Читаем без скачивания Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Я пытаюсь в точности описать здесь очень типичное для них состояние духа. Они не чувствуют почвы под ногами, им кажется, что настало светопреставление. Рокот надвигающейся демократии кажется им издалека криками варваров, которые вот-вот изрубят всех мыслящих людей и низведут все человечество до уровня посредственности. И этот ужас, мысль, что демократия — заклятый враг искусства и литературы, заставляет их ненавидеть свое время, новые идеи, новые изобретения, весь огромный поток позитивизма, влияние которого ощущается все сильнее и сильнее в современной литературе.

Попробуйте поговорить о нашей эпохе с писателями, которым сейчас лет пятьдесят — шестьдесят. Иные из них, может быть, пустятся в лирические излияния по поводу демократии, которой агонизирующий романтизм завещал камзол Эрнани. Но другие, те, которые не принимают участия в пышном шествии ревнителей всеобщего блага, возденут руки к небу, содрогаясь от отвращения перед мерзостью литературного мира. Старинный стиль, этот милый стиль, взращенный в академических садах, пропитанный приятной эрудицией и лукавой риторикой, сейчас доживает в агонии последние дни, чтобы уступить место другому, грубому и точному, опирающемуся на документы, на место литературных забав приходят опыты ученого, для которого литература сделалась ремеслом, который доказал, что писатель может добывать средства к существованию пером, так же как врач — ланцетом. Именно этой земной стороной писательской деятельности и возмущаются представители нашего старшего поколения, предрекая конец французской литературе — погрязшей в утилитарности и страдающей от стремления всех уравнять, которое несет с собою демократия.

Среди моих современников я знаю еще одну группу писателей, которые, хоть и ни на что не сетуя, недоверчиво и презрительно относятся к демократическому движению. Они — мои ровесники. Это изощренные виртуозы ума, которые с аристократическим небрежением стараются все понять и ни к чему не воспламениться страстью. Они пускаются в утонченные рассуждения об искусстве, мудрствуют, пытаются быть остроумными, в своей изощренности доходят до того, что делают все наоборот, только бы стать непохожими на других. Но прежде всего они стараются показать, что стоят в стороне и презирают толпу; иные из них делают вид, будто пишут для одного-единственного читателя, для какого-нибудь знаменитого своего собрата, и заявляют, что им нет дела до всего остального мира. В действительности же они не идут навстречу своему веку, ибо не разделяют его страстей.

И, откровенно говоря, эти молодые денди от литературы, занимающиеся камерной музыкой, печалят меня больше, нежели наши предшественники-романтики, для чьих стенаний нужен по меньшей мере полный состав оркестра. Можно понять сожаления о прошлом перед лицом будущего, но что сказать об этих детях нынешнего дня, которые считают утонченным и остроумным бросить дело, чтобы, отойдя в сторону, предаваться невинным играм? Демократия надвигается, а они пускают в тазу бумажные кораблики, оправдываясь тем, что слишком легко обуты и, выйдя на воздух, могут промочить ноги.

Послушайте, по-моему, в литературе, как и в политике, не надо бояться нового времени. Литература умирает только вместе с языком. Завтрашний день принесет нам свои творения, и, я надеюсь, они будут тем значительнее, чем шире будет брешь, выходящая в XX век. Нельзя себе представить, чтобы после той грандиозной умственной деятельности, которая знаменует наше время, мы присутствовали при агонии. Вне всякого сомнения — это зарождение нового, начало некоего огромного исторического периода. Какая эпоха родится на свет? Никто не знает. Но почему бы нам не довериться ей и не ждать ее с тем спокойствием, которое дает вера?

Разумеется, наша литературная эпоха на редкость смутная. После того как рухнул храм классицизма, мы жили среди анархии стилей; готический собор мгновенно превратился в обломки, как те бутафорские руины в богатых поместьях, которые распадаются после первого же дождя; потом царил хаос разных своеобычных причуд, а между тем формула натурализма постепенно уточнялась и утверждала себя. Только наши дети смогут окончательно определить ее и осмыслить, — мы еще слишком взбудоражены борьбою и не можем отнестись к ней с необходимым спокойствием. Отсюда наши досадные преувеличения, наш все еще напыщенный язык и нарочитый выбор объектов для наблюдения. Всякая революция начинается именно так — с прискорбного насилия. Надо ждать, пока будет основано новое государство.

Поток низкопробной литературы, загромождающий собою умы и приводящий в отчаяние настоящих писателей, не лучше, чем пустозвонство прессы. Разумеется, дело не обходится без грязи, и это одно из тревожных последствий демократии, но как и в любой области эволюции человечества, без низкого и постыдного здесь не обойтись. К тому же пресса делает полезное дело: это — авангард демократии, она распространяет любовь к чтению и множит ряды нашей публики. Я знаю, что как раз на эту чересчур многочисленную публику и жалуются наши старые писатели и утонченные представители молодого поколения. Но почему бы нам бояться покровительства всего народа? Подлинная демократия в литературе именно в этом: говорить обо всех и говорить всем, дать гражданские права в литературе всем классам и обратиться, таким образом, ко всем гражданам. Если наша аудитория станет огромной, нам понадобится голос достаточно могучий, чтобы он разнесся по всем закоулкам нашей страны.

То же самое относится и к меркантилизму, в котором упрекают современную литературу. Я уже говорил, что деньги приносят нам достоинство, ибо приносят свободу. Мы — коммерсанты, это сущая правда; мы не хнычем, как эта размазня Чаттертон,[8] когда нам приходится продавать наши книги; да и книги по-настоящему становятся нашими именно тогда, когда мы их продаем. И мы завоевали право откровенно высказывать в них свои мысли, с тех пор как стали жить своим трудом наравне с другими тружениками нашей страны.

Дайте схлынуть потокам мутной воды, затопившим, как видно, всю землю, и уповайте на голубое небо. Разумеется, будущее погружено во тьму, никто не может сказать достоверно, каким оно будет. В смутные времена, подобные нашим, можно понять приступы отчаяния. Как часто самые устойчивые люди во время шторма, потеряв из виду берег, теряют власть над собой и начинают кощунствовать! Вот почему основой для всех проявлений человеческой деятельности должна стать наука. Наука — это единственное, на что можно положиться. Если вам нужно во что-то верить, сделайте ее опорой политики, так же как и литературы. Вы сразу же вновь обретете силу. Вы на скале, которая не пошатнется.

Да, есть наука, она упорядочит и самое демократию. Эта демократия — пока всего-навсего слово: для одних — страшное пугало, для других — дойная корова. Я лично не пытаюсь определить, что это такое, узнать, что она несет нам хорошего или дурного, — с меня довольно и того, что демократия водворяется через посредство науки и что, рано или поздно, наука должна в ней все обусловить. Наука похоронит безумства ревнителей всеобщего блага, бредовые теории голодных и честолюбцев, для того чтобы создать новый общественный порядок, основанный на подлинных истинах, подсказанных самою природой. И тогда чего же нам тревожиться о будущем — оно ведь явится логическим результатом усилий всего человечества. Повторяю, оно явится не чем иным, как развитием жизни.

Нас обвиняют в неверии. Я хотел бы подняться во весь рост — и громко прокричать мое кредо.

Я верю в мой век со всей нежностью человека современного. Силен только тот, кто верит. Тот, кто — и политике и в литературе — не верит своему времени, впадает в заблуждение и оказывается бессильным. Я видел, как люди старше меня, предавшись сожалениям, обрекли себя на бесплодие; я, безусловно, увижу, как будут преданы забвению те из моих современников, которые, преисполнившись изощренного скептицизма, забиваются в глухой угол, чтобы низать там жемчуг.

Я верю в науку, потому что это — движущая сила нашего века, потому что именно она со всей четкостью выражает политику и литературу завтрашнего дня. Это она начала революцию, она же ее и завершит. Она расширит область наших знаний, ничем их не ограничивая, она уточнит наши способности и сделает наши отношения логически последовательными.

Я верю в сегодняшний день и верю в завтрашний, я убежден, что жизнь наша будет все время развиваться, силам жизни я и отдал всю мою страсть.

АЛЬФОНС ДОДЕ

© Перевод А. Шадрин

Я предпочел бы не говорить еще пока об Альфонсе Доде, ибо его последнее произведение «Нума Руместан» в начале октября должно выйти отдельной книгой. Но мне остается написать только две статьи, мне было бы очень жаль завершить всю серию, не пожав по-дружески руку такому неповторимому и проникновенному романисту, одному из лучших писателей нашего времени.