Читаем без скачивания Голова лошади - Эд Макбейн

К этому времени гости Мелани, среди которых были как белые, так и черные (присутствие белых смутило его: он не мог понять, как человек, не доверяющий белым, приглашает на свою вечеринку троих белых мужчин и двух белых женщин) стали прощаться и расходиться, кто куда, исчезая в ночи. Теперь он уже удостоверился, что под своим шелковым платьем Малани была обнаженной. Он случайно коснулся ее груди, и под тонкой тканью ощутил острые соски, а она отпрянула от него и улыбнулась озорно и подбадривающе, и он отчетливо увидел на ее лице смешанное выражение ненависти и желания, и он сам хотел любить ее и хотел уничтожить ее, и вся эта неразбериха чувств приводила его в крайнее замешательство.

В какой-то момент он даже надеялся, что сейчас появятся Лу и Фрэдди со своими револьверами наготове и с наручниками и заберут его от этой опасной, полной ненависти каннибалки, которая вполне может его погубить. Но уже в следующую секунду он искренне желал, чтобы они никогда его не нашли, чтобы он мог овладеть этой прекрасной, страстной и возбуждающей женщиной, неоднократно опустошить ее, ненавидеть и любить ее, обладать ею, полностью с ней слиться, стать с ней одним целым, стать неразличимой путаницей губ, рук и ног, основать здесь, на ее постели, движение за гражданские права без помощи какого-нибудь Мартина Лютера Кинга, смыть ненависть и оставить одну любовь, и все же знать, что это невозможно, потому что слишком много всего здесь было замешано на взаимной ненависти.

Непредсказуемая Мелани взяла его руку в свои мягкие, нежные и жаркие ладони, поднесла ее к своим губам и стала слегка покусывать кончики его пальцев, в то время как он исподволь поглядывал на часы. На помощь, приятели, где вы, Лу и Фрэдди, ну, почему полицейских никогда нет рядом, когда в них так остро нуждаются!

Вдруг он заметил в кресле рядом с магнитофоном очень толстую негритянку, шаркающую по полу в такт музыке скрещенными толстыми ногами в тапочках. Ей было лет пятьдесят, может, пятьдесят пять, одета она была в черное му-му[5], полное горло облегала нитка жемчуга, круглая голова покрыта жесткими короткими кудряшками, типично африканской прической.

Она отбивала ритм, как будто в исступлении втаптывала в землю белого миссионера, на глянцевито-черном лице сверкали ослепительно белые зубы, черные, как маслины, глаза зорко наблюдали за тающей кучкой гостей. Наконец (было уже без четверти два) в комнате остались только Мелани, очень черная и потому зловещая женщина в му-му и он сам, Эндрю Малони.

Он уже понял, что этой ночью Лу и Фрэдди не доберутся до него, поэтому начал смиряться с возбуждающей и пугающей перспективой заняться любовью с Мелани. Однако состояние легкой неопределенности все же нравилось ему, он считал, что взамен Лу и Фрэдди, новым фактором этой неопределенности является эта женщина в му-му. Уж не собирается ли она остаться здесь на ночь? Как бы поделикатнее это выяснить?

Мелани избавила его от затруднений, сказав:

— Не думаю, чтобы вы встречались с моей мамой.

— Вряд ли, — сказал Малони. — Очень приятно с вами познакомиться.

— Белый мужчина — это осел на двух ногах, — сказала мать Мелани, по-видимому, не имея в виду конкретно Малони.

— Не обращайте на нее внимания, — сказала Мелани. — Вы не поможете мне вынести мусор?

— Белый мужчина только на то и годится, чтобы выносить мусор, — сказала мать Мелани.

— Не слушайте ее, — сказала Мелани. — Мусоросжигательная печь у нас в коридоре.

— Белый мужчина очень подходит для мусоросжигательной печки, — сказала мать Мелани, и по спине Малони пробежала дрожь.

Они забрали из кухни мешки с мусором и понесли их к выходу. У двери Мелани сказала:

— Мам, почему бы тебе не пойти спать?

И та коротко ответила:

— Я не хочу спать.

— Хорошо, — вздохнув, сказала Мелани и открыла дверь.

Она провела Малони по пустому коридору к маленькому закутку с печью. Он открыл дверцу топки, и она столкнула мешки с мусором по наклонному желобу. Внизу, где-то в недрах здания, ощущалось, только что не гудело и не пахло, пламя, трепещущее в невидимой скважине сжигания различных отходов города. Он отпустил ручку, и дверца со стуком упала на место. Здание подрагивало от жадного всепожирающего пламени, от глухого непрерывного рокота, от которого вибрировал пол под ногами и содрогалось все тело.

— Поцелуй меня, — сказала Мелани.

Это часть той жизни, на которую я отважился год назад, подумал Малони, обнимая девушку, именно поэтому я стал игроком, рад ту вот этого момента в этой комнатушке, чтобы держать в объятиях эту девушку, здесь и сейчас, ведь я писал сонеты о таких девушках. Я стал игроком, чтобы заниматься с женщинами любовью на пыльном полу книгохранилища среди стеллажей Публичной библиотеки, чтобы любить женщин в закутке для сжигания мусора, не важно, черных или белых, желтых или красных, для этого я стал игроком, думал он, опуская ее на пол и задирая ее шелковое платье, обнажая ее коричневые бедра и проникая рукой в густую курчавую поросль, сразу обнаружив розовое влажное чудо, готовое принять его.

— Я тебя ненавижу, — сказала она.

— Да, — сказал он. — Люби же меня!

И она обхватила его своими длинными ногами.

— Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя!

Она укусила его в губы, он почувствовал солоноватый вкус крови и подумал: она убьет меня, но ведь это игра, это азарт и риск, и вспомнил, как однажды, когда он служил в армии, он занимался любовью, нет, не любовью, а повалил, влез сверху и попросту трахал негритянку, проститутку в жалкой придорожной хижине, пока его товарищ ждал снаружи, и тогда он не считал это игрой. Позже он сказал Ирэн, что однажды имел цветную девушку, и она ответила: «Ну и повезло же тебе!» — и он не понял, шутит она или нет. Здесь и сейчас, здесь, с гудящим где-то внизу пламенем, здесь, с девушкой, которая снова и снова повторяла, пока он двигался внутри нее: «Я тебя ненавижу, я ненавижу тебя, я тебя не-на-ви-жу!» — он в первый раз за прошедший год всерьез задумался о смысле игры, и из-за этого достиг экстаза, не дождавшись ее. «Я тебя ненавижу», — сказала она, на этот раз имея достаточно вескую причину. Я очень сожалею, сказал он, что было чистой правдой и что он считал необходимым заявить, будучи честным американцем. Она опустила платье, скрыв от его взгляда длинные коричневые ноги, и встала.

Она принимает его извинения, сказала она, но тем не менее он разочаровал ее, так как она ожидала найти в нем искусного и достаточно рискованного партнера, который готов был этим заниматься ну хоть на колесе обозрения.

— Да я с готовностью занялся бы этим и на русских горках! — закричал он, стремясь защитить свою честь, но спохватился и понизил голос: ведь было еще раннее утро. — Мне действительно очень жаль, Мелани.

— Да, — сказала она, стряхивая пыль со своего платья от Риччи и пряча грудь в вырез, — но ты должен признать, что есть в белом мужчине нечто, возбуждающее недоверие и ненависть.

Белый человек веками только брал и брал, он не знает, что значит давать, и даже брать не умеет красиво и благородно, понимаешь? Белый человек (ему начинало казаться, что он находится в плену у индейцев племени сиуксов) знает только, как хватать, и поэтому у тебя на лице было именно такое выражение, о котором меня всегда предупреждала мама, — но он не знает, чего на самом деле он хочет и даже почему он хватает все подряд. Белый человек — это Использователь, Захватчик и Хвататель, и он будет продолжать это делать до тех пор, пока ничего не останется, когда ему уже нечем будет поживиться, кроме своих внутренностей, чем он и станет наслаждаться, как гиена, — ты знаешь, что гиена пожирает свои внутренности?

— Нет, я этого не знал, — вздрогнув от отвращения, сказал пораженный Малони.

— Это малоизвестный факт, — сказала Мелани — но это правда. Ты не должен думать, что я злюсь на тебя, или буду питать к тебе какие-то дурные чувства, или искать, как бы тебе отомстить, помимо того, что не разрешу тебе ночевать у себя, что невозможно в любом случае, поскольку здесь мама. Она презирает белых, как ты мог заметить. Мне же, наоборот, белые нравятся, правда, нравятся. То есть как народ. И хотя это правда, что я не встречала ни одного, в которого могла бы влюбиться, это вовсе не мешает тому, чтобы они мне нравились как народ. Например, я остро разочаровалась в тебе лично, но это не может испортить мое суждение о народе в целом, понимаешь? Я даже считаю, что должна быть тебе благодарна, потому что ты еще раз доказал мне, насколько ненадежны белые, разумеется, как индивидуумы. Попробуй доверься ему, позволь ему поступать с тобой по-своему, и он оставит тебя с пустыми обещаниями, хотя лично я никогда бы не пошла маршировать по Вашингтону с какими-то избитыми лозунгами, думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. И сейчас, мне кажется, ты думаешь, что я попрошу тебя вернуть эту одежду и выставлю тебя на улицу в одной твоей тонкой рубашке, да еще с дыркой от пули, но нет, я не из тех, кто мечтает о мести или способен питать какие-то дурные чувства, как я уже сказала тебе. Мне нравятся белые мужчины, правда. Так что можешь оставить себе этот костюм, который когда-то принадлежал негру, который был настоящим человеком, не то что ты, хотя я не хотела бы ни оскорбить, ни расстроить тебя. Но, может, он будет напоминать тебе о том, как ты шел по жизни и однажды взял цветную девушку в комнате для мусора, схватил, взял и использовал ее, и оставил ее без ненависти к тебе в ее душе, это правда так, но тем не менее с чувством острого разочарования в тебе, к которому мне следовало бы подготовиться. И все же я благодарна тебе за дополнительное подтверждение этого к моему огромному удовлетворению. Можно уверенно сказать, что я полностью удовлетворена. Твой поступок был именно таким, как я и ожидала, поэтому я удовлетворена своим разочарованием, понимаешь, о чем я?