они пикировали, как немецкие “штукасы”. Стая фрицев вставала в круг над нашими позициями. Круг перемещался, выискивая цель. Высмотрев, ведущий отвесно падал к земле и тут же взмывал, оставив поднимающийся столб дыма. В этот дым падали, четко выдерживая строй, все остальные. Спикировавший самолет занимал свое место в круге.

ИЛы штурмовать немцев проходили над батареей и разворачивались в глубине их обороны. Шли в нашу сторону (видимо, угол леса, где мы сидели, был ориентиром), снижаясь, прочесывали огнем фрицевские позиции. Пока били из пушек и пулеметов, было неопасно. Но, едва под крыльями начинали сверкать вылеты неуправляемых “эрэсов” (реактивные снаряды “катюши”), мы лезли в щели. Были случаи: “эрэсы” взрывались рядом.