Читаем без скачивания Заговор генералов - Владимир Понизовский

Россия вступала в Новолетие — в 1917 год…

Часть вторая

КРАСНЫЕ БАНТЫ

Глава первая

27 февраля 1917 года

Мутно-синее облако накатилось, окутало, начало душить, забивая рот комьями ваты. «Газы! — истошно закричал он. — Газы!..» — «Плявать мы на них хотели — выпить и закусить!» — тряхнул черным чубом есаул и подмигнул сверкающим глазом. «Закусить — енто самый раз», — согласился заряжающий с четвертой гаубицы Петр Кастрюлин и легонько похлопал Путко по щеке:

— Не надо, миленький! Вы успокойтесь, не кричите!..

— Фу-у… — Антон поймал, отвел от лица руку санитарки. — Уже утро?

— Только три пробило.

— Идите, Наденька, прилягте. Я не буду кричать.

— Куда уж тут? Новенькому совсем худо…

Он прислушался. На бывшей Катиной койке стонал штабс-капитан. Скрипел зубами. Бредил.

Антон почувствовал, что проснулся: не полынья в заполненной мучительными видениями дреме, а полное пробуждение. За эти два с половиной лазаретных месяца он отоспался на всю, казалось, будущую жизнь. Никогда прежде не мог позволить себе такого отдохновения. Уже бока саднило от лежания, кожа изнежилась, болезненно чувствовала каждую складку простыни: принцесса на горошине, а не офицер-фронтовик.

Раны на ногах зажили. Он мог уже садиться, даже вставать. Санитарка обхватывала у пояса, подставляла плечо. Антон опирался на девушку тоненькое деревце, как бы не надломилось. Чувствовал ее острое плечо, цепкие, больно схватившие пальцы, ее запах — горьковатый, будто она только что с полынного поля.

Потом ему принесли костыли. Несколько осторожных шагов по палате, натыкаясь и ударяясь об углы. В голове гудело и оранжево лопалось отзвуком того взрыва. Его заваливало, он судорожно хватался, находил Надино плечо или руку Шалого и падал на койку.

Повязки с глаз все не снимали. Тревога нарастала: обманывают? Слеп? Зачем же тогда примочки и компрессы?.. Спросил профессора:

— Когда же?

— Наберитесь терпения, юноша, скоро попробуем.

Недели три назад из коридора донеслась суетня. Потом и в их палате не только Надя, а и еще две санитарки начали мыть, чистить, прибирать, до срока сменили постельное белье и халаты.

— Кого ожидаете? — полюбопытствовал прапорщик Катя. Как раз незадолго перед тем он вычитал в «Биржевке», что императрица Александра Федоровна изволила посетить один из лазаретов. «Государыня удостоила принять в лазарете чай, к коему были приглашены находящиеся на излечении офицеры», с вдохновением продекламировал он, пропустив мимо ушей язвительную реплику есаула: «Тебя бы все равно не пригласили — как бы ты на своей драной заднице сидел за столом?»

— Ожидается попечительница лазарета, великая княгиня, — сестра назвала имя.

Катя разволновался. Потом затих в ожидании. Дверь отворилась, зашелестели платья. Попечительницу сопровождала целая свита.

— Есаул Шалый, георгиевский кавалер! — провозгласил баритон начальника лазарета. — Тяжелое ранение на поле брани.

— Благодарение господу!.. Милость божья!.. — невпопад монотонно пробормотала попечительница. Голос у нее был скрипучий. Путко представил великую княгиню тощей каргой в орденских лентах. — Примите, герой, ладанку и нательный крест…

— Примите… Примите… — зажурчало за ней.

— Прапорщик Костырев-Карачинский, ранение средней тяжести, — пропел у стены баритон.

— Благодарение… Милость… Примите, юный воин…

— Примите… Примите…

— Я счастлив! Для меня такая высокая честь! — Катя пустил петуха.

Крестный ход приблизился к кровати Антона.

— Поручик Путко, артиллерист, георгиевский кавалер! Тяжелые ранения и отравлен газами!

— Благодарение господу… Милость… Примите… — княгиня сунула ему в руку овальную иконку и крест на шнурке.

Следом за нею подходили другие посетительницы и тоже что-нибудь опускали на одеяло. Антон пощупал: кулечки, пачки папирос, иконки. От наклоняющихся дам веяло духами. Над ним заученно бормотали, как над покойником.

Кто-то наклонился низко-низко. Так, что он услышал прерывистое дыхание и пахнуло невыразимо знакомым, давним-давним.

Голос — неуверенный, осекшийся:

— Вы… Антон?

Холодные пальцы коснулись лба над повязкой, соскользнули на нос. Он еще не сообразил, а из груди вырвалось:

— Мама!

— Боже! Антон…

Попечительница со свитой ушла, она осталась.

— Почему забинтованы глаза? Что с тобой? Я столько лет ничего не знала о тебе! Какой ты стал! Боже мой!..

Он попытался представить ее. Помнил ее такой, какой видел в последний раз. Сколько лет назад? Шесть. После побега с первой каторги и незадолго до второй. Он пришел тогда в дом ее нового мужа; лакей позвал ее, она спустилась по лестнице в гостиную с зеркалами по стенам — молодая прекрасная женщина совсем из другого мира. Но не его мать…

— Баронесса, вас ждут! — донеслось сейчас от двери.

— Минутку…

Точно так же ее позвали и тогда. К младенцу. К единокровному брату Антона, рожденному, однако ж, под баронским гербом.

— Мне надо идти…

Такие же слова, как неугасшее эхо той давней встречи.

— Я приду завтра.

Она пришла и стала навещать почти ежедневно. На их палату снизошла благодать: мать приносила корзины со снедью, даже легкое вино.

— Путко… Чтой-то не слыхивал таких баронов. У вас все «берги» да «ксены», — заметил Шалый, недобро выделив «у вас».

Антон представил: «барон фон Путко». Рассмеялся. Но объяснять не стал. Зачем?.. Ему вспомнилась скромная квартира на третьем этаже на Моховой. Его отец: копна спутанных волос на большой голове, спутанная борода, торчащие на пол-ладони манжеты, к вечеру левая всегда исписана цифрами и формулами… Его нелепый, его чудаковатый, любимый его отец… Он был крестьянским сыном, пробившимся не в люди, не в верхи — в науку благодаря крестьянскому упорству и дарованию. Стал профессором Технологического института. Женился на дочери помещика, у которого некогда были в крепостных его отец, дед Антона, и прадед, и прапрадед. Романтическая история в духе Карамзина, только с приметами иного века. Барышня-дворянка была отвергнута своей семьей. Но ни в детстве, ни в юности Антон ничего не знал об этом. Лишь чувствовал, что существует какая-то семейная тайна, потому что уж очень разными были его родители: мягкий, стеснительный, с широкими ладонями и короткой шеей отец — и переменчивая в настроениях, тщеславная и властолюбивая, русоволосая в голубоглазая, очень красивая мать. Детство и юность его прошли счастливо. Но в пятом году отец оказался в толпе студентов, высыпавших на улицу с красными флагами. На демонстрантов напала банда черносотенцев с кастетами и железными прутьями. Отец был забит ими, раздавлен их сапожищами тут же, на площади перед Технологическим институтом. Мать не смогла вынести обрушившихся на нее одиночества и нищеты. Она вернулась в лоно своей семьи, спустя два года снова вышла замуж — за барона… А Антон выбрал свой путь. Был принят в РСДРП. Вел пропагандистский кружок среди рабочих Металлического завода на Выборгской стороне. Потом с помощью давнего товарища отца, инженера Леонида Борисовича Красина, вступил в боевую организацию партии. Участвовал в нападении Камо на транспорт казначейства летом седьмого года в Тифлисе, в организации побега Ольги из Ярославского тюремного замка, в освобождении Красина из Выборгской тюрьмы… Где-то сейчас его товарищи? Где Леонид Борисович? Ольга?..

Оля, Оля… Как давно все это было… Где ты, что с тобой? Помнишь ли ты путешествие по Волге, когда мы играли роль молодоженов? Помнишь Куоккалу? Последнюю встречу и нашу — одну-единственную — ночь в Париже, в «Бельфорском льве»?.. Шесть лет назад, за неделю до возвращения в Питер и ареста, снова закончившегося рудником…

Все перемешалось в его жизни. Катя, мальчишка-прапор, думает небось, что поручик на «ты» с царем, а есаул — что он дворцовый шаркун, лишь случайно оказавшийся на передовой. Хорошенький случай: с Нерчинской каторги — на артиллерийскую позицию… Пусть думают, что хотят. Он не будет объяснять и не станет их агитировать: вряд ли удастся ему создать в палате ячейку большевиков-интернационалистов, противников мировой империалистической войны.

Катя фантазировал сам: побег из дому, кругосветные путешествия, бизани, брамсели, форштевни, пираты и красотки индиянки, и вот теперь возвращение блудного сына с Георгиевским крестом на груди. Когда мать Антона приходила, прапорщик с рвением помогал ей. Он уже поднялся с койки. Встречая баронессу, пристукивал больничными шлепанцами, будто сапогами со шпорами, речь держал изысканно-галантную. Или мать ничего не утратила от своей красоты за эти годы, или Константина пьянило присутствие аристократки — подумать только, из свиты гнусавой карги, рукой подать до… умопомрачительно подумать!