Читаем без скачивания Лейтенанты (журнальный вариант) - Игорь Николаев

В начале февраля, перейдя Одер возле города Штейнау, дивизия вышла на передний край. После Одера не жгли — полно жителей. Стало ох как интересно — хватали фрау! РККА наносила ответный визит вермахту. Автомат или винтовка делали население понятливым, а послушно оно от природы: “Победитель получает все”. Оккупационный жаргон зазвучал в русском исполнении. Если в Польше лирично: “Ком паненка шляфен, дам тебе часы! Пшистко една война, скидавай трусы!” — то в Германии деловито: “Фрау! Айн момент! Цвай минут шпацирен и фюнф минут шляфен!” Кивок стволом: “Ком!”

Войска захлестнуло упоение безнаказанности, потому как — возмездие! Азиатский ответ Европе!

Мы с Алексеевым на немок не набрасывались. Полно наших девчонок — пока война не кончилась, угнанные не рисковали трогаться по домам. Лишился девственности в темноте, не разглядев с кем.

— От одного отмолилась, — сказал веселый женский голос. — Второй лезет!

Понятие “мародерство” отменилось разрешением отослать домой посылку с трофеями. Стрельба стрельбой, но батарея торопливо — вдруг запретят? — занялась барахольством. Отправляли обувь, материю (“мануфактуру”), кожу. Реже одежду. Лейтенанты успевали и стрельбой руководить, и по домам рыскать, и адреса своим грамотеям надписывать. Были и курьезы: мама после войны ехидно предъявит пару подарочных туфель на одну ногу:

— Хорош же ты был...

Иногда немцы упирались и батарея стреляла. При его артналете погиб связист Иван Балуев, славный парень. Осколок влетел в подвальное окошечко.

Наступление шло медленно, но непрерывно. Казалось, что еще чуть-чуть — и конец! Несмотря на обилие наших войск, что-то не вытанцовывалось. Война не думала прекращаться... Напор, что ли, не тот? Вот и скандалили на дорогах. На развилках перекрещивались войсковые потоки. Уступать не умели, ломили силой. Каждая колонна психовала, считая, что именно она самая нужная на поле боя — без нее все вязнет. Под близкую канонаду между начальниками вспыхивали чуть ли не драки со стрельбой. Ведь все “под газом”! Спасибо немцам: они, как и наши пушкари, практиковали стрельбу по карте наугад по перекресткам.

Внезапный налет расчищал шоссе в считанные минуты.

В истерике бились не только внизу. При мне “паккард” маршала Конева уткнулся в колонну нашего полка. Адъютанты-полковники кинулись палками пробивать проезд. Били повозочных, но досталось и спавшему в повозке командиру противотанковой батареи. В защиту комбата примчались “поддатые” артиллеристы. Они изрешетили бы и “паккард” с маршалом, и полковников, но вдали скользнула пара “мессеров”-охотников, и обезумевший “паккард”, забыв, куда ему надо, рванул в поле.

В августе 45-го по тем же дорогам войска двинутся обратно — на родину. Опять скопления и пробки, но почему-то не будет ни крика, ни ругани. Почему же в феврале, спеша в огонь, рвали глотки, а домой это — не к спеху? В бой ломились, чтоб поскорей отмучиться? Теперь впереди покой? К нему не бегут сломя голову. Особенно если устали.

Под февральскую метель дотянулись до реки Нейсе и встали. Позади 450 километров за 42 дня. До Берлина — 150 километров. В настроении батареи перемена — отдохнем! На огневую позицию поволокли мебель, ковры, посуду, разоряя жителей: “Все вокруг мое!” Появились патефоны, аккордеоны. Братья-лейтенанты не пожелали себе блиндаж: надоело! Крепкий сухой подвал — то, что надо: ковры, трельяж, кресла. Никелированные кровати с шишечками, панцирные сетки, пружинные матрацы. Для шинелей и оружия рогастая вешалка.

— Гуляй, рванина, от рубля и выше! — провозгласил Алексеев и припер картины с нимфами в “золотых” рамах. Удалось убедить его, что это — немецкая “сухаревка”, и картину выкинули.

И никаких сомнений в правоте грабежа и насилия: “Не мы войну начали!” Немцы не люди — фрицы.

Свободное время заняли велосипеды. Пока наступали, каких только ни нахватали; брали в брошенных домах или отнимали у населения — дорожные, полугоночные, мужские и дамские. Самогонки не стало, но вина по окрестностям хватало. Народ на батарее каждодневно был “теплым”. Вокруг велосипедов скандалы. Кто посильнее, отнимал понравившуюся игрушку у слабого. Старшему на батарее пришлось разбирать конфликты. Комбат жил отдельно — на НП и, пользуясь затишьем, чаще всего находился “не в форме”. Чем дальше, тем устойчивее...

Батарея стояла в бору. Между сосен и катались. Поехали даже те, кто раньше велосипеда в глаза не видал. Бились друг о друга. Обдирались о сучки.

В тыл от минометов на ровные алейки не уедешь и вперед на простор не высунешься — внизу за Нейсе немцы.

Чаплыгину надоело вилять между стволами и увертываться от встречных-поперечных. Вдоль опушки шла дорожка — асфальт! Да вся на виду, лишь местами пряталась в сосны. Двум смертям не бывать!.. Сержант, разогнавшись, вылетел на глазах немцев и через сотню метров — пулей в заросли. Пронесло. Перекурил и с ветерком обратно — знай наших! Батарея замерла перед чаплыгинской удалью.

Старшему на батарее деваться некуда: сержант может, а он нет? Было мне жутко — летел на “одном выдохе”. Расстояние от фрицев — метров пятьсот: мог сбить даже не снайпер. Носились как очумелые. Наглость побеждающих. Отмучались, отбоялись, теперь его очередь. Привезли ему сорок первый год... За все время по велосипедистам ни одного выстрела. Видимо, оберегал фриц свою шкуру напоследок, попусту Ивана не злил. Желает кататься, пусть тешится. Но к урезу воды не подпускал: тут не баловство — угроза.

На Нейсе простояли март и до половины апреля. Несколько раз стреляли.

— Шевеление у него было, — объяснял Маковский.

Иногда получали ответ. Но как-то нехотя и все мимо. Нашлось и мне занятие: на НП (чердак заброшенного дома), глядя в стереотрубу, нарисовать по делениям угломера панораму немецкой обороны. Возился долго: куда торопиться? Осмелев от затишья, на передовую приехала комиссия из Москвы и стала придираться. Полковое начальство, чтоб от комиссии отделаться, приказало Маковскому расшевелить фрицев. Увидев ответные разрывы, комиссия исчезла.

Батарея чувствовала себя хорошо. Вместо войны пустое времяпровождение при солнечной погоде и распускающейся зелени. Да еще и обосновались “по-господски”. Безделье дошло до того, что Алексеева отправили в дивизионный однодневный дом отдыха. Странное нововведение. Вернувшись, ничего внятного не рассказал, зато собрался на охоту. Его просветили, что тут то ли заказник, то ли заповедник и полно косуль, маралов — всех не перечислишь. Напарником вызвался Чаплыгин — только бы в чем-нибудь поучаствовать. Вечером явились, утыканные ветками (маскировка!) и ни с чем.

Надоело ездить на велосипеде по прямой. Острота прошла — неинтересно. Вот по узким тропкам между сосен — вправо, влево, через ямы и канавы, тут нужна виртуозность.

Дни тянулись. Только и радости, что письма от мамы и Ляли. Томила маята: как бы какой-нибудь гадости не случилось. Увлеклись гаданием на картах. Как можно в это верить? Но когда выпал “гроб” — в душе скребнуло.

— Слушай, — сказал как-то Маковский, — на тебя из полка чуть было похоронку не отправили, перепутали с кем-то!

Карты — ложь? Не первый ли звонок?

Второй звонок — Потапов. В батарее был еще москвич — сержант Потапов. Держась от земляков офицеров в стороне, изредка общался со мной.

На отдыхе вместе сфотографировались в чужих наградах. На Нейсе вдвоем отправились в кино, в полковой тыл. У Потапова автомат на шее. Гнилой ремень лопнул, ППС скользнул, затвор, зацепив поясной ремень, взвелся, и автомат выстрелил. Пуля попала Потапову в голеностоп. А если б ствол качнуло в сторону соседа?..

Перевязал земляка. Пахнуло подзабытым кислым теплом свежей крови. Кое-как доковыляли до медиков.

Потапову повезло, что рядом офицер. Свидетельство, что выстрел случаен, отвело подозрение в самостреле. Ужас смерти толкал людей и не на такое. Апрель сорок пятого — почему бы не дождаться конца войны в госпитале?

В один из дней со стороны немцев послышался странный гул. “Гудит и гудит, нам-то что?” А оно сильнее, тяжелее, неприятнее. Досиделись-дорезвились. Сейчас фриц будет свою кузькину мать показывать. Потом поняли: что-то не то. Фрицы и так редко “маячили”, а тут как вымерли. Гул накатывался, становился гуще и страшнее. “Держись, Ванька, начинается!” Прятаться, а куда?! Гул перешел в многоголосый рев, и неожиданно из-за леса на немецкой стороне высоко-высоко выплыли самолеты. Да сколько! Вполнеба. От каждого тянулось по нескольку белых струек.

— Американцы! — закричал кто-то на батарее (кинохроника и описания в газетах не прошли мимо). — Летающие крепости!

Еще выше крутились крохотные “истребки”. Ревущая масса стала плавно разворачиваться куда-то в наш тыл.

— Наверное, пошли Бреслау бомбить! — перекричал я американцев.