Читаем без скачивания За столбами Мелькарта - Александр Немировский

— Кто же позволит себе поднять руку на дельфина! — восклицает он. — Как-то рыбак загарпунил дельфина. Кровь, струящуюся из ран, почуяли его собратья и целым стадом приплыли в гавань. Рыбак перепугался и отпустил своего пленника. Дельфины, сопровождая его, уплыли. И с тех пор в гавань не заходили косяки рыбы. И только после того, как виновник выехал в море и поклялся, что больше не будет причинять дельфинам зла, они оставили город к покое.

— Ты хочешь сказать, что дельфин понимает человеческую речь? — спросил мальчик.

— И музыку, — добавляет Мидаклит, присаживаясь рядом с Малхом. — У нас рассказывают о певце Арионе. Его обучил искусству пения сам бог Аполлон, которого вы, карфагеняне, называете Резхефом. Много лет Арион прожил на чужбине и приобрёл большое состояние. Решив возвратиться на родину, он нанял в Таренте[57] судно и, погрузив свои богатства, вышел в открытое море. Жадный кормчий решил завладеть сокровищами Ариона и приказал матросам выбросить певца за борт. «Разреши мне перед смертью взять свою кифару и спеть!» — взмолился Арион. «Пой! — отвечал ему жестокий кормчий. — Только тебе не удастся меня разжалобить!» Арион надел лучший свой хитон, взял в руки кифару и стал на корме. Боги наделили Ариона чудесным даром, и он запел прекрасную песню. Эта песня могла растрогать и каменное сердце. Но кормчий и матросы не слушали Ариона. Вытащив на палубу его богатства, они делили их, ссорясь и осыпая друг друга проклятиями. Арион пел. Из бурных волн моря высунулась чёрная голова дельфина. Арион пел, и дельфин плыл за кораблём, зачарованный песней. И, когда певец бросился в море, дельфин подставил ему свою спину. Кормчий и матросы этого даже не видели. Разделив сокровища певца, они привели свою гаулу в город Коринф.[58] Каково же было их удивление, когда в гавани Коринфа их встретил Арион, окружённый многими горожанами и стражами! Дельфин доставил певца в Коринф. Кормчий и матросы упали на колени, моля о прощении. Могли ли они понять, что все богатства, все сокровища — золото, серебро, драгоценные камни — ничто перед божественным даром песни!

Мальчик перегнулся за борт. «Хорошо бы оседлать этого дельфина, — думал он. — И поплыть впереди корабля, прокладывая ему путь. Тогда бы нам не были страшны ни бури, ни подводные скалы».

Но вот Саулу захотелось искупаться, и не в этой жалкой лохани, что стояла на корме, а в море. «Корабли плывут медленно, и меня всегда сумеют поднять на борт в случае опасности», — решил он. Саул не слушал уговоров Мастарны. Он встал у борта и, подняв руки, сложил их над головой. Затем согнул ноги, словно желая проверить их упругость, и быстрым движением выбросил своё сильное тело. Оно мелькнуло в воздухе и скрылось в белой пене. Под водой Саул перевернулся и поплыл, похожий на зелёную колышущуюся тень. Даже Малх не мог удержаться от одобрительного возгласа, видя, как ловок иудей. Изнемогающие от жары моряки завидовали Саулу, а кое-кто уже сбрасывал одежду, чтобы последовать его примеру. Как вдруг локтях в двадцати от пловца мелькнул острый косой плавник. Морская лисица![59] Вот плавник исчез под водой и снова мелькнул, но уже ближе к Саулу. Иудей заметил опасность и поплыл к кораблю. Люди замерли. Быстрее всех справился с оцепенением Мастарна. Он выхватил из-за пояса кривой иберийский нож, полученный им у Малха вместе с одеждой, и, сильно размахнувшись, швырнул его в море. Нож шлёпнулся рядом с Саулом, и тот успел его подхватить. Ещё мгновение — и было бы уже поздно: лисица показалась локтях в пяти от пловца. Её острый плавник вспарывал волны.

Саул повернулся на бок, чтобы встретить опасность лицом к лицу. Мелькнул лисицын плавник, напоминающий серп. Зубастая пасть нависла над головой Саула. Но Саул сделал рывок всем телом и с размаху полоснул ножом по брюху чудовища. Волны окрасились кровью. Брошенный Малхом конец каната опустился в нескольких локтях от пловца. Вот Саул уже держится за канат, и моряки вытягивают его на палубу.

Кто-то подносит ему воду. Саул долго и жадно пьёт.

— Ну как, испугался? — спрашивает презрительно Мастарна. — Побывал в лапах у Тухалки?

Всем на корабле уже известно, что Тухалка — это злой демон этрусков. К нему часто взывает Мастарна.

Лицо у иудея белее паруса, но он пытается шутить:

— Лопни мои глаза! Если бы не нож, у лисицы была бы хорошая закуска!

Мастарна помог Саулу спуститься на нижнюю палубу. Всё смолкло, и вдруг Ганнон услышал раздающийся оттуда свист плети и вопль раба.

«Изливает злость на гребцах», — с неудовольствием подумал суффет.

Спустись он в этот момент вниз, ему предстала бы странная картина: Саул изо всех сил колотил плетью по скамейке, а ближайший к нему гребец вопил так, словно его режут. Другие гребцы сдерживались, чтобы не расхохотаться, улыбался и сам Саул, только у Мастарны было серьёзное лицо. Он стоял у лестницы, ведущей на верхнюю палубу, и прислушивался, не идёт ли кто.

Ликс

Прошло два месяца. Пять раз за это время корабли бросали якоря. Было основано пять новых колоний. Идя на север вдоль побережья, карфагеняне снова приближались к Столбам Мелькарта. В двух днях пути от Мелькартовых Столбов находилась древняя финикийская колония Ликс. Сюда и держал путь Ганнон. Из Ликса он пошлёт корабли обратно в Карфаген, а на «Сыне бури» отправится на юг, в неведомые земли.

На рассвете с правого берега показалась небольшая бухта. В неё впадала река, розовевшая под косыми солнечными лучами. На высоком её берегу привольно раскинулся Ликс. Белые дома были окружены садами, тянувшимися до синеющих на горизонте гор.

Начался прилив. Ганнон приказал править в устье. Вскоре все суда стали на якоря. Зыбь тихо и равномерно покачивала «Сына бури». Он то поклевывал острым носом, то опускался на воду своей крутой кормой. Ганнон не сводил глаз с туго натянутых якорных канатов.

Затем приказал:

— Спускать лодки!

Ликс не имел гавани. На песчаной отмели сушились сети, лежали килем вверх рыбачьи челны. Город просыпался. Слышались негромкие, однообразные удары.

— Ручные мельницы! — сказал Малх шагавшему рядом с ним Гискону.

Эти звуки напомнили карфагенянам далёкую родину, милых сердцу женщин с перепачканными мукой руками, свежую, хрустящую корочку пшеничной лепёшки.

На берегу карфагенянам встретился лишь рыбак с ивовой корзиной на плече. На дне её шевелили хвостами жирные окуни. Но близлежащая улица была полна людей, с тревогой и любопытством наблюдавших за пришельцами.

К Ганнону подошёл человек в полотняной одежде. Склонив голову, он передал Ганнону приглашение городского старейшины посетить его дом.

Путь их лежал мимо невысокого здания с круглыми колоннами из чёрного негниющего дерева. В Карфагене этому дереву, называемому цитрусом, не было цены. Из него делали самые дорогие столы.

На пороге здания люди в белых плащах курили благовония. Догадавшись, что перед ним храм, Ганнон молитвенно поднял ладони вверх.

Другие дома имели два этажа, нижний — каменный, верхний — деревянный, из того же цитруса. Стены были украшены резными изображениями виноградной лозы.

Городской старейшина встретил Ганнона у дверей своего дома. Это был немолодой сухощавый человек с прищуренными внимательными глазами и крючковатым носом.

— Мир тебе, мир дому твоему! — приветствовал он Ганнона и жестом пригласил его войти внутрь.

Тростниковые завесы на окнах были опущены, в комнате стоял полумрак. Пол был покрыт ковром. Кроме низкого сиденья без спинки, в жилище старейшины не было никакой мебели. «Как у меня в доме!» — подумал Ганнон.

Хозяин указал на сиденье, а сам опустился прямо на ковёр.

Узнав, что Ганнон сын самого Гамилькара, старейшина почтительно произнёс:

— Имя твоего отца и его подвиги известны в моём городе. Мы все скорбим о его гибели.

Старейшина хлопнул в ладоши, и рабы внесли поднос с жареным гусем. И гость и хозяин ели гуся руками, изредка вытирая их о хлебный мякиш. Ликсит бросал кости прямо на ковёр, где вертелась чёрная собачонка.

— В твоём городе она бы угодила сюда! — указал он на поднос.

— У каждого народа свои обычаи, — отозвался Ганнон. — У троглодитов, что роют пещеры в земле, любимая еда — сушёная саранча. Они перемалывают её, мешают с молоком и так пьют. Люди Янтарного берега питаются коровьим маслом, один вид которого может у меня вызвать рвоту. Мы же любим жареных собачек.

— Ты упомянул троглодитов, — сказал городской старейшина. — Их поселения находятся и у нас, близ гор. Однажды я спустился к ним в жилище и чуть не задохнулся от вони.

— Да, — согласился Ганнон. — Они ведь живут вместе со скотом и домашней птицей. Но удивительнее всего, что, вырастая в подземельях, они не становятся хилыми. Троглодит бежит быстрее лошади.